Мир в целом существует лишь как совокупность единичных вещей, каждая из которых в чем-то подобна миру — поскольку без нее мир был бы неполон. Вещи взаимодействуют друг с другом, превращаются друг в друга, объединяются в единичности другого уровня. Так или иначе, все на все влияет. Однако этого недостаточно, чтобы восстановить единство мира, сделать связь вещей всеобщей и необходимой, универсальной. Помимо вещей и их взаимодействий самих по себе — надо, чтобы к всему этому мир как-то относился, соотносил себя с собой — чтобы всякое движение представляло вещи как образ целого. Такая рефлексия также приобретает форму вещи — которую мы называем субъектом; деятельность субъекта порождает все тот же материальный мир — но уже не сам по себе, а в качестве продукта деятельности, который кем-то из чего-то сделан, и для чего-то предназначен. В результате всякое природное явление развивается не только на основе внутренних взаимодействий — но и приобретает особую окраску в отношении к субъекту, занимает свое место в сознательно пересозданной природе, культуре. Это касается и любых сторон субъекта, его плоти и духа.

Но как только мы начинаем говорить о вещах в их отношении к деятельности, возникает градация по степени уместности, пригодности, приемлемости. На верхних уровнях этой иерархии — все, что сделано "правильно", в соответствии с намерением человека-творца и будущим культурным употреблением. Расхождение с требованиями культуры мы воспринимаем как досадную помеху, уродство, грязь. Для этого не надо систематически рассуждать — несоответствие обнаруживается сразу, как первое впечатление, синкретический образ. Фактически, привычка ценить чистоту и эмоционально реагировать на ее нарушения — это одна из сторон всеобщности каждого единичного субъекта, его способности представлять общество в целом: человек разумный умеет смотреть на мир глазами культурного человечества.

Другая сторона этой всеобщности — универсальность. Разуму до всего есть дело, он ни к чему не равнодушен. Его задача — выстроить весь мир так, чтобы не осталось ничего неуместного: никакой грязи, никакой фальши... На первый взгляд, предприятие утопическое: было бы странно ожидать конца света, остановки всякого развития, чтобы не возникали все новые проблемы, хотя бы временно уводящие нас от идеала. Не может быть совершенным то, что нельзя усовершенствовать. Однако с позиций иерархического подхода — никаких сложностей: надстраивая над уже достигнутым новый уровень, мы заботимся о его разумности, а все остальное погружается вглубь иерархии, где оно, конечно же, не имеет отношения к главному — но именно там его место, и целое остается единым. Другими словами, в новых условиях что-то могло бы расцениваться как грязь — если бы у нас не хватило такта, чтобы не вытаскивать низкое в не подобающий ему контекст.

Простейший пример: человеческое тело (как и всякая иная органика) постоянно выделяет какие-то вещества — для регуляции метаболизма или в качестве его конечного продукта. Пот, слизь, шелушение кожи, запахи, увлажнители, терморегуляция... В некоторых случаях — следы мочеиспускания и дефекации, или спутники полового возбуждения. Для неразумной природы такие выделения нормальны — и совершенно ей безразличны. Однако в общественных местах они способны нарушить комфорт других людей, создать угрозу переноса инфекции, — или оставить следы на поверхностях, для которых такое видоизменение не предусмотрено (например, уменьшить отражающую способность зеркал или прозрачность стекла). Поэтому культурный человек постарается подобрать одежду, подходящую к обстановке, — исключить неуместные влияния. В частности, если в каких-то условиях нагота шокирует, одежда используется и для того, чтобы прикрыть наготу (хотя сугубо гигиеническая функция обычно важнее). В качестве примера обращения иерархии — вспомним о способности одежды собирать на себе пыль и микроорганизмы, краску и влагу; в такой одежде не следовало бы появляться там, где возможен контакт с незащищенным человеческим телом — и тогда, наоборот, нагота может быть опрятнее. В каждой культуре свои приоритеты — и свои представления о чистоте. Так, средневековые арабы в силу особенностей климата и быта предпочитали сбривать волосы на интимных местах, но оставляли растительность на лице; напротив, европейцы того же времени брили лицо — но не интимные части. Такие странности (наряду с куда более вескими экономическими и духовными мотивами) способствовали взаимному неприятию и обвинениям в нечистоплотности. Точно так же, обрезание в южных краях можно было принять как гигиеническую процедуру — тогда как для северного климата это, скорее, чревато вредными последствиями. Разумеется, в наши дни зависимость физиологии от климата в экономически развитых регионах сведена к нулю — и культурные различия сохраняются лишь как дань традиции.

Связывание мира воедино — суть сознательной деятельности, в отличие от биологического обмена веществ и простого существования неорганических тел. Вещи — случайным образом взаимодействуют с другими вещами, и это чисто внешняя связь, не вытекающая из природы вещей. Живое — подчинено необходимости поддерживать в себе жизнь, и его интересует лишь непосредственное окружение как источник пищи и отхожее место — все остальное модифицирует поведение лишь поскольку оно способствует или мешает сложившемуся метаболизму. Только человек способен заботиться о мире в целом и определять свое место каждому организму и каждой вещи. Ему важно, чтобы все двигалось не как попало, не природным образом, а в сознательно выбранном направлении, — чтобы в исходных предпосылках труда уже содержался его предполагаемый продукт. Поэтому человек не только отбирает из бесконечности вещей лишь те, которые потребуются ему в деятельности, но и организует рабочее место, подбирая правильные инструменты и минимизируя посторонние вмешательства. Чистый продукт следует готовить из чистых ингредиентов чистыми руками.

И снова приходится принимать во внимание относительность чистоты, зависимость от конкретной деятельности. Индустриальное производство продуктов питания всегда будет более контролируемым в плане соответствия параметров продукта утвержденным стандартам; массовое производство позволяет улучшать условия труда, внедрять чистые технологии. Однако буржуазная пропаганда превозносит труд фермеров-кустарей, утверждая, что именно они, якобы, производят "экологически чистый" продукт — хотя вечная грязь и неухоженность бросаются в глаза даже в рекламных роликах. Ценовыми махинациями и правовыми запретами обывателя вынуждают ограничивать себя, снижать требования к качеству продуктов потребления и уровню обустроенности быта: у людей просто не хватает денег на гигиену. Лозунг "назад в пещеры!" приводит в последние годы к существенной переоценке стандартов чистоты — отнюдь не в сторону ужесточения; это приводило и будет приводить к эпидемическим вспышкам (якобы вызванными новыми смертоносными вирусами) — а столь же далекие от разума методы борьбы с эпидемиями призваны поддерживать высокий уровень смертности; такого рода угрозы нужны властям ради поддержания в среде рабов атмосферы напряженности — и позволяют оправдать любое насилие со стороны господствующих классов.

Таким образом, в классовом обществе чистота оказывается категорией классовой — и различно выглядит с позиций господ и широких трудящихся масс. У них очень разные мотивы — и что уместно в одной деятельности, оказывается грязью в другой. Дворец и лачуга столь же различны в конце XX века, как и тысячу лет назад. На волне относительного благополучия, возникают иллюзии достойной жизни для всех; очередной кризис втаптывает надежды в грязь.

Точно так же, международное разделение труда приводит к очень разным представлениям о чистоте у разных народов, замкнутых в экономических и политических границах. В эпоху крестовых походов рядовые мусульмане (арабы, тюрки, персы) считали нечистоплотными по природе (в силу географических причин) "франков" любых мастей: они редко моются, носят грязную одежду, они способны изгадить все, до чего дотянутся... Современные европейские комментаторы кивают на очевидную ангажированность, условность и стереотипность таких представлений, якобы весьма далеких от действительности. Но так ли уж сильно преувеличены народные поверья? Средневековые европейские города — это действительно смрад, нечистоты, отбросы на улицах; те же нравы крестоносцы приносили на захваченные земли: например, тамплиеры превратили с отхожее место часть мечети ал-Акса, а об Акре под крестоносцами ибн-Джубайр писал: "она воняет и полна отбросов и нечистот" (хотя он же признавал, что крупный город Тир намного чище). Вспоминаются европейские эпические поэмы, где доблестных рыцарей (воевавших с арабами ал-Андалуса) хвалили за то, что те месяцами не снимают камзолы — которые пропитываются потом, кровью и грязью и могут стоять, как каменные. Учитывая, что в Сирию и Палестину франки прибыли отнюдь не на дружеское чаепитие, "героический" антураж военного времени вполне логично проникал в (заведомо критическое) сознание местного населения. Заметим, что проблем с чистоплотностью хватает и у современных европейцев. На французском телевидении типичные репортажи: жители какого-нибудь фешенебельного курорта жалуются, что после туристического сезона пляжи усеяны пустой тарой, шприцами и презервативами... Экипажи громадных круизных лайнеров запросто сбрасывают в океан пищевые отходы и ненужную упаковку; сколько кидают с палубы — никто не считал. Про экосознание военных и коммерсантов пресса предпочитает молчать...

Юмор в том, что эти засранцы свысока смотрят на остальной мир, считая себя венцом культуры! Усама б. Мункиз рассказывает анекдот, как знакомый крестоносец убеждал его направить детей на учебу в Западную Европу — и только тогда, дескать, они станут по-настоящему культурными! Вспомним хотя бы, что обычная для арабов позиционная система счисления придет к западным математиками парой столетий позже, григорианский календарь на Западе введут через четыреста лет после Омара Хайяма (который, кстати, и кубические уравнения решал на полтысячелетия раньше знаменитых итальянцев). Разумеется, пики разумности не всегда соотносимы с уровнем развития масс; у тех же восточных людей хватало гигиенического легкомыслия (особенно, учитывая обычай выставлять на всеобщее обозрение головы и распятые трупы врагов или преступников). Эпидемии косили обе стороны. Предписанное каноном регулярное омовение для бедняков оставалось чисто символическим. Под лозунгом борьбы с язычниками, мусульмане громили памятники архитектуры, грабили гробницы, уничтожали музеи. Общими усилиями христиане и мусульмане сначала испоганили, потом разрушили афинский Акрополь (пушки Кенигсмарка превратили в руины Парфенон). Современные же наследники некогда передовой арабской культуры мало чем отличаются от современных диких европейцев: мигранты замусоривают и загаживают европейские леса и парки; в парижских подземных переходах просыпается мечта о противогазе...

И так везде и во всем. Варварская привычка гадить под себя пока неистребима. Напакостить соседу — высшая доблесть. Что уже говорить о визуальной и звуковой грязи! Пачкотню на стенах выдают за великое искусство; шумные развлечения в порядке вещей; крикливая реклама, ненужные объявления в общественных местах... Даже элитные районы Парижа, мягко выражаясь, далеки от комфорта; бедные и этнически окрашенные окраины — зачастую просто кошмар.

Ангажированность, условность и стереотипность — по прежнему в ходу. Крестоносцы не считали арабов за людей (и потому запросто могли заглянуть в хамам вместе с супругой: кто будет прятаться от взглядов прислуги?); точно так же, крестовые походы против Руси — что-то вроде псовой охоты. Русских и до сих пор в Европе считают отбросами цивилизации, а западное телевидение смакует гитлеровские пропагандистские сюжеты о том, как наступающие на свободный мир большевистские толпы якобы поголовно насилуют женское население, от младенцев до древних старух. Понятно, что мерзавцев и в России всегда хватало (иначе мы бы уже давно жили при коммунизме). Однако окрестности Вашингтона или Булонский лес иной раз производят на россиянина не менее гнетущее впечатление. А в отношении политиков любой нации — говорить о чистоплотности вообще неуместно.

До тех пор, пока мир разодран на части классовыми, национальными и корпоративными барьерами, всякая идеология останется в плену глупейших суеверий — и никакое понятие не сможет стать достаточно универсальным. Тем более это касается узко бытовых идей, узость которых намеренно культивируется правящей верхушкой. Пока рынок продолжает править бал — массам снова и снова будут подсовывать деление людей на "чистых" и "нечистых", освященное тысячелетними традициями и религией. Более того, воспитанные в атмосфере травли начинают верить в собственную ущербность и бравировать ею — назло всем! Грязь уже не просто досадное недоразумение — это узаконенный элемент культуры, продукт общественного производства. Нет большой разницы между отпетыми подонками и финансовыми воротилами — одни легко превращаются в других. Отрицательным образом, такое фактическое слияние говорит о принципиальной возможности и исторической необходимости снятия любых форм общественного неравенства, включая основательную чистку быта, материального и духовного производства — освобождения от нечистот, оставленных человечеству в наследство веками "цивилизованного" бытия. До этого еще очень далеко — но сегодня мы уже умеем об этом мечтать.

Разумеется, речь вовсе не о перевоспитании наличного (классового) общества в духе чистоплотности и порядочности. Способ производства ставит границы духовному росту. Однако и в этих пределах что-то больше отвечает разуму, а многое из остального если и возможно принять, то лишь за неимением лучшего.

Первое перспективное направление — повсеместное внедрение эффективных технологий. Любая кустарщина более затратна, что не позволяет контролировать все существенные аспекты — и в конечном итоге вредит среде обитания значительно больше, нежели хорошо отлаженная индустрия, позволяющая строго локализовать загрязнения, ограничить из уровень и выработать стандарты утилизацию отходов. Капитализм, как мы знаем, старается избежать дополнительных расходов — сэкономить на чистоте. Но даже в этих условиях, например, КПД типовой электростанции выше, чем у человека, крутящего педали велогенератора, — а шумная пресса, конечно же, не принимает в расчет, что ресурсы придется восстанавливать, и не оценивает, во сколько это обойдется и куда пойдут отходы. Оборудовать домашнюю мастерскую чистыми станками и организовать сбор и вывоз остатков — недешевое удовольствие; большинство ремесленников предпочитает заметать мусор под ковер и не задумываться о последствиях. Когда тупой журналист с восторгом показывает, как некий фермер ради борьбы с воображаемым глобальным потеплением меняет трактор на упряжку волов и по старинке шагает за плугом, — козе понятно, что таким способом прокормить население даже небольшой страны никак не получится (а индустриальная агротехника как раз и возникла, чтобы избавиться от угрозы голода), и что грязи (воняющей несмотря на всю свою "биотехничность") пара больших и сильных животных выдает немало (в туалет ходить они не приучены); да и употевшего пахаря придется долго отмывать, приводить в человеческий вид... Ресурсы для этого кто-то должен производить, и стоки обеззараживать. За мнимую пользу в глобальном масштабе — платим тысячекратно возросшей вредностью на местах. Технологическая самодеятельность иногда может показаться необыкновенно творческой — но искусство требует жертв: платят за артистизм одного миллионы других, на которых неявно переносится часть накладных расходов и проблем; да, на каждого — совсем чуточку, практически незаметно, — но суммарный эффект тем больше, чем шире диапазон этой косвенной эксплуатации. Есть закон сохранения энергии — и никакими уловками нельзя делать вещи из ничего или избавляться от них святым духом. Чем ниже КПД — тем больше грязи.

Человечество иногда может себе позволить растратить часть продуктов труда на творческие эксперименты, произведения искусства, научные исследования или философские раздумья; но оправдана подобная расточительность лишь там, где она не сильно сказывается на уровне жизни общества в целом, на всех его уровнях, — и есть надежда в итоге обрести значительно больше, чем потрачено. Когда же многозвездочный повар предъявляет восторженному клиенту (или конкурсному жюри) малосъедобное суперблюдо, при изготовлении которого большая часть ингредиентов идет в отходы, — вспоминаются голодные глаза каких-нибудь африканцев, — да и собственные воспоминания о том, как лишний раз прошел мимо прилавка, с опущенными глазами... Еще страшнее — массовое уничтожение полезных вещей ради "стабильности рынка", то есть, по сути, ради сохранения общественного неравенства, когда богатые вправе сидеть на шее у бедняков.

Рынок не интересуется потребностями людей — ему важно сбыть, всучить, впарить... Люди вынуждены ради капли полезного — покупать то, что неминуемо пойдет в мусорный бак. На человека, пришедшего за одной морковкой, одним яблоком и парой картофелин, на рынке смотрят как на прокаженного (коммерческая вежливость только для выгодных клиентов). Точно так же, пользование неудобными вещами — источник вынужденно лишних действий, со всеми сопутствующими издержками. Коммерсанту выгодно, когда людям плохо; поэтому даже хорошую вещь оснащают дурными излишествами, за деньги покупателя. Другая сторона того же самого — гонка за новизной, и необъятные свалки немодного, устаревшего и вышедшего из употребления; вместо одной некомфортности приходится покупать другую (потому что старое уже никто не производит), и снова затратный процесс притирки к текущему ассортименту. Побочный эффект технологической грязи — проблемы со здоровьем; на этом растут заросли фармакологического чертополоха, никогда не исполняющего рекламных обещаний и вынуждающего растерянного обывателя метаться от одного к другому в поисках новых разочарований.

Разумная струя в капиталистической действительности — рождение гибких, перестраиваемых, универсальных технологий, способных, с одной стороны, сохранить индустриальный характер производства, а с другой — уйти от массового, серийного продукта, — переориентировать производство на нужды единичного заказчика. Чтобы человек получил не что дают, а заранее оговоренный функционал — и ничего лишнего. За чистоту производства отвечает производитель — а в грамотно сделанном продукте все полезно, и почти нечего утилизировать; отсюда чистота быта. Например, пищевые продукты следует отпускать по запросу, минимально необходимыми порциями, в легко утилизируемой упаковке (на которую вовсе не обязательно лепить тонны рекламной грязи). Удобная и точно пригнанная одежда — прочна и долговечна; соревноваться с кем-то в оригинальности — что может быть глупее? Разумеется, каждый вправе внести творческую нотку — но гибкость технологий для того и нужна, чтобы учесть предпочтения без мусорной самодеятельности; если кому-то интересно поработать руками — такие производства создаются на базе крупной индустрии, используют ее инфраструктуру для минимизации загрязнений производственной и бытовой среды. Публичные мастерские когда-то были популярны в Советском Союзе — но вышли из моды с ростом общественного расслоения и распространением собственнической психологии (хочу — пользуюсь, хочу — сломаю). Сейчас это движение возрождается в Европе — но на сугубо коммерческой (или кооперативной) основе, что сразу ограничивает круг доступа и разумность использования; но даже это шаг вперед — робко и непоследовательно.

Принципиальный момент в том, что невозможно облагородить способ производства, не меняя структуру потребления, — и пока бушует рыночная стихия, дорогие (и грязные) технологии перевешивают объем разумно необходимого. Яркий пример — информатика, передний край инноваций. Давно известны платформы совместной работы, включая разработку новых компьютерных систем, — и появляются новые сетевые инструменты открывающие широчайшие перспективы... Ну и что? Коммерческая ориентация разработок заставляет 90% ресурсов тратить не на совершенствование программного продукта, а на защиту от несанкционированного использования — и на взлом уже имеющихся защит. Для пользователя — сплошные неудобства: простейшие задачи приходится решать через задний проход, и нет ни одного по-настоящему удобного инструмента, с модульным функционалом и адаптивным интерфейсом. По рыночному обычаю, приходится подбирать под себя громоздкий набор средств, по возможности минимизируя вредные эффекты; вместо творчества — изнурительная борьба с коммерческими ограничениями и недоработками. Теоретически, никто не мешает смастерить собственную платформу — смириться с убитым временем; но через пару лет коммерсанты снова поменяют технологические стандарты — и придется все переписывать, и получится себе дороже... О совместимости никто не думает — наоборот, чем ее меньше, тем легче делать грязные деньги.

Грязное общество воспитывает грязных людей. Военное дело, спорт, религия и журналистика — порождают орды дикарей, которые уже не просто гонятся за лишним наваром, но и усматривают в этом невероятное наслаждение, и готовы насиловать, грабить и убивать, уродовать тела и души. До какой низости надо дойти, чтобы продавать массовые рассылки или компьютерные вирусы? — но немало и тех, кто гадит просто из любви к гадостям! Это безумие, отказ от разума. Трудно поверить, что человечество когда-нибудь от этого очистится.

Но представьте себе мир, в котором нет собственности, нет денег, где никто ни с кем не соревнуется (как у Леннона: I wonder if you can). Если что-то производят — для кого-то конкретно, с учетом пожеланий. Никому в голову не приходит выяснять, не слишком ли это дорого: самого понятия уже нет, и нам важна лишь общественная потребность, выраженная в форме индивидуальных потребностей. С другой стороны, люди прекрасно осведомлены о состоянии экономики и общем уровне потребностей — им в голову не придет запрашивать больше, чем было бы разумно в данных обстоятельствах. Не нужны армии, полиция, банки, биржи, крупные склады. Никто ни у кого в принципе не может ничего выиграть — и никакого интереса к играм (тем более варварским, где драки и стрельба). Высвобождающиеся чудовищные ресурсы можно смело расходовать на оптимизацию производств (включая духовное), развитие логистики и коммуникаций (свободных от тормозных защит), на разработку методов очистки и утилизации отходов. У людей, наконец-то, будет время почувствовать себя людьми, никуда не бежать, спокойно делать свое дело — не по указанию извне, а по велению сердца. Могут такие люди кого-то ненавидеть? Нет, они способны любить, и быть достойными любви.

Если людям не нужно торговать — они могут свободно общаться, без оглядки на последствия. Рекламная индустрия сведена к нулю. Интеллектуальный мусор: показуха, манипуляция мнениями, обман и самообман, моральное давление, промывание мозгов — все это в диком прошлом. Никого ни в чем не нужно убеждать, незачем спорить. Значит, выкинуть шлак академической науки, с ее забитыми формалистическим мусором статьями и псевдоучеными докладами; искусство избавится от глупого эпатажа, пошлого оригинальничания, назойливой нарочитости, демонстративности. Философы забудут о полемике и будут искать единства. Забота об уместности и минимальной достаточности войдет в плоть и кровь, пропитает быт. Только на этом фоне возможны разумные формы творческого поиска.

Еще раз: грязь не в природе — она в отношении к деятельности. Сами по себе вещи нейтральны — плохо, когда они не на своих местах. Но вынужденное существование в грязном мире не может не отразиться на уровне духовности: кривые руки — внешнее выражение внутренней кривости. Как сказал поэт, грязными бывают только намерения. Это легко понять в том смысле, что нечистота нашей среды и наших дел есть наглядный показатель недоразвитости, мера животности: человеческие, разумные намерения обходятся без грязи.

Чистота иерархична — и это помогает не подменять главное самоценностью деталей, не переборщить, не превратить разумную организацию мира в самозабвенное вылизывание и причесывание ради чистоты как таковой — когда забывают о живой чистоте, ограничивая себя ее абстрактной идеей. А практическая идея одна: разумная достаточность и предельная простота. Чистые технологии нужны именно для этого: не зарегулировать все до крайности, а поставить природу под контроль, держать главные показатели в нужных пределах; при этом вариации на нижних уровнях не только не исключены, но даже необходимы.

Допустим, мы уже привыкли к универсальной аккуратности — избавились от промышленных и бытовых отходов. Но дикая природа о чистоте не думает (и мы не думали, пока были дикими); ей совершенно все равно как живое и неживое влияет на человеческую деятельность. чему способствует и где мешает. Мир движется не только по нашей инициативе. Поэтому всегда возможны неприятные сюрпризы, и примесь уродства есть в самом совершенном творении. Тем более это так для современных, далеких от разумности, классовых технологий. Когда мы отправляем зонд на Марс и добиваемся стерильности при сборке, чтобы не занести земные микроорганизмы, — это больше благое пожелание, иллюзия, привычка утешать себя пошлыми сентенциями: мы сделали все, что могли... Никакая защита не отменит сожительство самой разной органики внутри нас — и перенести ее частицу в готовый продукт есть риск на любом этапе. Сравните с этим крайним случаем обычную обстановку в больницах и карантинных лагерях, где заведомо нездоровые люди заперты в ограниченном объеме, и носитель вируса, даже если сам не заболеет, — гарантированно передаст его более уязвимым. Можно сколько угодно стерилизовать инструменты и руки врачей — но грязные палаты (а кое-кто валяется и по коридорам), прокуренные и загаженные туалеты, отвратительные условия питания — все это отнюдь не способствует крепкому здоровью, и получается, что выживает тот, кто достаточно здоров, чтобы вынести этот кошмар. Добавьте сюда колоссальное моральное давление, невозможность уединиться и недоступность обычных бытовых и производственных занятий — даже сон становится нездоровой условностью. Классовая медицина не заинтересована в дешевой массе — ее дело обихаживать богачей.

Между полюсами — широчайшая гамма чистоты и нечистот. Если уж очень переживать — превратишься в ипохондрика, и будешь (при возможности) сто раз на дню мыть руки, лишний раз не высовываясь на улицу из боязни что-нибудь подхватить. Разумный человек знает, что в природных телах не только вредоносное начало — но и способность сопротивляться разрушающим воздействиям, сохранять целостность и функционал. Поэтому вполне возможно допустить толику хаоса — при условии нормальной работы антиэнтропийных систем. Более того, сознательное (контролируемое) введение примесей позволяет повысить общую устойчивость (выработать иммунитет) — или даже изменить характер взаимоотношений между природными телами, включить ранее вредоносные факторы в состав улучшенной версии продукта, с качественно новыми характеристиками (как железо превращается в сталь). По большому счету всякое творчество есть намеренный выход из равновесия — в надежде найти ранее недоступное; однако невозможно нарушить то, чего нет, — и само понятие примеси предполагает какой-то уровень чистоты.

По отношению к человеческим надобностям — природа, как правило, грязна. Зеленые человечки ругательски ругают прогресс за вредность для окружающей среды, замусоривание планеты в глобальном масштабе. В качестве лекарства — первобытность, примитивный ручной труд, фанатичное самоограничение, пещерные неудобства быта. Они "забывают", что мусорят не станки, а люди, — а их некультурность сохраняется и культивируется в условиях ограниченности классовой экономики, направляющей технологическое развитие не на решение насущных проблем, а на ублажение диких запросов господствующей верхушки. Когда к народу относятся как к скоту — он опускается до скотского состояния. Когда существующий порядок вещей объявляют вечным и неизменным — о каком воспитании ответственности может идти речь? Если нет будущего — для чего что-то хранить? Что нам пластик в океане, если мы все равно там плавать не будем? — так хоть лишний раз барина уесть, чтобы жизнь медом не казалась... Буржуи распихивают людей по рыночным клеткам — и столь же клеточным оказывается их сознание.

Предположим, нашли мы лагуну с чистейшей водой и роскошным пляжем; что теперь, можно расслабиться? Но в чистом море полным-полно всякой живности. И чем они, по вашему мнению, там занимаются? Теоретической физикой и бальными танцами? Как бы не так! Вся эта биомасса способна лишь поедать друг друга — и там же испражняться. Какой-нибудь кит за один раз выбрасывает в океан 200 литров мочи; остальные, быть может, отстают по одиночке — но перевешивают массовостью: сто тысяч сардин весят не меньше кита. Размножение у этой живности мало чем отличается от дефекации. Все это, разумеется, без малейшей заботе об утилизации органических остатков: зачем? — есть мелкие твари, которые растащат по крохам, а их отходы сгодятся для еще более мелких "утилизаторов"... Ничего не напоминает? Вспомните об отбросах общества, роющихся в мусорных баках и раскапывающих свалки. Или о том, как развитые страны сбывают неликвиды не столь щепетильным потребителям. Фундаментальный принцип классового общества: беднота кормится объедками с барского стола. Когда борцы за экологию устраивают публичные кампании за сбор мусора по лесам и пляжам (телевизионный штамп: милые детские мордашки, воспринимающие действо всерьез) — расценивать это можно только как приглашение мерзавцам гадить еще и еще: кто-то придет и уберет, вернет чистоту... Скрытое рабство. Нет уж! Главный инструмент хорошего дворника — автомат (или гранатомет — чтобы достать тех, кто мусорит из окна машины). Экология — не бережное отношение к вредителям, а такое устройство общества, при котором не будет вредителей.

Дикая природа — умеет разрушать. Катастрофические ураганы и паводки, взрывы вулканов, землетрясения и цунами, — все это не человек придумал; управлять циркуляцией в мантии и движением литосферных плит люди до сих пор не научены. Климат неоднократно менялся до человека — и продолжает меняется, почти не замечая человеческого присутствия: приписывать все вреду промышленности — значит, быть слишком высокого мнения о себе. Смещение магнитных полюсов приводит к перераспределению атмосферных течений — вот вам и климатический сдвиг! А это лишь один из тысяч неучтенных (или намеренно замалчиваемых) факторов в пропагандистских выкладках буржуазных экологов. Даже движение солнечной системы вокруг центра Галактики способно влиять на вполне земные процессы: слабые изменения концентрации галактической пыли или светового потока от ближайших звезд вполне могут спровоцировать изменение климата планетарного масштаба. Кто-нибудь изучал климатические периоды порядка 300 миллионов лет?

Дикое человечество изо всех сил старается не отстать от природы по части разрешительных сил. Господа издавна соревновались друг с другом в уничтожении созданного долгим трудом подневольного люда. Для богатеев изящные кружева, ювелирные изделия, красивая посуда, шитье и росписи — всего лишь предметы повседневного обихода, а вовсе не произведения искусства (будущие музейные экспонаты); пренебрежительное отношение к ним — светский шик. Шедевр архитектуры, на сооружение которого ушло несколько веков, — можно разрушить в считанные часы. Переплавляют статуи, сжигают книги. Стирают с лица земли целые города, вырезают население. Обычное дело: зачем еще нужны рабы? Атомная бомба уже в состоянии конкурировать с небольшим вулканом (вроде Везувия).

Разуму пока трудно пробиваться через безумие стихий. На каждом шагу общественная жизнь вновь и вновь деградирует до уровня животного приспособленчества. Но пока не исчезает насовсем — и есть надежда, что цивилизация все-таки придет к логическому концу. Один из важнейших элементов уничтожения классового общества — бережное отношение к плодам труда, осознание их непреходящей ценности. Это никоим образом не означает, что надо хранить каждую мелочь (вроде того, как борцы за экологию мечтают законсервировать видовое многообразие сегодняшнего дня). Нет, мир должен развиваться, и наша культура будет обновляться вместе с ним — и вызывать его обновление. Но разум обязан уйти от стихийности — планировать и направлять развитие мира. В первую очередь это касается движения истории. Однако уже сегодня стоило бы задуматься о контроле над планетарными явлениями — поставить их на службу технологическому оснащению человеческой деятельности. В наши дни основные ресурсы для землян — пресная вода и энергия. Это залог чистоты. Значит, в противоположность классовой экологической политике, ни в коем случае нельзя допустить снижения обеспеченности этими ресурсами как экономики в целом, так и отдельных сообществ или отдельных людей. Разумные потребности не устанавливают указом свыше — они зависят от способа производства и культурных особенностей. Чтобы осознать уровень разумной достаточности — надо хотя бы достичь его, а это пока остается несбыточной мечтой для большинства населения планеты. Даже богатые страны далеки от сколько-нибудь полного покрытия производственных нужд — зато они долгое время подчеркивали свое "право" на мировое господство, разбазаривая ресурсы совершенно непроизводительным образом, уничтожая чужой труд (ибо природные вещи не становятся частью культуры сами по себе, и кто-то должен ввести их в общественный оборот).

Для современной промышленности и быта ресурсов на Земле достаточно. При необходимости следует организовать поставку воды и энергии из космоса — и никакие денежные соображения тут не в счет: это безусловная предпосылка (и неотъемлемая сторона) разумности человечества. Однако недостаточно наладить неограниченную доставку воды и энергии в любые уголки земного шара — нужно еще дополнить это контролем над неразумной природой, поскольку она приводит к глобальному перераспределению ресурсов. Мы не можем позволить сильному ливню перекроить течение рек и затопить окультуренные территории; нам вовсе ни к чему вспышки вулканической активности, угрожающие сложившейся инфраструктуре. Изобретение громоотвода защитило дома от пожаров — но мы должны защитить всю планету от самой себя, заставить природу вести себя культурно. А для этого надо использовать законы природы, перенаправлять энергетические потоки и эффективно переводить одни формы энергии в другие. Например, гидроэлектростанции уже сегодня являются и гидротехническими сооружениями, в какой-то мере служат для регуляции течения рек; точно так же, волновые электростанции можно было бы использовать для ликвидации катастрофических штормов, а аэродинамические (ветровые) электростанции — для управления атмосферными потоками и гашения ураганов. Мы должны управлять струйными течениями, оперативно распознавать и гасить критические напряжения в литосфере, полностью устранить риск землетрясений и цунами. В этих условиях и погода станет полностью контролируемой, температурные режимы будут определяться не игрой стихий, а общеэкономическими соображениями. Будет это глобальное потепление или еще что-нибудь — нам решать, руководствуясь разумом, а не грязью политических игр.

Другая сторона (и следствие) энергетической оснащенности — технологии утилизации отходов. Мы не киты, и не домашний скот; мы не имеем права гадить под себя. Научиться в каждом деле соблюдать чистоту — вопрос первейшей важности. Однако классовая логика допускает лишь перераспределение грязи: роскошные дома богачей существуют за счет экспорта отходов из привилегированных зон в кварталы бедноты, в недоразвитые страны. Задачу индустриализации переработки отходов до сих пор никто и не думает включить в повестку дня. Развитие методов очистки сводится к повышенной нагрузке на природные очистители — возможности которых не беспредельны. Аргументация все та же: дорого, нерентабельно. А загадить планету — никаких затрат! Призывы сортировать и перерабатывать какие-то виды отходов натыкаются на практическую неосуществимость разделения компонент большинства продуктов: это одновременно и пластик, и металл, и ткани, и многое другое... Порочность подхода в изначально рыночной установке: занимаемся мы этим не ради чистоты, а из финансовых соображений, чтобы сэкономить на добыче природных ресурсов. Поэтому и сортировку (экономии ради) пытаются переложить на плечи потребителя, вместо того, чтобы сделать общенародной программой централизованной, промышленной утилизации смешанных отходов и уничтожения того, что нельзя заново ввести в оборот. Но никакими призывами и декретами нельзя воплотить в жизнь то, для чего нет объективных предпосылок: требование сортировки и утилизации должно опираться на технологии, изначально на это ориентированные, на такое упрощение процедуры, которое реально позволит каждому без особых усилий культурно утилизировать отходы; здесь и безотходное потребление, и качество упаковки, и доступность предварительной обработки на местах (перевод мусора в удобные для транспортировки и переработки формы). Инфраструктура быта должна быть увязана с централизованными сбора отходов и очистки территорий. Например, вулканы можно использовать в качестве мусоросжигающих установок; да, логистика дорогая — но в разумном обществе думают не о деньгах. В любом случае, над этим надо работать — но в классовом обществе предпочитают просто валить дерьмо сверху вниз, превращать роскошь верхов в головную боль трудящихся масс.

И снова: речь о самоограничении, не о формальных запретах. Наоборот, только последовательно расширяя круг доступных каждому деятельностей, можно сделать человека достаточно оснащенным, чтобы из всех возможностей предпочесть самые здоровые и приятные, чтобы не превращать труд в порочный круг, когда любое решение порождает хаос новых проблем. А это неизбежно там, где принципиально общественный характер труда втискивают в индивидуалистические рыночные формы, а интересы отдельного человека противопоставлены потребностям общества в целом. Например, уровень производства допускает массовое производство каких-то полезных вещей — но значит ли это, что все должны иметь собственный экземпляр, как подсказывает собственническое сознание и внушает буржуазная пропаганда, реклама? В классовом обществе жажда накопления связана с риском все потерять при очередной реструктуризации рынка; мы предпочитаем держать нужное при себе — чтобы не лишиться доступа в самый неподходящий момент. Если же книга бесплатна и всегда доступна в сети библиотек — ее незачем покупать, и собственный экземпляр может потребоваться лишь очень немногим. Отпадает необходимость больших тиражей, нет проблемы утилизации лишнего или уже ненужного. Личный автомобиль в XX веке стал элементом престижа, знаком принадлежности к "среднему классу"; в итоге — проблемы парковок, мест в гаражах, заставленные бесполезно простаивающими железками улицы и дворы... Лишь недавно пошла волна очистки городов от этого хлама, развитие проката индивидуального транспорта, — но делается это рыночными средствами, хаотически, заменяя один мусор другим: вместо единой системы бесплатного транспорта по требованию — думают о доходах от аренды, и размывают идею конкуренцией частных фирм. Аналогично в информатике: казалось бы, облачные вычисления — перспективное дело, избавляющее людей от необходимости держать необходимые программные инструменты (и требуемое для них железо) в нескольких местах дома и на рабочих местах; однако коммерческий характер услуг висит дамокловым мечом: в любой момент можно лишиться всего, потерять и орудия труда, и ценные данные. Вот и приходится затариваться собственными архивами, в дополнение к публичным сетям.

Воспитывать чистоплотность в условиях капитализма — почти безнадежно. Варварское разбазаривание общественного достояния — следствие способа производства, основанного на эксплуатации одних другими, на разделении, а не объединении. Лишь там, где хищники слишком заняты собственными разборками и не могут решить, кому кого грабить, — есть лазейка для разумной организации производства и быта. И задуматься об уместности вещей и дел.

Одно и то же можно делать по-разному — хотя и получится при этом не совсем одно и то же. Достаточность чистоты зависит от задач и условий. В каких-то случаях уместно рвать мясо руками и зубами; но где-то достойнее виртуозно орудовать ножом и вилкой, как руанский канардье. В конце концов, можно вообще избавиться от необходимости традиционного питания: например, суточную дозу витаминов логичнее получить в фармакологических эквивалентах — ибо концентрации многих полезных веществ в обычных продуктах слишком низки, а это завышает нормы потребления. Теоретически возможно полностью перевести организм на синтетику, что позволило бы эффективно бороться с тысячами заболеваний (хотя и потребовало бы сознательной организации питания ради поддержания целостности физиологических систем). На следующем этапе — можно взяться и за перестройку собственной физиологии, заменяя все, что не отвечает современным требованиям, технологически насыщенными новинками. Таким образом мы окончательно выделимся из животного мира, ликвидируем массу метаболических отходов, — и жизнь станет чище. Другая сторона того же самого — окультуривание природы, переход к искусственным средам обитания и творческого труда, которые сознательно конструируются под задачу — и заменяются другими при смене деятельности. Так, современный парковый ландшафт — намного прекраснее большинства природных случайностей; разум будет учится не только выделять в географической дикости поразительные пейзажи, но и намеренно создавать их, включая ландшафтную архитектуру планетарных (или космических) масштабов. Не ради того, чтобы поиграть дурной силушкой или кого-то удивить — такого рода преобразования прежде всего становятся двигателем развития технологий и повышения качества быта; чистота — залог экономического и духовного здоровья.

Есть и другой, более высокий уровень разумности, на котором повседневная производственная, бытовая и духовная опрятность уже не для чего-то — а как единственно возможная линия поведения, способ разумного бытия.

Классовое общество допускает лишь локальную чистоту — и о каждой области жизни приходится заботится отдельно. Подобно животным, отделенные друг от друга люди (или замкнутые группы) заняты лишь уравновешением внутренних позывов — вне зависимости от движения всего остального мира, который для каждого при этом становится, по сути, одной большой помойкой, источником опасности и средством решения личных проблем. Естественно, за чужой счет. Разгребать завалы — не для барина; где все вокруг — мусор, всегда будет необходима столь презираемая господами профессия уборщика, мусорщика. Идет речь о вещах, или о нравственности, — все едино.

Напротив, человек разумный — воспринимает мир не как досадную помеху и вмешательство во внутренние дела, а как бесконечное (и единственно возможное) поле для творчества, возможность в полной мере проявить себя; наведение космического порядка для такого человека — свое, кровное дело. Не в одиночку, а совместными усилиями; не в ущерб кому-то — а обустраивая жизнь для всех. В этом и состоит его разумность, способность быть субъектом деятельности — воплощением свободы и любви.