[Мерайли] [Движение]

Движение
микропоэма

Здравствуйте! Как дела?
Спешите?
Я тоже:
жизнь на бегу, жизнь в бегах...
Нам по пути?
Тогда... можно?
К сожалению, только в стихах.
Но Вы ведь все поймете, да?
На своей, что называется, шкуре.
Я по натуре
совсем не мечтатель,
                                     но иногда...
Знаете, мне вот иной раз такое
                                                      чудится... —
Только не смейтесь, прошу Вас! —
Будто Время —
                            оно совсем как люди,
не отличишь подчас.
Время умеет стоять — и ходить, —
и бегать умеет: попробуй, догони! —
может научить — и проучить,
пощадить — или изменить;
может сжиматься, как в автобусе,
или мнется и тянется — когда нечего сказать.
Время импульсивно: ни один предсказатель
не угадает и минуты — а уж чтобы все...
Что же, у каждого свои
                                         странности.
А Время — то вкалывает на кого-то,
то играет против.
Время заговаривает раны —
и убивает,
                  как люди,
                                   невзначай.
Знаете,
             как иногда секунды кричат?
Болью спрессованные лица.
И — муки рождения.
Неизвестность.
Девочка — мальчик?
Добро — зло?
Любовь — или только вожделение?
Истина — или игра слов?
И кроме того
время рождает Движение.
Движение рождает вопросы.
А вопросы не ходят поодиночке —
табунами кочуют
                               в пампасах тем.
Но
      среди всех прочих
главные — два:
что?
и
зачем?
И я,
        корчась в припадках буден,
трачу
           время
                       и слова,
трачу душу —
                         и еще какое-то непонятное нечто — или ничто? —
роюсь в груде
мыслей и мыслишек,
распутываю
                      сновидений моток,
от усталости
                      не падая едва,
но верю:
это муки искупления
за смерть бесчисленных
                                          мгновений,
убитых по моей вине.

Точки.
Линии.
Поверхности.
Объемы.
Вырастаю,
                    врастаю в гиперпространство.
Я — почти Вселенная:
дышу,
            взрываюсь,
источен
пеной
топологий
                    в бездне
                                    очарования и странности.
Но все начиналось с точки.
Я — точка.
                    Спрессованное воедино
                    Бытие и Сознание,
                    Возможность и Действительность,
                    Величие и Нищета —
                    вне размеров и размерностей,
                    вне Времени и Пространства.
         Но Движение делает меня линией.
Я — линия.
                    Бесконечность точек,
                    их прошлое и будущее,
                    их настоящее —
                    невидимый след их судьбы,
                    неспособный нести даже свет.
         Но Движение превращает меня в поверхность.
Я — поверхность.
                    Бесконечность линий,
                    прогибаюсь упруго
                    под ветрами непонятых
                                                              далей,
                    а сквозь старые дыры
                    просвечивают звезды.
         Движение придает мне объем.
Я — тело.
                    И во мне
                                    бесконечность,
                    осязаемость плоти —
                    совершенно реальной,
                    но безжизненной
                    и одинокой.
         Только Движение может вдохнуть в меня жизнь.
Я — жизнь.
                    Бесконечность понятий — и ощущений,
                        животный талант — и машинный разум,
                             нечеловеческая доброта — и человеческая жестокость,
                                 обнаженная красота — и тайная подлость,
                                     бессмысленность — и необходимость,
                                          рождение — и смерть.
Трудно поверить,
                                что все это — я,
точка.

Он
был
распят.
Тихий философ со взглядом ребенка.
В мелочных распрях
его окружавших подонков,
в лязге мечей
                        и оков,
он видел — и верил:
спасение —
                      это покой.
Он говорил:
                      мы все не вечны, —
и был прав. —
Хлеб, и вино, и любимая женщина —
все прах.
Все изменяется, все — теряется,
только покой
ныне един — и повторяется
во веки веков.
Наши дороги —
                             искание встречи с ним,
и не свернуть;
но лишь
               созерцание
                                    будущей вечности —
истинный
                   путь...
И он был распят.
Море боли — такое соленое! —
у креста,
                сколоченного наспех,
волны
             разбиваются о слезы...
Вера
          не нуждается
                                   в слезах.
... И потом,
                     в музеях и церквах,
сквозь скучающих посетителей
с распятий
                    ценного дерева
он смотрел
                    снисходительно
на попытки
                     моря
                               загладить
                                                резкости берега.
А я —
            стоял за его спиной
и думал:
               быть может,
движение
                  и покой —
одно и то же?
Созерцание постоянства?
Нет!
Все — изменение.
А философия постояльства —
от нетерпения,
от неудач,
                  от препятствий,
от лжи,
против банальной фразы:
такова жизнь... —
против
остановившегося
Сейчас.
Срок
короток,
как дорога на плаху.
В Гефсиманских садах
                                       снова
ловят — и плачут,
словно
на самом деле
                         верят
в невосполнимость потери.
Но все не так...

Дальше? Куда? И как?
В эти шторма и скалы?!
Трезвому лезть в капкан?!!
Бунт! — взорвалась команда.
Стой! — осадил капитан.
И взгромоздив
                          себя
над склизкой,
                        соленой палубой,
он проорал:
                      Ребя!
Сворачивай к черту жалобы!
Нам ли к лицу роптать,
что впереди неизвестность?
Да это ж,
                 так вашу мать,
самое интересное!
Кто из вас не дурак —
и без меня
                   рассудит:
главное — будет
                              не так.
А лучше уж верно будет.

В душу
             вгрызется
                                червь
желания самооваций —
и вечный вопрос: зачем? —
то есть, стоит ли надрываться?
Пусть не во имя покоя
встать над собой
                               крестом.
Но что же тогда такое —
ради чего идем,
ради чего страдаем,
любим ради чего? —
В развалинах ожиданий
вой
       сумасшедшим
                                волком.
Но Время — как чувство долга —
рвет
сети сомнений
                          в клочья,
взвилось
                над душой,
                                    как плеть:
жить — чтобы жить.
И точка.
Остановился — смерть.
Хочется, чтобы лучше?
Не знаешь, как поступить?
Хватит
             маразмом мучиться!
Надо всего лишь
                              жить.
Надо спешить — и падать,
надо бежать,
                       лететь,
путаться в суете
и рваться к свободе —
                                       надо!
И не бояться лезть
в самое
             пекло
                        горя:
если история
                        есть,
лучше — закон
                          истории.
Пусть все наперекосяк,
и путь
            изуверски
                               труден.
Главное —
                    будет не так.
А значит — и лучше
                                     будет.

апрель ... июль 1980


      [Мерайли]