Люди разные. Некоторые предпочитают выстраивать жизнь по единому плану — от первой до последней даты. Быть может, не всегда удается — но заметен стиль. Другие живут как придется, и планы у них на одно мгновение, — и кажется, что все случайно; но в итоге почему-то выглядит очень определенно — и это тоже стиль.

Точно так же, писать можно по-разному. Есть солидные трактаты. Монографии. Ученые статьи. Размеченные как регулярный французский парк. Таковы традиции академизма: школьников заставляют правильно раскрывать тему на экзамене — а большие ученые обязаны следовать жестким правилам реферируемых журналов. Но в жизни мы редко говорим законченными фразами — а продумывать композицию вообще некогда: о своих намерениях мы узнаем post factum, когда сами себя выслушаем. Нормативная речь — величайшее занудство. Казалось бы, на письме тоже можно не заморачиваться красивостями — а прямо выложить, что на душе. Оказывается, не все так просто. Стоит взять письменные принадлежности — так и тянет на риторику: расплываемся во все стороны, хочется полноты и завершенности. Такие они, буковки, коварные. Даже полуграмотная бабуля в письме любимому "мнучку" не ограничится междометиями — и доведет каждое предложение до точки. Парадокс: со звуком все в порядке, и объясняться с носителями языка без проблем, — но на письме у большинства сплошные корявости, так что иной раз вообще ничего не разобрать. Поэтому многие сегодня предпочитают болтать по мобильнику — вместе электронной почты, а книги уже не читают а слушают в исполнении речевых роботов. Поэтому так полезны школьные сочинения — и стилистические указания при публикации: они хоть немного компенсируют убожество в письменах. Пусть будет вонючий формалин — зато понятно.

Художественная литература не исключение. Писать коротко — страшная мука. Особенно, когда замыслы распирают, и все важно, все, вроде бы, по существу. Роман — даже у начинающих выглядит сносно; рассказы — это для мастера; хороший анекдот — литературный шедевр. Точно так же, в поэзии профессионалы всегда увлекались крупными формами: это достойно, престижно, денежно... Популярные песенки — для досужих рифмоплетов; эпиграммы — журналистика, или альбомный жанр; частушки или рубаи — вообще вне литературы... Написать басню не всякий сумеет — и даже у признанных гениев далеко не все на высоте.

Тем не менее, жанры афоризма или моностиха (включая хайку) — исторически известны, — хотя блистательных авторов на порядки меньше, чем самоуверенных претендентов. В XVII веке Ларошфуко подарил миру свои Максимы — которые послужили образцом для десятков подражателей (редко достигавших уровня оригинала). Жанр, сходный с максимами — Характеры Лабрюйера: небольшие зарисовки, которые вовсе не обязательно выстраивать последовательно, — и даже тематическая группировка весьма условна. Есть и продолжатели (один из удачных примеров — Гельвеций). Можно сколько угодно спорить о содержательности и разумности — для нас важен факт: обсуждать серьезные вещи вполне возможно без громоздких построений — как в дружеской беседе. Искусство непростое — но логически допустимое и практически досягаемое. Вроде скетча в живописи — или музыкального этюда. С другой стороны, и попсовые романсы нам чем-то милы — при всей примитивности музыки и текста: Green sleeves или Plaisir d'amour поют не одну сотню лет; профессиональный балет не отменяет мюзета, дискотеки или милонги.

Люди меняются. Кто встретил в юности — запомнит одно; знавший в зрелости — знает другое. Вон, у Пикассо насчитывают с десяток творческих периодов... Но каждая искорка значима — из них состоит целое. Как сугроб из снежинок. Который может казаться холодным, но может и согреть. Под солнцем или под луной — светится по-разному. Но все это грани единого мира — и было бы неразумно пренебрегать эфемерностями ради фундаментальных трудов, которые выглядят столь же мимолетными в космических масштабах и на шкале тысяч веков. Попробуем. Если когда-нибудь вырастет нечто готическое — тем лучше; если нет — останется ничуть не меньше.