Продукт любой деятельности, помимо вещной формы, содержит нечто от деятеля: его взгляды, его умения, его намерения. Продукт не случаен, он изначально предназначен для удовлетворения какой-то всеобщей (то есть, общественно значимой и закрепленной в культуре) потребности. Потребность духовного роста — не исключение. Для ее удовлетворения необходим особый продукт, в котором материальная сторона отходит на второй план, а главным становится субъективная составляющая, ради нее все и затеяно. Субъект целенаправленно воспроизводит себя — такая деятельность называется рефлексивной (или просто рефлексией). Как обычно в философии, дело не в названиях, и у многих философов та же категория присутствует под другими именами, а иногда и вовсе не выделяется — только подразумевается, скрыта в особенностях построения категориальных схем.

Однако идеальность духа состоит в том, что он не может существовать вне материи, ему всегда требуется материальный носитель и "поле деятельности". Поэтому рефлексия всегда опирается на материальное производство, так что деятельность (и все ее компоненты) расслаивается на два уровня: непосредственно — это производство вещей, но в культуре эти вещи занимают особое место и потребляются не так, как все производимое для поддержания плоти. В продуктах рефлексии есть то, что мы называем духовностью.

Неотделимость от материального производства приводит к тому, что иной раз бывает трудно определить, что делается по делу — а что по поводу дела. Один и тот же продукт в разных условиях может быть и предметом потребления, и выражением идеи. Иначе: в каждом предмете потребления (продукте материального производства) выражена какая-то идея, и каждая идея может стать предметом потребления, если способы ее материализации закреплены в культуре. Проблема древняя: на заре человеческой истории становление общественно опосредованного труда опиралось на подражание, когда один удачный продукт становился примером для десятков мастеров; таким же способом профессиональные навыки зачастую передаются и сейчас.

Пока общество нуждается в определенных способах выражения идей, оно соответствующим образом относится к продуктам рефлексии. Стоит вырвать вещь из ее культурного окружения — она перестает быть носителем идеи и становится просто вещью. Тем не менее, особая, "неприродная" форма вещей позволяет иногда сделать выводы об их искусственном происхождении и строить догадки об их употреблении. Так мы знакомимся со следами былых культур — и делаем их частью нашей культуры. Разумеется, при этом есть риск принять желаемое за действительное: мы недооцениваем "изобретательность" природы — либо переносим на других свои умения и нравы. В любом случае, возможность взаимопонимания (принятия чужой духовности) зависит от "точек соприкосновения" в деятельности: там, где нет вообще никакой культурной общности (а следовательно, взаимной необходимости), единство недостижимо — и разумность оказывается ограниченной.

При определенных условиях продукты рефлексии могут быть выведены из духовной сферы и потреблены в чисто материальном плане. Бронзовую статую можно переплавить на металл, шедевр архитектуры разобрать на камни, книгу пустить в макулатуру. Значит ли это, что тем самым уничтожается их духовность? Вовсе нет. Дело в том, что бытие духовного продукта состоит прежде всего в том, чтобы многократно воспроизводить себя в разных материальных оболочках: духовность "заражает" материю, пропитывает все собой. Поэтому исчезновение одной из форм ничего не меняет — тысячи других сохранят духовное богатство общества. Уничтожение экземпляра книги не затрагивает других экземпляров; но даже уничтожив весь тираж, мы не отменяем уже сделанного: кто-то успел это прочесть, и через него, независимо от его воли, прочитанное распространится ко всем, с кем ему доведется общаться — и навсегда останется культурным фоном для новой рефлексии. Духовный продукт настраивает людей на особые способы действия, заставляет их вести себя иначе, призывает творить.

Можно вообразить себе очень абстрактную ситуацию, когда плоды творчества уничтожаются целиком сразу же после создания, не успевая передать свое духовное содержание никому из людей. Можно предположить, что и автора уже нет в живых, и даже в нем не сохранится его творение. Наконец, допустим, что не осталось никаких свидетельств о том, что такой продукт когда-либо существовал, ни малейшей памяти. В этом случае, казалось бы, дух разрушен, вычеркнут из истории Вселенной... Ан нет! Ни один автор не творит в пустоте, не создает духовность "из ничего". Его деятельность следует уже сложившимся в культуре идеям, выражает нечто присущее многим и многим другим деятельностям, и, в свою очередь, влияет на общество уже самим фактом своего осуществления. С одной стороны, помимо "основного" продукта (вершина иерархии), автор творит и много такого, что остается в тени, и эта "побочная" составляющая творчества иной раз может оказаться намного значительнее, чем прямая цель и видимый результат. С другой стороны, та же идея воплощает себя в творениях других людей — хотя бы и в других аспектах, частично, только намеком; но в совокупности все это воплощения дают ту же иерархию, которая, в принципе, может быть заново развернута и в исчезнувший продукт. Конечно, точного воспроизведения в реальности не бывает — да и не требуется; но случаи независимого творчества разных людей в одном направлении в истории не редкость, они скандально известны — поскольку при капитализме это вырождается в гонку приоритетов. Параллельность — закон духовного развития. Что не найдет (или потеряет) один — откроет другой. Буржуа поражается таким совпадениям — и приписывает многочисленные параллели в разных культурах общности происхождения, ищет единых предков (в мистическом варианте таким общим началом становится бог). А дело всего-навсего в единстве мира, которому все мы принадлежим —и ничего другого открыть не можем.

Но вернемся к рефлексии. Как и всякая другая иерархия, эта категория может быть развернута разными способами, с появлением соответствующих "философий" духовного производства. Не может быть предпочтительного (абсолютно "правильного") категориального аппарата: та или иная схема возникает в ответ на реальную общественную потребность и "обслуживает" те или иные практические нужды. Можно исходить из сколь угодно общих соображений — это не гарантирует универсальной применимости, и представленные здесь взгляды отражают характер эпохи, насущность сегодняшнего дня.

Возьмем за основу общее логическое движение от синкретизма через анализ к синтезу. В этом аспекте мы обнаруживаем "первичные" формы рефлексии, неотделимые от материального производства, "встроенные" в повседневную деятельность (поскольку она является сознательной). Чисто житейская мудрость: семь раз отмерь — один раз отрежь. Посмотри, прежде чем шагнуть. Думай, что говоришь. С точки зрения субъекта, синкретическая рефлексия — это иерархия намерений. Всякий продукт производится для чего-то, и потому без рефлексии тут не обойтись. Другое выражение той же идеи: деятельность невозможна без общения.

Не следует думать, что синкретическая рефлексия всегда проста. Здесь возникают этнические и социальные условности, здравый смысл, традиции, мифология, обрядность, фольклор... В каких-то культурных условиях на основе синкретической рефлексии складываются особые культурные институты, "кодифицированные" формы синкретической рефлексии: вместо веры — религия; вместо обычной порядочности — право и мораль. Тесная связь с укладом жизни приводит к устойчивости этих уровней субъекта: их невозможно "преодолеть", "отменить" — их надо долго изживать: новые общественные структуры станут частью каждого только после практически полного вытеснения прежних форм и типов деятельности, когда уже не нужно будет с ними бороться и себя им противопоставлять (и тем самым возрождать их, на новом уровне).

Следующий, аналитический уровень рефлексии характеризуется появлением особого ("творческого") продукта: идеи воплощаются в вещах, специально для этого предназначенных. Аналитичность тут понимается в том смысле, что воспроизводство субъекта опосредовано производством вещей, представляющих те или иные аспекты его субъективности — и требуется особая деятельность по "освоению" таких, объективированных форм духовности. Такое "сотворчество" — неотъемлемая часть бытования аналитической рефлексии.

Наконец, мы выделяем еще один уровень рефлексии, продукт которой заведомо не принадлежит сфере материального производства (аналитически отделен от нее), но при этом нет никаких специальных вещей для его представления — и надо воспроизводить его в каждой конкретной деятельности, подобно синкретической рефлексии. Любое развертывание иерархии синтетической рефлексии возможно только по отношению к практической задаче; любые аналитические описания здесь весьма условны. Так, например, мы говорим об эстетике, логике или этике как регуляторах деятельности — но такое деление лишь воспроизводит строение аналитической рефлексии (как мы его сегодня понимаем) и на практике осмысленно далеко не всегда; возможно лишь говорить о преобладании того или иного аспекта, об особой окраске деятельности, об уровнях ее целостности. Только в условиях неразвитой культуры, когда одни стороны субъективности отчуждаются от других, и общество расслаивается, разбивается на относительно замкнутые группы, — какие-то стороны синтетической рефлексии могут получить особый культурный статус, что, конечно же, говорит о недостаточной синтетичности, сводит высшие уровни иерархии к низшим.

Синтетическая рефлексия — прямое выражение единства мира, его целостности. Это своего рода рабочая модель единства, шаблон, по которому мы выстраиваем наши отношения с миром, ориентиры, позволяющие, с одной стороны, видеть окружающее сообразно его предназначению, а с другой — побуждение, призыв к действию, воля и стремление. Всякая идея (совершенство, истина, идеал...) содержит в себе все идеи вместе взятые; это стороны одной идеи, уровни одной иерархии. Поэтому ее аналитические представления (напр., эстетика, логика или этика как разделы философии) во многом похожи, и здесь еще один пример параллелизма в развитии разных сторон духовности.

Иерархия аналитической рефлексии как опосредование перехода от синкретизма к синтезу обнаруживает уровень, непосредственно прилегающий с синкретической рефлексии, — и уровень перехода к синтетичности; связь этих уровней представлена особым уровнем, выражающим аналитичность как таковую. Так мы получаем триаду аналитической рефлексии в виде

искусство → наука → философия

В каких-то иных отношениях (или в рамках другой культуры) различие искусства, науки и философии может быть несущественным; там надо искать более подходящие категории.

Между любыми уровнями иерархии всегда есть промежуточные: соседние уровни в каждой иерархической структуре взаимозависимы, представлены один в другом (взаимно рефлектированы). Так, искусство (наука, философия) постоянно подпитывается образами (понятиями, категориями) синкретической рефлексии: обстоятельства жизни и воспитание существенно влияют на творчество. Обратно, философские (научные, художественные) находки создают особый духовный настрой, становятся общими идеями, начинают оказывать прямое влияние на практические шаги. С другой стороны, синкретическая рефлексия на высших уровнях выглядит очень "аналитически" — имитирует многие элементы искусства, науки или философии. Точно так же, идеология может "маскироваться" под какие-то формы аналитической рефлексии, искать в них интуитивной опоры, формальной приемлемости или категоричной убедительности. И все же аналитическая рефлексия в собственном смысле слова начинается там, где продукт деятельности теряет преимущественно потребительскую окраску, становится именно духовным продуктом. Мы создаем не последовательность звуков — а музыку; не последовательность символов — а научную теорию; не занудное (или остроумное) рассуждение — а философский трактат. Это единичная вещь — но важна не ее вещная оболочка, а ее культурное наполнение, общественная связь и внутреннее строение субъекта. Произведения искусства, плоды науки или философские системы — ничто вне породившей их культуры. Культура иерархична: какие-то ее уровни длятся дольше других, и потому сохраняется преемственность художественного, научного и философского творчества. Но всему свой срок: старые шедевры постепенно выцветают и сливаются с фоном — для нас они представляют исключительно исторический интерес.

Рассматривая искусство, науку и философию как уровни аналитической рефлексии, подъем от синкретизма к синтезу, мы делаем вывод о преобладании синкретизма в искусстве, о синтетичности философии, о существенной аналитичности науки. Разумеется, такие оттенки проявляются на фоне общей для этих уровней аналитичности, формальной отстраненности от материального производства. Тем не менее, совокупность подобных параллелей дает первое впечатление о различии и единстве искусства, науки и философии: