Что психика есть у животных — знают давно. Не надо быть ученым этологом, чтобы заметить это у домашних любимцев — или на ферме, где у каждой козы (или коровы) свой норов. Но и без полевых изысканий здравомыслящему человеку ясно: поскольку зверушкам одного вида приходится уживаться друг с другом в пределах общего ареала — без регулирования взаимоотношений не обойтись, а особь сама по себе ведет себя не так, как в компании сородичей (при той же физиологии). Путать внешнее с внутренним, психику с нервами, — это вопиющая вульгарность. Нервная система обслуживает видовое поведение — но обслуживает его не только она; и наоборот, строение сообщества влияет на отклик нервной системы — но в ней происходит и много такого, что внешними контактами не обусловлено. Науку о нервной деятельности мы называем нейрофизиологией; науку о поведении — психологией. Как обычно, увязывать одно с другим будут пограничные дисциплины, вроде нейропсихологии или психофизиологии. При любом наборе посредников — осмысленным академический зоопарк делает исходное принципиальное различение психики и физиологии, которое не следует ни из какой науки, и не принимается априорно (как символ веры), — его истоки в практике: в нынешнем историческом контексте уместнее смотреть на мир именно так — и на этом основывать преобразование мира, его одухотворение, приведение к единству. Заметки на полях

Известно также, что все способное функционировать штатно — время от времени портится, и последствия этого варьируют от полной незаметности до летального исхода. Насчет физиологии — это как бы само собой разумеется; но и психика у животных иной раз заклинивает, перестает регулировать, а то и прямо вредит какой-нибудь органике. Вульгарный животновед сводит все к нервам; самые продвинутые — признают, что поведенческие нарушения часто вызваны условиями жизнедеятельности, лишь вторичным образом, отраженными в нервной ткани. Кому приходилось работать в кошачью приютах — вдоволь насмотрелись на последствия жестокого обращения, и лечить кошачьи неврозы приходится не только (и не столько) медикаментозно — но и любовью. То есть, все как у людей.

Еще вульгарнее — отождествлять человека с животными. Нет у нас на то никаких оснований, кроме классового интереса любителей ездить на чужом горбу, воспринимающих подневольное население как скот, быдло, рабочую силу или пушечное мясо. Наоборот, есть все основания полагать, что сознательная (а тем более разумная) деятельность никак не сводится к метаболизму и этологии — и что есть нечто связывающее людей воедино и позволяет человечеству универсально объединять мир; мы называем это обществом, а способность творить миры — духом.

Дальше по уже знакомой схеме: дух не вне этого мира (ибо никаких других миров нет) — он всегда представлен движением материальных тел. В частности, бытует предрассудок, что всякий человек обязан иметь биологическое тело, особь некоторого "высокоразвитого" вида, которая (в комплекте с удостоверяющим личность документом) однозначно соотносится с разумным существом, ссылаться на которое можно по документу — а можно еще как-нибудь (кликухи, псевдонимы, номера — или местоимения). Картина обычная — но всех возможностей она никоим образом не исчерпывает. Тем не менее, пока ассоциация с органикой работает, разумное существо получает в нагрузку видовую физиологию и этологию — и встает вопрос о согласовании телесности с общественными отношениями, с человеческой историей и культурой.

Сразу оговоримся, что есть у человека и другое, неорганическое тело, без которого людей в общество не соединить. Однако поскольку эта совокупность тел и общественных отношений соотносится с духом как одно из возможных воплощений — движение такого расширенного организма следует всем канонам биологии, и возможно говорить о его органах, и физиологии и психике. Поэтому, упоминая в дальнейшем человеческое тело, мы ссылаемся на биологическую особь лишь для примера, в качестве (непринципиальной) уступки языковым традициям.

Итак, есть дух — и есть тело. По логике, духовность как-то меняет телесные проявления; но если это слишком радикально — речь идет о сознательном строительстве иного тела (что, конечно же, не исключено), а мы договорились пока ограничиться чем-то традиционным. Поэтому физиологию и психологию человека мы возводим не на пустом месте: они надстраиваются над природными движениями как специфические модификации — при сохранении собственно природной основы. Можем мы говорить о таких особенностях в биологических терминах? Ну, если очень захотеть, — тогда конечно (мы же таки универсальные существа!). Однако смотрятся такие псевдобиологические описания очень коряво, громоздко, — каждое слово приходится переосмысливать, — и есть риск запутаться в коннотациях, воспринимая собственные догадки слишком поверхностно. Так оно и произошло в начале XX века с маэстро Фрейдом. Может показаться, что идти сверху вниз надежнее: просто обозначить небиологические модусы биологического движения их общественными причинами — и вульгарный материализм уже не страшен... Давайте развивать человеческую психологию в терминах, деятельности, творчества, любви и дружбы, классовых ограничений и насущных задач культурного строительства! Звучит красиво. Но если при этом ограничиться переклеиванием ярлыков — это не устраняет ползучего эмпиризма, вслед за которым в науку вползают все те же апелляции к природе — гордо переименованной в природу человека. Терминологическая путаница остается — только теперь проблема в том, чтобы отделить психологию от философии; чрезмерная всеохватность запросто подгребает под себя и биологию, и тогда эмпирия вылезает в виде прямого перенесения социальных закономерностей в область физиологии и психики. Этим грешили А. Н. Леонтьев и Э. В. Ильенков, вкупе с соратниками и последователями; по сути, налицо все та же буржуазная проекция человека на животный мир: будем мы говорить, что человек — эманация животности, или что животное — отсвет человечности, — погоды не делает. Больная идея

Образчики сбалансированного подхода (органика и социальность остаются при своих, но одно умеет таки влиять на другое) — мягко выражаясь, большая редкость. Классовой науке такое вообще ни к чему: им важно подчеркнуть вечную противоположность — чтобы по науке делить сферы влияния (человеческое — тем, кого держат за людей, а рабочему скоту — всяческая животность). При советах — политика всему голова. Потому что полновесной философии духа марксизм так и не произвел — и кроме надстроек над экономикой никакой идеальности усмотреть не получается; а надстройки — они потому так и называются, что хотят быть над — командовать и диктовать классовую волю. То есть, даже теоретически признавая всех людьми, власти требуют увязывать социализацию с политическими ориентирами, чтобы классы соотнести не внешним образом, а в каждом разбудить дух классовой борьбы и подчинить плоть высшим интересам в порядке самодисциплины. Как и другие блестящие идеи, программа воспитания нового человека утекла на запад — и там ей быстренько придали товарный вид, довели методы промывания мозгов до невероятного совершенства.

Тем не менее, попытки отыскать общественную ноту в собственно психических движениях после революции были — и время для того самое подходящее: разительные перемены следуют одна за другой, выводят людей из душевного равновесия, — а когда не успевает сложиться собственно психологическая целостность, ее предпосылки как на ладони. Удивительно, что внимания на них так никто и не обратил; и только Фрейд сожалел, что нет достоверных данных о грандиозном российском эксперименте: чтобы дополнить психоанализ социоанализом — на буржуазных примерах далеко не уедешь! Но один репортаж с места событий у нас все-таки есть...

Встречайте: уральский психиатр А. Б. Залкинд; книга Революция и молодежь вышла в 1924 году — но бестселлером не стала, и мы о ней узнали уже после того, как как наша собственная позиция устоялась в достаточной (для наших нужд) полноте. Советская психология пошла другим путем — и делали ее, главным образом, столичные авторитеты. Психиатры всегда на ножах с психологами — и всерьез принимать идеологические изыски медика тогдашним психологическим светилам (при всей их гениальности) не позволяла корпоративная этика.

Новое знакомство оказалось неожиданно приятным: некоторые аргументы у Залкинда — почти нашими словами. Это не только призыв поставить науки о человеческой психике на почву исторического материализма — но и попытка своими силами претворить замысел в жизнь, в контексте конкретной задачи: обеспечить подготовку кадров для быстрого внедрения новейших технологий с целью укрепления экономической независимости Советского Союза. Политическая грань не задвинута в цитатный официоз — примат общественного над личным заявлен с самого начала, и ни о какой душевности речь вообще не идет: мы смотрим, как наличная экономическая и общественная атмосфера влияет на наличную же органику реального советского студента. Такой откровенной постановки нет ни у Выготского, ни у Рубинштейна, — которые психику от общественно-культурных явлений не отличают, заодно мистифицируя и физиологическую основу разума. Залкинд четко разводит уровни, эмпирически констатирует взаимовлияния, — но найти механизм связывания одного с другим не удалось. Тут, конечно, не его вина: пока не созрели экономические предпосылки для перехода к новым формам воспроизводства субъекта, пока приходится больше работать руками, чем головой, — а головы немыслимы без органических тел, делать которые тогда умели только по традиционной "мокрой" технологии, и включать в общественное производство приходилось как семейный быт положит, а не по общенародному плану, — так вот, при таком раскладе ожидать радикального отхода от тысячелетней эмпирии никак не приходится, а перспективы развития приходится выискивать у передовой буржуазии, а не выводить из твердо материалистического мировоззрения. Наша критика неуклюжестей Залкинда — с позиций сегодняшнего дня, опыт которого от красного психиатра так же далек, как Советская Россия (где Выготский и Залкинд) от Фрейда. То есть, общение с Залкиндом дружески подсказывает нам, чего следует избегать, где притаились смертельно опасные идеологические рифы. Этими полезностями мы и делимся со всеми интересующимися.

Флаги на рифах

Начнем с позитива. В первых главах исторический материализм, вроде бы, торжествует: подлинная (а не официозная) партийность науки состоит в ее соответствии предмету — взятому не как абстрактная "объективность", а в конкретном месте, в конкретную эпоху:

Замечательно и точно! Не то, чтобы мы были совсем против праздных занятий — для чего-то и они нужны. Но требование историчности — исторический уникум! Классовый характер психических болезней — шило в задницу всем буржуазным неврологам: отрабатывая классовый заказ, они ищут общее у барина и раба — муссируют идею о психике вообще, которую (в духе естественнонаучного эмпиризма) можно познать раз и навсегда. Однородность биологического вида создает условия для единообразия поведения — но даже у животных различия есть, и они не объясняются чисто органическими причинами; тем более разнообразна человеческая психика: универсальность — основная черта субъекта, и каждая деятельность дает свой "специфический тон". Изменяется характер разделения труда — возникают новые классовые барьеры, и каждый из них — порождает свою типологию органических расстройств, и нельзя тупо переносить схемы и методы из одного контекста в другой. В бесклассовом обществе разделения труда нет; поэтому само понятие психического отклонения теряет смысл: есть ничем не ограниченная подвижность, пластичность поведения — вкупе с разумностью использования органики, без застаивания в каком-то одном амплуа. Соответственно, меняется и направленность медицины:

Очень тонкий нюанс, ускользающий практически от всех: болезнь — это проблема организма, а не человека. Разум не знает границ — но плоть конечна, эфемерна, подвержена старению. Использование организмов в деятельности зачастую идет вразрез собственно органическим позывам: мы заставляем тело двигаться в интересах общества — и это Залкинд не слишком удачно называет "социальной установкой тела" (что может интерферировать с собственно психологическим понятием установки). Скорее, следовало бы говорить о "настройке" — как радиоприемник настраивают на нужную частоту. Такая настройка действует и на физиологию, и на психику:

Мысль поистине революционная! Но чтобы развить ее — надо выходить за рамки психиатрии, плотно заниматься философией духа... Это совсем другая работа... Решение ограничиться рамками профессии, исходить из хорошо знакомого, — это разумно, даже если в итоге оно слишком сузило обзор и завело в эмпирионатурализм. Есть заблуждения, которые нужнее чересчур громких истин. Разумеется, опять приходится делать поправку на партийность лексики: вместо "коллектива" — всюду подставлять "общество"; вместо "рациональности" — говорить о разумности; "условные рефлексы" заменить на мотивы. Пошлое, биологизаторство довлеет над Залкиндом — как оно ранее испортило словарь Фрейда; и тот, и другой делали героические усилия, чтобы вытащить себя за уши из болота, — но время свободы еще не пришло...

Помешательство на коллективности — это буржуазно; все та же классовая схема: одни подчинены другим. Соответственно, вместо своего разума — у каждого лишь функция в коллективе: не смысл бытия, а только рациональность (соответствие интересам сообщества). По поводу воспитания как выработки рефлексов — чуть ниже. А пока подсветим главное: если организм плохо настроен — значит, его плохо настраивали; это от неразумности, от неумения распорядиться косной материей. Если мы используем в работе какие-то орудия — наше дело содержать их в порядке; иначе работы не будет. Неудачный инструмент портит материал и может погубить предполагаемый продукт. Обратно, если инструмент использовать за пределами его рабочего режима — придется вскоре искать другой инструмент... Когда в инструкции написано, что блендер этой модели нельзя держать включенным более минуты, — через две минуты вы рискуете отыметь мертвую железку вместо двигателя. Это рационально? Когда как... Иногда намеренно жертвуют организмом во имя чего-то неорганического — а личность остается личностью и после распада живого тела.

Гениальность Залкинда в том, что функциональность тел он подчиняет (хотя и узко понятой, но) общественной необходимости, — а не наоборот: из животности выводить коллективизм (как у Фрейда и Крупской). Соответственно, и перенастройку органики надо начинать с общества, с подготовки условий для выявления требуемых форм подвижности, с открытия степеней свободы:

Нечто подобное мы видим в нынешних теориях искусственного интеллекта, в технологиях глубокого обучения. Конечно, от интеллекта до разумности очень далеко; но мы, ведь, и не требуем разумности от организма (включая как физиологию, так и психику) — мы всего лишь настраиваем его. Разум — категория иного уровня, когда разумное использование орудий предполагает замену не очень удачного орудия более подходящим — так, чтобы всякий инструмент работал в своем режиме, не на износ; при капитализме это принимает уродливую форму всеобщего разделения труда: одного раба заменяют другим по воле хозяина — и судьба выброшенных на свалку никого не волнует. Свободных людей — никто не использует, и они сами умеют подобрать для себя режим и род занятий, чтобы трудиться долго и счастливо на радость всем.

О влиянии общественных процессов на организмы — это хорошо! Однако насчет "нормальности" — вопрос скользкий... Равно как и суждения об истинности или ложности. В том-то и штука, что у тела нет никаких устремлений — а есть метаболизм и рефлексы (или инстинкты). Тело само по себе к социальной почве полностью равнодушно, и про революции вообще ничего не знает. Суть в том, что изменения общественно-экономического порядка делают ненужными прежние настройки органики и требуют новых. Но в классовом обществе такой "реабилитацией" никто не занимается — и только в последние годы развитые страны позволяют себе вложиться в социальные программы, чтобы не тратить потом гораздо больше на подавление бунта. Классика капитализма — просто заменить одних на других: выживает наиболее приспособленный — а на чувства масс (или конкурентов) крупному капиталу начхать. У кого денег предостаточно — тем кризисы типа аперитива; у кого не так много — тех можно прорезать на гонорары терапевтам, и загнать на самое дно. То есть, психические заболевания у людей возникают не от органических травм, а по сговору бенефициаров, самозвано решающих, кто годен для дальнейшей эксплуатации — а кого можно списать в утиль:

Классовое общество противостоит личности — их интересы не только различны, но часто и диаметрально противоположны. Этот внешний конфликт становится внутренним конфликтом каждого; если нет пути в обход классовых барьеров — утрачивается и целостность психики, или даже согласованность работы органов. Поскольку, вместо приведения сторон конфликта к согласию, одна сторона (общество, класс) подавляет другую — нет разрешения личностных противоречий, а есть вытеснение слабых мотивов сильными, и подлая месть слабых...

Дальше начинаются политические игры: кто-то отказывается от борьбы и тонет в безысходности; другие умеют лавировать, играть на столкновении интересов правящих кланов — ловить выгоду в мутной воде; некоторые сбиваются в партии, создавая видимость света в конце тоннеля (хотя чаще всего это всего лишь фосфены).

У организма нет классовой направленности! Направляет его общество, иногда представленное личностью — иногда конфликтующее с ней (то есть, тоже представленное — но отрицательным образом). Здесь можно, конечно допустить, что организм понимается не в чисто биологическом смысле, а как нечто вроде столинского "социального индивида", — и усмотреть намек на иерархичность общества и личности, возможность обращения иерархии в зависимости от социальных условий, тенденций исторического развития. К сожалению, заведомо ограниченный идеями этологического коллективизма, Залкинд так и не решается следовать заявленным курсом до конца — и придется переходить к разбору идеологических ляпов (собственно неврологические проблемы нас здесь не очень интересуют).

Вот типичное перепутывание уровней: общественные изменения видятся лишь как изменение среды организма — то есть, собственно человеческие обстоятельства за бортом, и остается от них только природная составляющая, стресс: Обычно особо крупным количеством нервных болезней среди моло-дежи отличались реакционные исторические эпохи, военные и после-военные периоды, времена глубоких голодовок и, вообще, годы массовых биологических бедствий, массовых эмоциональных потрясений, массового социального подавления.

В какой-то мере оно действительно так: организм по части истории совершенно не в курсе, и ему бы только поиметь что-то на входе и выбросить метаболиты. Но когда речь о психике человека — тогда то, зачем люди идут на тяжкие испытания, отнюдь не безразлично! Иначе мы изучаем животную психологию — а это совсем другое. Можно было бы списать на корявость выражения — но упоминание "биологических бедствий" тут же напрягает: человеческое — постольку человеческое, поскольку оно не зависит от биологии. См. цитату чуть выше: кризисы на всех действуют по-разному; объяснять это биологией — вульгарно: есть нечто такое, что в той же биологической среде заставляет людей покоряться трудностям — либо преодолевать их. Будут идеалы, возможность творчества — никакие испытания не страшны. Сам же замечает про особенно тяжелых:

А потом опять про голую органику:

Это не причины! Это поводы и формы! А причины — в экономике и в обществе. При любой наследственности и любых травмах, — разумное общество найдет выход из положения, придумает методы компенсации; опять же, болезни и излишества — не сами по себе: они возникают как реакция на экономико-социальные уродства. Буржуи (а за ними и Залкинд) твердят, что в обществе все путем, и каждый сам виноват в своих проблемах, — как будто люди существуют вне места и времени и вольны как угодно выстраивать поведение; но такой намеренности в классовом обществе нет и быть не может: она появится только после уничтожения классов. Бесполезно бороться с извращениями, когда они предполагаются классовым характером цивилизации, и если устранить какие-то поводы — полно других. Поэтому, в частности, залкиндовская программа идеальной организации студенческого быта и учебного процесса — пустая утопия, благие пожелания (по большей части, списанные у буржуазных эмпириков).

Залкинд подробно разбирает феноменологию роста заболеваемости, зависимость картины от происхождения и опыта партийной работы. Материал ценнейший. Но где выводы? Кроме общего утверждения, что все исторически обусловлено — ничего; махровый эмпиризм. Может быть, оно и хорошо — потому что открыто выразить лежащее на поверхности означало бы вызвать резкую реакцию властей, и хорошо, если бы ограничилось не столь отдаленными местами... Факты выпукло рисуют характер российской революции — которая бесконечно далека от пролетарской и ни на пылинку не озабочена повышением уровня жизни людей или гармонизацией человеческих отношений. Например, Залкинд отмечает, что от революционных потрясений меньше всего пострадало крестьянство (кроме явных кулаков):

Очевидный вывод — мелкобуржуазный характер перемен, возврат в аграрное прошлое, из которого капитализм один раз почти вырос — и вырастет еще раз. Невероятная наивность:

И это при том, что Ленин твердит о мелкобуржуазности крестьянства чуть ли не в каждой публикации!

Далее, если наибольший прирост нервных срывов приходится на "наиболее демократические части молодежи", сознательно воевавшие против старого мира, — это прямое указание на отход от коммунистических идеалов, обессмысливание принесенных революции жертв, массовое разочарование в самой возможности вырваться из клетки. Всплески энтузиазма связаны лишь с внутри партийными баталиями, когда рождается слабая надежда на приход "настоящих" ленинцев, которые (как некогда варяги) выведут Русь на простор мировой истории. У людей не осталось и мысли, что можно самим вершить историю — не прислушиваться к верхам, а заставить верхи прислушаться к чаяниям народа. Как только очередная кампания заканчивает очередным пшиком — психические надломы вылезают со страшной силой.

И так далее, и тому подобное. Мелкие фактики — намекают на толстые обстоятельства. Как бы ни презирал Залкинд "студенческое мещанство" — его зарисовки с натуры высвечивают неприглядность "дешевой стадности", "марксистского богословия" — которые только самым невзыскательным (то есть, далеким от идейности дикарям) кажутся вполне естественными и нормальными; те, у кого сложился навык рефлексии, при всем сочувствии коммунистическим идеалам, переваривать неоклассовую похлебку могут не всегда; их срывы отнюдь не от "революционного шквала" — а от глупостей, безыдейности, бесперспективности... Советам нечего предложить, кроме всеобщего базара — стоит ли овчинка выделки? О качестве преподавания:

Можно ли ярче высветить убожество советских вузов, уродство системы образования? Конечно, бывало и наоборот: сбежавших задвигали на дно, прикрывали самые перспективные (но далекие от интересов буржуазии) проекты и запрещали опасные для системы разработки (например, индустриальное выращивание органических тканей резко удешевило бы продукты питания — и подорвало бы основу сегрегации по уровню жизни, а заодно и экологической коммерции). Но если честно: зачем бегут из России талантливые интеллигенты? Вовсе не затем, чтобы осчастливить человечество гениальными находками, получить доступ к передовым технологиями и средствам духовного производства, — нет, они озабочены возможностью выгодно продать себя, они ищут не свободы творчества — а свободы коммерции! Что опять-таки указывает на далекий от коммунистических идей характер советской педагогики, равно как и на буржуазность экономики в целом, на почве которой взрастают не личности — а ловкие спекулянты.

Психические проблемы выходцев из крестьян Залкинд списывает на резкую смену обстановки (то есть, опять на враждебную организму окружающую среду, а не на сознание неразумности общественного устройства):

Казалось бы, ясно: надо менять город! — чистить от грязи, гасить гвалт. И тут бы как раз приложиться передовой молодежи. Ничего подобного у Залкинда нет: не взять среду под контроль — а приспособиться, свести к минимуму якобы неизбежную враждебность.

В голове у психиатра — распропагандированная барствующими интеллигентами лубочная картинка, сусальная деревенская пастораль: овечки у речки, коровки на травке... О том, что деревенская жизнь значительно меньше города подходит для формирования человеческой духовности, что общинные нравы хуже любых цепей, — товарищу невдомек. В деревне человеку (если не иметь в виду богатых дачников, обустраивающих "на фазенде" городской комфорт) намного труднее остаться наедине с собой: захлестывает поток наивной навязчивости, когда каждая мелочь должна греметь "на всю ивановскую" — чтобы все видели, слышали, прочувствовали и поучаствовали по полной! Свою духовную неразвитость, невнимание к окружающим, деревенские тащат в города — и пытаются создать там привычную для них микросреду, уголок нетронутой дикости. Когда другие не в восторге от блаженства за их счет и начинают активно возражать — крестьянин демонстрирует пресловутый классовый "индивидуализм", и его психика страдает от конфликта "здоровой" твердолобости с городской "дурью", — то есть, от столкновения с людьми, а вовсе не с "шумной и пыльной" средой. Понятно, что многие российские города не доросли до цивилизованного уровня — даже сегодня. Но истоки органических и психических расстройств не в природе, а в отношениях людей по поводу этой дикости, в неразумности общественного бытия и неясности перспектив. А что остается медику-эмпирионатуралисту?

Вот так. Вместо осознания причин неудач и строительства нового человека — ранжировать человеческий материал по компригодности, записать самых неудобных в неисправимые — и гнать в три шеи, с волчьим билетом... Куда они пойдут? Вопрос риторический.

Классовый рефлекс

Да, конечно, старый мир так просто не отпустит человечество в бесклассовое будущее. Но классовая борьба — это не борьба с людьми! Речь не о том, чтобы выкинуть на свалку (откуда ценные кадры тут же подберут враги) — а чтобы для каждого найти свой способ участия в "коммунистическом" строительстве, в зависимости от общественного положения и воспитания, с учетом уже наличествующих деформаций психики. Чтобы не "всяк по-своему с ума сходит" — а все по-своему интересны обществу и болезни надо не превращать в абстрактное (одинаковое для всех) здоровье, а делать частью индивидуальности, за которую человека можно уважать — чтобы он мог уважать других.

Когда задача революции — поставить одних над другими, это никоим образом не меняет классовой действительности. Бывший угнетенный класс может тешить себя иллюзией классового господства, упиваться своей исключительностью... Ему умело подыгрывают буржуазные манипуляторы — а за ними агитаторы вроде Задкинда: "лучшая часть", "самая ценная молодежь", "красный молодняк"... Но по сути — та же песня: одни лучше других, и потому больше чего-нибудь заслуживают. Коммерция. Самосознание угнетенного класса — это сознание именно угнетенности! — и его они тащат в новый мир, где угнетателей, вроде бы, уже нет — а значит, их надо придумать! Отсюда зацикленность руководящих, воспитывающих и лечащих товарищей на вечной готовности к борьбе, поиск врага — и настороженное отношение к людям, потенциальным врагам. Тем же самым занимается западная пропаганда: даже постсоветская Россия — "экзистенциальный враг" цивилизованного мира, и надо натравливать всех на всех, дабы распилить отнятые у (своих и заморских) трудяг триллионы грошей.

Но допустим, что шлак тов. Залкинд уже отсеял. Каким образом он собирается общаться с предположительно "исправимыми"? Вопрос не только о средствах, но и о целях: есть у нас четкий критерий здоровья, куда массы предстоит оптом вытягивать? Сомнительно. Ну, убрать какие-то симптомы — куда ни шло; но это не лечение, а временное облегчение (что тоже полезно, в качестве предварительного этапа). Оснований признать кого-то полностью здоровым — никаких. Кроме сугубо производственной надобности: указательный палец есть — значит, годен гашетку жать; голос имеется — годен озвучивать решения партии и правительства; детородные органы на месте — пожалуйте в репродуктивную индустрию. Чтобы кто-то был годен сразу для всего — этого классовая экономика не предполагает; более того, принцип разделения труда требует отделить одних годных от других — а составлять из них трудовые и прочие коллективы будут как раз те, кто, по большому счету, вообще ни на что не годен (отходы залкиндовской психохирургии)...

Отсюда и технологические ориентиры: принуждение, выработка рефлексов, внушение, дрессировка... Слова разные — суть одна. Мешанина восторгов и заблуждений.

Ну, внушение — далеко не всегда слово! Один вид полицейской дубинки многих делает невероятно внушаемыми. Другому — рост биржевых индексов внушает надежду на райские бенефиции. Однако, если по правде, внушение никого ни от чего не лечит — это всего лишь наркоз. Частичное обездвиживание с целью произвести с организмом (или психикой) последующие манипуляции. Логичный вопрос: кто, зачем и как будет манипулировать? Допустим, что у тт. Залкинда и Сталина — самые благородные намерения. И что дрессируют они народец для его же пользы. Принципиальный момент в том, что статусы управленца и управляемого, начальника и подчиненного, работника и работодателя, равно как и учителя, ученика, врача или пациента, — никаким боком не соотносятся с идеей человеческого общения, взаимного уважения и любви. Дрессируют животных — люди требуют иного обращения...

Властная вертикаль — порождение классовой экономики. Почему врач может прописать что-то пациенту — а не наоборот? Потому что лекарство без штампа и подписи в аптеке не дадут, а технологии самолечения все еще в первобытном состоянии (зуб можно выдрать методом привязывания к двери — но и здесь предпочтительнее более санитарные условия, и наркоз). Опять же, приходится оправдываться на производстве, предъявлять (правильно проштампованную) справку о временной нетрудоспособности, без которой личный бюджет запросто может заболеть. И так далее, и тому подобное.

В таких условиях выработка условных рефлексов, которую Залкинд считает абсолютной неврологической панацеей, — это строительство еще одного барьера, способ загнать психику в предписанные извне рамки — при сохранении всех предпосылок болезни. Один невроз вытесняют другим, учат страдальцев общественной мимикрии, сводят все психические расстройства к истерии. Как в известном анекдоте:

Именно эти официозные "бодрость" и "веселье" собирается вбивать Залкинд в "парттоварищей". Конечно же, исходя из западного опыта:

Этот "рефлексолог" — дурак (или вредитель). У тела нет установок, нет истинного и ложного, и никакое тело ничего себе не внушает. Насчет чудесных исцелений словом — это не из науки, а из библии. Определять, что правильно и что неправильно, — будут вполне конкретные люди. Они в каких-то общественных условиях что-то внушили людям — точно так же в изменившихся условиях будут внушать другое.

Буржуазный субъективизм без намордника. Люди не сами стали "неустойчивыми" — их вывело из равновесия недоразвитое (классовое) общество. Почему голос чувств не может сказать ничего разумного — догадаться сложно. А насчет "выправки" — это психиатрический милитаризм: ходить уставным строем, организованно изображая на мордах миросозерцательную бодрость.

Изменение среды — не просто переставить человека из одних типовых условий в другие, столь же типовые; для устранения личностного конфликта требуется индивидуально подобрать среду, подходящую именно этой личности, позволяющую ей раскрыть свою духовность, вместо того, чтобы с кем-то бороться и что-то преодолевать. Это значит, что человек не пассивно приемлет что дают — а сам организует свою среду, а другие не считают индивидуальность "дезорганизованностью" и готовы изменить свое поведение — а не только "выправлять" других. Не нужна нормальному человеку стандартная голливудская улыбка (скорее — оскал): он выражает себя так, как чувствует, — и на мир смотрит в соответствии со своим положением в мире; пытаться силой поменять мировоззрение — занятие дохлое: человек спрячется — и останется при своем, даже ценой еще одного невроза.

Кто у нас авторитет по части истины и ложности? Нерациональность — великое благо: этим человек отличается от животных (и от роботов). Опять же, не реакция на раздражители — а личностный отклик, как-то (очень по-разному!) выражающий себя в органических движениях. Человек управляет организмом — а не наоборот. И далее полная дичь:

Идеология и социальный опыт — не у организма, а у человека! Не "правильно приспосабливаться" к среде — а среду приспосабливать к человеку, к его чувствам и мыслям, его взглядам на мир! Загонять всех в казармы и сливать за борт неугодных — это буржуи умели во все времена. Перенимать у них этот опыт — не по-нашему!

Что человек умеет управлять вещами (включая организмы) — это правильно. Но общество — состоит из людей, а не из организмов. Своим органическим и неорганическим телом человек управляет сам — иначе он оказывается всего лишь вещью, орудием в чьих-то руках. Развить потребность сознательно поддерживать (а при случае и намеренно разрушать) органику — часть воспитательной работы; но воспитывают не организмы, а людей. Психотерапия (и прочая медицина) — чтобы помочь человеку (а не организму) преодолеть ограничения метаболизма и нейродинамики, осознать отличие духа от телесности и сделать саморегуляцию (и настройку органики на текущую деятельность) повседневной привычкой. Социально и биологически "полезное" — очень разные вещи, и одно может начисто исключать другое; наше дело подчинить тело разуму, а не наоборот: ставить разум на службу телу.

Идея замечательная! Но не просто "перестановка" — а качественное изменение, перестройка общества; возможность болезни — указание на незрелость общества, на неумение (или нежелание) делать разумнее мир. Люди воздействуют на вещи, помещая их в подходящие условия, — но для этого человек должен осознавать свое отличие от вещи, присутствие духа и его способность направлять природные движения. В частности, развитие психики предполагает перенастройку нервной системы, выработку рефлексов — но рефлексы не у человека, а у организма, при ясном сознании, для чего он настраивает органику именно так — и когда следовало бы ее настраивать иначе. Мы учимся логике для того, чтобы уяснить себе ее ограничения; мы изучаем возможности — чтобы делать невозможное; мы смотрим вдаль — чтобы заглянуть за горизонт.

А Залкинд предлагает перевести все "на объективный язык учения о рефлексах"... Это антигуманный язык! Речь о субъекте деятельности, о миротворчестве; сводить человека к рефлексам — значит, убить в нем собственно человеческое. Нам нужен такой язык, на котором свободнее говорить о духовном, о личности и обществе; дурная медицинская парадигма, противопоставление абстрактной нормальности и болезни, врача и пациента, — это "ложная целевая установка" автора, следствие бесчеловечности современной медицины. Не нарабатывать рефлексы и автоматизмы — не мантры бормотать, уговаривая неразумную органику и неразумное классовое общество, — а учить активному воздействию на мир, творчеству, — и создавать для этого общественные условия.

Спрашивается: что такое идеология как не социальное содержание? Слово — всего лишь знак, заменитель деятельности, универсальный способ передать ее от одного субъекта другому. Писание книг — обмен деятельностями; но человеку этого мало: ему нужно и духовное общение, сознание собственной разумности.

Упаси нас разум от такого будущего! Человек — как раз то, что выходит за рамки условных рефлексов; человек общественно организует свое тело, управляет своими рефлексами. Даже животная психика не может быть сведена к органическим реакциям, к нервному отклику на раздражители. Это система отношений между индивидами, а не физиология. Тем более не сводится к органике психология человека. Терминологический "субъективизм" здесь не только оправдан — это сама суть дела, отличие человеческой психики от животной. Но по большому счету, дело не в терминах — и вовсе не обязательно всегда называть нечто одним и тем же словом (тем самым придавая слову какой-то мистический смысл). Разнобой в терминах наука переживет; для нее опаснее уверовать в абстракции, приписать человеческой речи нечто совершенно нечеловеческое. Используйте какие угодно слова — лишь бы говорить живо и понятно, и хотя бы не путаться самому.

Мысль о постепенном отказе от старой, буржуазной лексики — это хорошо. Конечно, сразу все поменять не получится — иначе

С другой стороны, просто отменить термин "психоневроз" (который сегодня в лексиконе отсутствует, да и тогда был редкостью) — зачем, если ту же идею спонтанного возникновения невроза из биологии (или из психики) на следующей же странице протаскивают под именем "биореактивного" невроза?

Все это лишь сопутствующие обстоятельства, влияющие на развитие специфических форм невроза. Но возникает он не как реакция не на раздражитель (без разницы, органический или социальный) — а как реакция на конфликт! Невроз — от невозможности следовать нормам (культурным или видовым) в условиях, когда (со)общество болезненно реагирует — вместо того, чтобы помочь. Органика сама по себе — психологически нейтральна: по-человечески устроенное общество не будет загонять организм в поведенческий тупик — оно учится разумно использовать наличные (заведомо не совершенные) тела. Если тупо отбраковывать "неправильных" (как предлагает Залкинд) — никакой адекватности не жди; если видеть в каждом личность — органические особенности не означают ненормальности.

Насчет "непосредственного изменения" — это из области мистики! Где отличие от только что отвергнутой "возможности самостоятельного возникновения биологических нарушений психическим путем"? Организм ничего не знает о друзьях и любимой работе — он реагирует на изменения образа жизни, вытеснение привычных движений какими-то другими (враждебными органике). Что же касается "идеологических разочарований" — так, ведь, тов. Залкинд предлагает именно это: подавление обществом человека, подчинение господствующей догме, выдавливание из общества инакомыслящих.

Вот, сам же признается... Что считать "первичной почвой" — вопрос темный; например, если (по Залкинду) наследственность лишь "сгущает социальный опыт" — следует считать первичным именно этот опыт. Надуманность разделения автор чувствует:

Так, может, и не надо различать? Причина одна: уродливость общества, подавление человека, насилие (в том числе и физиологическое — от депривации до пыток). Но Залкинд мечтает о торжестве рефлексологии, когда любые мечты и переживания будет возможно измерить при помощи бездушного прибора:

В психологии человека объективность — это и есть эмпирика! Проекция желаемого на действительное. Пусть ограниченно и односторонне — но мы таки изучаем субъекта, а не чурку с глазами. Субъективность тут не просто уместна — это сама суть дела.

В конечно итоге выясняется, что критерий отделения зерен от плевел — банальная неспособность повлиять на человека указами, увещеваниями, угрозами или упражнениями: кто не поддается — тот биореактивный, и его надо лечить "чисто биологической выправкой организма":

Вот этой "целебности" чаще всего и боятся больные — предпочитая самоубийство клиническому насилию (как логическому завершению насилия социального).

Если в организме с точки зрения "общества" что-то не так — это проблема общества, которую оно перекладывает на человека. Вовсе не факт, что воздействовать надо на организм, а не исправлять экономику или формы общения. Например, если плохое зрение — можно отчислить из вуза — а можно дать очки (и разрешить их ношение); но это лишь частичное (медикаментозное, симптоматическое) лечение, а главное — изменить так учебный процесс, чтобы он вообще не зависел от остроты зрения (как — вопрос технологический; на то и разум, чтобы найти пути). Сегодня, например, есть телевидение для глухих — и даже для слепых! — чем не прототип? Не существует никакой "первичной социальной направленности организма"! Это подленький эвфемизм для неадекватно жестких требований к органике со стороны классового общества, уродливой экономики: все сводится к "профпригодности" — то есть, исходят из пригодности человека для общества (а точнее, для правящей верхушки), а не из пригодности общества для человека, как следовало бы по уму и по совести. Неподатливость — это когда пытаются навязать стандарт, а не приспособить общество к нестандарту (как важнейшему мотиву общественного развития).

Глупо. Само по себе изменение среды эффекта не дает — разве что, в качестве общей стимуляции при легких формах заболевания. Чтобы перестроить органику и психику под новые общественные условия — нужна еще и духовная работа, перерождение как деятельность. Дело не в том, чтобы чьим-то волевым решением поместить человека в новую среду, — надо дать человеку возможность самому строить свой мир, делать его уникальным, неповторимым, — и потому интересным для других. Пока приходится упихивать разум в предписанные форматы — остается почва для общественных конфликтов, которые организм ощущает как стресс — и может не выдержать.

В конце концов выясняется, что к "социореактивным" относятся в основном истерии (попытки прикинуться больным, чтобы избежать социального давления) и психастении (когда уже все по фиг) — плюс то, что называют депрессиями, аутизмом, пограничными расстройствами. То есть, все та же старая психиатрия — под видом новой, идеологически выдержанной. Так стоило ли играть словесами?

Кстати об идеологии. Залкинд не любит нэпманов. Мы с "новыми русскими" тоже в кислых отношениях. Но это вовсе не значит, что в буржуях разной гнилости вообще нет ничего человеческого — так что их болезни (и психологию толстого класса вообще) изучать незачем. Например, язва двенадцатиперстной кишки у пролетария — от надрыва и грубого питания; у буржуазного интеллигента она же — от пережора и беспорядочного образа жизни (по Залкинду: с жиру бесится). Но с точки зрения медицины — очень разные социальные условия приводят к биологически одинаковым последствиям, и этиология для всех одна. То есть, опыт лечения буржуев — вполне годится для постановки лечения голытьбы, и нечего презрительно фыркать:

Задача не в том, чтобы избавить богатых от сытости — а чтобы дать сытость всем; тогда уместно озаботиться разумностью досуга, чтобы плюсы не стали минусами. Чтобы научиться потреблять культурно — надо, как минимум, иметь возможность потреблять. Не загонять человечество (стадо рабов) назад в пещеры — а дать жизнь со всеми удобствами, без малейших ограничений; только так можно в человеке воспитать способность самому при необходимости ограничивать свой организм (но не себя как личность!). Каждый сам выработает для себя подходящий режим — без строевой подготовки.

Отличие человека как субъекта деятельности от живых существ состоит в универсальности, бесконечном разнообразии; органические движения (как метаболизм, так и психика) более однородны — им далеко до нашей бесконечности, и потому один и тот же организм просто вынужден обслуживать очень разное поведение, в разных общественных условиях. И поэтому невозможно вывести духовность из природы — или ограничить только одним воплощением, организмом.

Плоть пролетария ничуть не благороднее плоти буржуя; строить медицину иначе — это расизм. А у Залкинда — классовый подход... Сочувственное отношение к проблемам рабочих, снисходительное — к заболеваниям крестьян; и совсем другой тон в отношении выходцев из интеллигенции. Например, врач просто отмахивается от "мещанских" переживаний девушки, изнасилованной отрядом беляков:

Здорово живешь! То есть, если нет последствий — так. вроде, ничего и не было? Ну, подумаешь, плюнули человеку в душу, пробудили в нем нежелание оставаться в испоганенном теле (и в испоганенном мире)... Пустячок-с. Дело житейское. Другие же — ни в зуб ногой! Бабы — они на то и существуют, чтобы их насиловать.

Товарищ не понимает, что этот процент говорит о неизмеримо большем давлении дикого общества на эти слои — а не о "биореактивной" испорченности. Речь не о том, чтобы ублажать буржуев; но видеть в них людей таки полезно — хотя бы для того, чтобы самому стать человеком. Но "хирургический" метод Залкинда — как маньяк со скальпелем:

Такая, вот, врачебная этика... Гиппократ провертел дыру в гробу. Заметим в скобках, что подобное отношение врачей (неважно, с какими конкретно вывихами) — один из распространенных источников невроза. Можно ли доверять медицине, которая думает не о больном, а о том, чтобы отцедить и отрезать? Поэтому и решаются на визит к доктору — когда уж совсем крайняк: оттягивают до последнего. В анекдотах про врачей — только часть шутки...

Характерный кусок про участие якобы невротиков в политических разборках того времени. Тут вам и "бурная страстность", и "кипучая возбужденность", и "злоба" — и вообще:

Но, может быть, это и есть человеческая (а не физиологическая) нормальность? Когда не хватает логики, приходится брать эмоциями, и наоборот. Товарищи, которые якобы выступали "без каких бы то ни было клинических проявлений в своих выступлениях" — либо шизоиды, либо расчетливые карьеристы (или то и другое вместе).

Почему у клиницистов мания во всем видеть симптом? Если человек болеет за дело всем сердцем — обычное возбуждение от невротического по приметам не отличить. И только повредившийся в уме будет всерьез полагать, что политическая борьба может когда-то быть "здоровой"! — это все равно, что считать гнилой капитализм единственно правильной общественной системой.

Конечно. Их давят — и они сопротивляются, как могут. Нет у них другого выхода. Если человека резать — он будет вопить как резаный... Такова механика невроза: поместить человека в невыносимые условия, подавить в нем личность, постоянно затыкать рот и пресекать малейшее сопротивление... Не свихнется тут только совсем ненормальный.

В переводе на человеческий язык: люди с головой бросались в пучины политики, чтобы найти хоть какое-то 1) поле для творчества (а не держать все в себе), 2) чувство уместности (хоть что-то менять, быть нужным миру), 3) возможность вырваться из тисков драконовского "коллективизма" (быть личностью).

В этом и суть! Дайте людям дело по душе — и нет душевных болезней, и даже органические вредности ничему не помешают.

Еще бы! Крушение надежд — и снова в тюрьму (или в психушку — как маркиза де Сада). Не нужна народу "дискуссии" — ему позарез нужна обыденная культура общения, когда людей не делят на классы и касты, когда в каждом видят достойное уважения — и помогают развить именно это, человеческое, разумное, — вопреки наследию дикого воспитания. А не абстрактная (животная) "борьба" — которую считали панацеей советские педагоги и врачи, — и которая ничем не отличается от буржуазного идеала рыночной конкуренции. Залкинд в упор не понимает, что всякая властная вертикаль — инструмент эксплуатации одних другими, и не может быть выхода из буржуинства там, где все делают буржуйскими методами. Строить общество на палочной (или рыночной) дисциплине — вырождение общества в стаю, стадо, дикую орду. Ничего кроме капитализма из этого вырасти не может.

Болваны и болванки

Признавая влияние общества на развитие организма и психики, Залкинд не задумывается о том, что между этими противоположностями есть еще и личность, человеческий дух, и что главная задача послереволюционного (переходного) периода — становление новой, неклассовой личности, которая не нуждается в начальственных указах и умеет самостоятельно находить разумные пути решения общественных проблем. Воздействовать на организм в обход личности — значит, создавать двойной конфликт (между личностью и обществом, между личностью и плотью), вокруг которого кристаллизуются всяческие неврозы. Типичное для психиатра презрение к психологии, непонимание несводимости человеческой психики к неврологии (и принципиальной непереводимости психологических понятий на язык рефлексов), заводит медицину в эмпирионатуралистический тупик: общество перестает быть обществом людей и становится лишь (столь же природным) орудием воздействия на органику — в чьих интересах?

Человек как разумное существо — сам строит свой мир, и никто не сделает это за него. Кто хочет командовать — должен истребить в людях человеческое, разумное, — превратить их в животных, неспособных любить и мечтать, вопреки любыми болям и стрессам. У Залкинда — общество превращено в полицейскую дубинку, жестоко карающую за малейший нестандарт. Начальник всегда прав: об уродствах "общества" не может быть и речи — и всякая оппозиция есть болезнь, требующая "усиленного партийного перевоспитания". Критиковать официально признанное правильным, обсуждать глупости партийных решений, и уж тем более задумываться о "радикальной переоценке смысла и путей революции", — это психоз; и не общество надо лечить (наша дубинка нам верно служит!) — а дрессировать население, зубрить уставы и маршировать на плацу (а кто не поддается — того в утиль). Так что удивляться, если буржуазная Европа не умеет отличить коммунизм от фашизма? — как-то уж очень похоже, в залкиндовской интерпретации...

Грандиозная перспектива перестройки образовательных программ и образа жизни советского студенчества, развернутая в последних главах, изначально больна свободофобией: есть "классовая целесообразность" (в виде решений партии и правительства) — и есть органические тела, которые надо настроить на угодный властям функционал; ни о каких личных предпочтениях — и тем более о перенастройке системы, о самообразовании и самовоспитании (не говоря уже о самолечении!) — речи быть не может. Для Залкинда — нет молодежи, а есть молодняк (любимое словечко!); зоотехническая терминология — показатель чисто утилитарного отношения к людям. Господа наверху знают про полезные им породы людишек — а дальше сплошная ветеринария (пардон, научная рефлексология). И этот барин будет потом говорить о гуманном обращении с детьми:

Это к тому, что родители обязаны прививать отпрыскам навыки и вкус к коллективному существованию: чтобы не косили от строевой...

Крутейший представитель этой "старой педагогики" — тов. Залкинд. Предложенный им комплект общественной обязаловки — жесточайшее рабство, призванное не оставить человеку ни одной возможности побыть наедине с собой, заметить в себе личность — и научиться уважать других. Заявлять при этом, что "в самой реорганизации существа науки учащиеся принимают далеко не последнее участие" — гнусная ложь: даже по половому вопросу — только разнарядка сверху. Надо быть полным идиотом, чтобы поверить в искренность "коммунистического движения" среди детей и юношества: двигаться (даже духовно) без материи невозможно — а собственность в руках взрослых — и рулят они. Те, кто уже отымел свое, — материал сложный: они при случае могут сбежать в истерию — и нет на них управы кроме скальпеля. Куда проще лепить из заведомо бесправных, кому нечем ответить на грубое давление:

Перешибить влияние семьи, сделать воспитание непосредственно общественным, — это здорово. Но кто вам даст? Кто подпустит к "своему" ребенку — когда он в законной собственности родителей и прочих родственников?

Залкинд решительно против семейственности — и мы его в этом всячески поддерживаем. И то, что перекладывать производство человека на плечи частных лиц (в основном женщин) приходится не от хорошей жизни — тоже понятно.

Очень круто! Открытым текстом признание в ущербности семейного хозяйства и прямая постановка задачи: уничтожить семью полностью, во всех формах! До этого не доросли ни Маркс, ни Ленин. Недурно и диалектическое отношение к делу: там, где нет возможности навести революционный порядок — революционизировать старые формы, запихивать в них новое содержание — пока не лопнут. Есть даже намек (едва ли замеченный автором) на практическое решение: семью надо пролетаризировать — вывести за рамки отношений собственности, чтобы никакой коммерции в семье держаться было не на чем. Но как раз этого никто не сделал; наоборот, советское право крутится вокруг экономики семьи — без малейшей попытки реально (хотя бы и очень постепенно) передавать хозяйственные функции в ведение государства. В результате не семья в дополнение к общественному воспроизводству человека — а наоборот, общество (в совершенно незначительной мере) оказывает поддержку семье, оставляя женщин и детей ее рабами — и тем самым снова и снова воспроизводя рабскую психологию.

Ограничиваться сугубо эмпирической констатацией отсутствия экономической базы для разрушения семьи — значит, продлить ее сроки в неопределенно далекое будущее, под предлогом необходимости решения более насущных задач. Нет более насущной задачи, чем производство нового, неклассового человека. Экономическая работа — не сама для себя, а ради освобождения духа; поэтому любой прогресс в экономике следовало бы увязывать с изменением отношений в семье. Вместо грубой эмпирии — яркая мечта о бесклассовом будущем, большие цели, дальние перспективы. Только тогда повседневная работа приобретет смысл — сделается частью личности, а не лишней нагрузкой.

Что такое "революционизированная семья" — Залкинд умалчивает. В его проекте только предложения облагородить "старую семью":

Утопия! Пока семья официально признана экономической структурой, она будет функционировать по законам рыночной экономики; наложить на это какую-то иную идеологию, кроме буржуазной, — медицина не в состоянии. Прививать что-то "семье" — идеалистическая абстракция: общество состоит из людей, и воспитывает людей; если не так — вместо людей органы коллектива, настраивать который будет начальство — при содействии воинствующих психиатров. Идеологически выдержанное решение — с самого начала честно заявить: семья — лишь фикция, временное сосуществование личностей, независимость которых мы пока провозглашаем лишь формально — но делаем все, чтобы вывести членов семьи из под ее влияния: у семьи нет никакого экономического и политического статуса — люди остаются людьми независимо от семейного положения и родства, и помогает общество не семье, а конкретным людям. Точно так же, несколько человек могут скинуться на благоустройство двора, вместе изобретать велосипеды — или просто сообразить пикник на природе; общество предоставляет для этого условия (помещения, коммунальные услуги, транспорт) и предоставляет доступ к необходимым технологиям и материалам, — но превращать приятельскую компанию в военизированный отряд вовсе незачем: любой из группы может заинтересоваться чем-то другим, выйти из дела и общаться с другими товарищами. Например, если мне нравится танцевать — я могу какое-то время заниматься в студии, — но при желании могу перейти в другую, или вообще завязать. Абсолютно то же самое — в отношении семьи. То есть, первое решение пролетарской революции — отмена института брака и наследования; на добровольных началах — кучкуйтесь как угодно.

Соответственно, все без исключения дети — такие же члены общества, как и взрослые: они вправе оставаться в семье — или менять общественный статус. Говорить, что у государства нет денег, чтобы содержать брошенных родителями отпрысков, — буржуазная отрыжка: точно так же капиталист с чистой совестью (или бессовестностью) объявляет локаут, потому что у него нет денег на удовлетворение требований забастовщиков (и он может заказать научно обоснованное экономическое заключение, безусловно это подтверждающее). Кстати, что делает с банкротами буржуазное государство? Оно национализирует предприятия — и (с выгодой для себя) передает их в собственность новым владельцам. Можно ту же политику проводить в отношении распадающихся семей? — запросто! Экономические технологии есть — не хватает желающих задействовать общественные рычаги в интересах общества (а не барствующих господ или товарищей).

Вместо этого — все тот же ползучий реформизм, попытки лишь "разгрузить семью от повседневных ее хозяйственных, воспитательных и прочих забот". Про это писали и Энгельс, и Ленин, — теперь пишет Залкинд. Но если все семейное хозяйство сделать общественным — зачем тогда семья? Выходит, речь не о "разгрузке", а об искоренении семейственности как таковой — и надо честно ставить эту задачу, не обманывать людей. Кто ставит иначе — пытается навеки сохранить эксплуатацию человека человеком, лицемерно объявив старое новым и плотнее усевшись на шеях рабов. Соответственно, вместо свободы самим улаживать свои дела — предлагается народ воспитывать, чтобы не слишком трепыхались под начальственной задницей.

Мадам Крупская — тот еще идеологический диверсант! Формула насчет "социального воспитания женщины" — воистину великолепна, как точное выражение классовой (буржуазной) позиции: общество воспитывает не людей (не разбирая пола возраста и рода занятий) — а только женщин, супругов, детей, граждан, патриотов, профессионалов и прочих кретинов... Никакого самовоспитания — боже упаси! И уж конечно держать в узде репродуктивный материал:

Вот так: не освобождение — а всего лишь перевоспитание. Издревле вбитый в мозги сексизм. Заметим: воспитывать собираются лишь в плане супружеской верности, изобильной детородности, добровольного ярма матери и домработницы. Ни слова об экономической (и тем более личной) независимости, о праве состоять в нескольких семьях (почему бы и нет?), о праве на отказ от материнства — при соответствующем половом воспитании и обучении техникам контрацепции; женщина не вправе отказываться от секса или избирать альтернативный секс — независимо от брачного статуса. Не положено! Есть коллективный собственник — государство; оно раздает женские тела мужикам под расписку — и (по возможности) пресекает уж очень грубые формы насилия (но вовсе не из заботы о женщинах — см. выше про бедную Ф.). По Залкинду: "рациональная социальная направленность".

Возражение резонное! Не делать ничего нового — само собой с небес не спустится. Если, конечно, баре меж собой не попробуют и не решат, что холопам тоже сгодится:

Но поперек батьки — рефлексолог безоговорочно против!

Ладно, пусть будут не массовыми — но будут! Опять же, кто будет усматривать наличие предпосылок того, о чем еще никто не знает?

А почему сразу же добиваться идеального эффекта? Первый блин — как получится, потом приноровимся. Только не надо душить изоляцией.

Нет у человека "естественной" необходимости! Тем более массовой. Почему все непривычное надо огульно обвинять в надуманности? Если какие-то йоги смогут заниматься сексом, стоя на голове, — флаг им в руки: это тоже полезный опыт (хотя массовым он однозначно не станет). Далее, почему по видимости удачное надо обзывать сомнительным, если лично Залкинду оно не нравится? Разумеется, если вокруг поставить психиатров с пулеметами — чтобы наружу не просочилось ничего, — получится сектантская ячейка; но все без исключения мировые религии выросли из сектантских ячеек — да и коммунизм тоже не с четвертого Интернационала начинал... Чтобы убедиться в бесплодности — надо, как минимум, разрешить плодиться (разумеется, не под надзором ярых противников); с другой стороны, на что у вас громадный аппарат партийной пропаганды? — как показывает передовой западный опыт, при нормальной постановке дела можно продать что угодно!

Другими словами, если вы, скажем, мечтаете о революции в физике — или слышите нечто неизведанное в додекафонии, — вот вам кайло, и с энтузиазмом добывайте радий в горах Акатуя. Партии виднее, как вас правильно использовать. Творчество — когда по приказу барина и в рамках дозволенного. Не положено массам использовать себя самостоятельно — у нас есть самозваные использователи, а у них на поводках бугаи с автоматами да психиатры со скальпелями.

Если без эмоций — вред не от социальных экспериментов как таковых, а от принципиальной установки: вместо снятия коллективности как таковой — попытки создавать коллективы "нового типа", которые предположительно лучше (не важно для чего). Утопические коммуны — та же семья, в другом составе. Поэтому все пороки семейственности воспроизводятся в полном объеме — и овчинка не стоит выделки. Нечто похожее мы видим в Европе и США: разнообразие альтернативных семей лишь укрепляет идею семьи. Буржуи это смекнули — и больше не возражают... Советские так и не доросли, не успели.

Псих на цепи

Как только заходит речь о стихийных или формальных сообществах, мы тут же выходим на третьего (наряду с правом и религией) кита классовой духовной культуры — мораль. В терминологии Залкинда это называется этикой (или нравственностью) — и тут он снова блещет гениальностью с разными знаками.

Просто супер! Мораль — сугубо классовое явление, и свободному, разумно устроенному обществу она не нужна. Такой определенности мы больше ни у кого не встречали. Да и подчеркнуть марксову идею о классовых формациях как предыстории человечества — крайне важно и своевременно (особенно в наши дни). Отсюда много чего следует; например качественное отличие человеческой психики от психики животных (что у Залкинда неуклюже просвечивает в различении "биореактивности" и "социореактивности"). К сожалению, на этом плюсовые температуры заканчиваются — и мы опять погружаемся в трескучие сибирские морозы... Напрягает первая же фраза:

Чисто эмпирически — все верно. Да, революция не уничтожает классы: это всего лишь вопрос о власти (чисто ленинская формулировка). Но всякое господство развращает — и ставший господствующим классом пролетариат перестает быть пролетариатом, превращается в буржуя нового типа, такого же эксплуататора, как и прежние господа. После антисоветского переворота вылезшие на доисторическую арену "новые русские" стали называть этих развращенных совками — но большой разницы между этим и теми нет. Соответственно, и мораль все та же — буржуйская. Плохо, когда это начинают воспринимать спокойно, как нечто совершенно естественное.

Если мы полагаем, что нравственность противоположна морали (как свобода отменяет право, а духовность несовместима с религией) — тогда переходный период как раз и нужен, чтобы вырастить бесклассовые общественные формы (которые, в свою очередь, снимаются в чем-то сегодня вообще непредставимом, когда противопоставления человека обществу вообще нет, и все одинаково нравственно, ибо человек и есть общество, и наоборот).

Необходимость этики — это перевертывание постановки задачи: вместо уничтожения классов мы допускаем неопределенно долгий срок классового господства — за который история вполне успеет превратить господствующий класс в класс господ, а господам, конечно же, нужны рабы — и этих рабов как раз и предлагает воспитывать тов. Залкинд. Если же мы идем в бесклассовое будущее — мы против любых классов любой морали! То есть, речь не замене одной морали другой — а о вытеснении морали новыми принципами общественного регулирования, не предполагающими классового насилия.

Опять же, эмпирия на высоте. Если пролетариат собирается оставаться господствующим классом — он будет диктовать правила игры (что на буржуйском языке называется "целесообразностью"). Но чтобы строить бесклассовый мир — исходить нужно не из преходящих моральных норм, а из идеи, образа будущего, так что любые правила мы сверяем с идеалом и безжалостно вычеркиваем, где не вяжется.

Допустим, что диктатура пролетариата предполагает и какую-то особенную (пролетарскую) мораль. Но при попытке набросать картинку Залкинд безбожно путается. С одной стороны:

И тут же:

Даже если это не просто отрицание, а коренная переработка, — сама замена "один к одному" остается лишь отражением в зеркале (сколь угодно кривом). И это единственно возможный исход — поскольку антагонистические классы соединяются в (классовое) единство только за счет общности форм духовной культуры — права, религии, морали (которые у Залкинда свалены в одну кучу). Прекрасная характеристика буржуазного филистерства:

А что взамен? На место одной собственности поставили другую — которую точно так же приходится защищать от посягательств: грабь награбленное! — это "этическая формула товарища Ленина". Буржуи требуют покорности от пролетариев — пролетарии не только требуют того же от буржуев, но и самих себя загоняют в клетку "пролетарского коллективизма" — безоговорочного подчинения воле "большинства" (за которой прячется воля одной из партийных фракций, и в конечном счете воля отдельных лиц — отнюдь не пролетарского происхождения). И это называют борьбой "против рабьей покорности масс" и этическим "активизмом"! Ставить вместо хаоса на жесткую организацию — еще быстрее загнать экономику в кризис: хаос — лишь форма организации, не менее мощная, и не предполагающая исторических случайностей. Тупо заменять "мертвый мистицизм буржуазной этики диалектическим материализмом" — переписывание катехизиса, навесить новые догмы вместо прежних. То есть, по сути, ничего не изменилось — и та же буржуазная мораль терминологически приспособлена к иной властной вертикали (как термины старой неврологии Залкинд заменяет на столь же туманный новодел). И тот же финал:

См. выше про буржуазную мораль:

Где отличие? Ты начальник — я дурак; я начальник — ты дурак... Это не вяжется с провозглашенной целью:

То есть, речь не о диктатуре пролетариата (как способе перестройки отношений собственности и властных структур) — а об интересах всего человечества, о разумности общественного устройства — никак не предполагающей подчинение одних другим (якобы представляющим коллектив, партию, класс, общество в целом). Следовательно, не заниматься строительством "новой" морали (или справедливости, или идейности) — а наоборот, нацелить развитие на уничтожение всякой морали, жизни по понятиям, — сбросить путы коллективизма вместе с цепями права и религии, прямо заявить о недопустимости любого общественного давления — неизбежно вызывающего сопротивление личности (поскольку человек не утратил еще хоть каплю духовности) и загоняющего людей в невроз (поскольку подстрекаемая вождями толпа заведомо сильней). Когда решение насущных вопросов экономического и духовного развития передано "всему человечеству" (а значит, становится личным делом каждого) — происхождение и биография человека выводятся за рамки суждений: мы исходим только из разума, из общих представлений о бесклассовом будущем, а не из классовой "целесообразности". Для будущего — нет пролетариев, интеллигенции, сельской бедноты или финансовой буржуазии: есть люди — которые исковерканы классовым воспитанием и все еще классовой экономикой, и которых надо от этой ограниченности освободить — вылечить, в конце концов! А не раскладывать по кучкам: пригодное к эксплуатации в одну, неизлечимые — в другую... Бесчеловечное изобретение буржуазных теоретиков: triage — чтобы не тратиться лишний раз на тех, от кого хозяевам проку ноль.

Идейные шатания Залкинда — в каждой строчке его "этики". Например, замечательно против "псевдофилософского ханжества":

Это революционно до такой степени, что никто из прежних и нынешних моралистов (включая Залкинда) так и не понял, что это значит, и что из этого следует. По сути, речь о несводимости духа к представляющим его телам: живой организм — лишь орудие, средство производства, — наряду со всеми остальными (составляющими неорганическое тело человека, по Марксу). О разумном отношении к орудиям труда мы уже говорили. О необходимости утилизации отработавших свое тел — это большая тема; но Залкинд сводит все к допустимости убийства — "конечно, не по собственному решению"... Снова одни приказывают другим — которым позволено быть лишь неразумными исполнителями, орудиями в чужих руках. Разве не может человек сам рассудить — и принять на себя всю полноту ответственности? С какой стати считать невесть откуда взявшегося начальника (узурпатора или проходимца) вестником высшего разума (божества)? Только что Залкинд воевал против богов — а теперь столь же яростно насаждает культ; мы знаем, к чему это привело десяток лет спустя.

Клинический идеал

Помешательство на рефлексологии и выработке автоматизмов — вовсе не академическое заблуждение: это оправдание эксплуатации, порабощения одних другими, — активная борьба против революции, припорошенная левацкими лозунгами. Власти поделят общенародное достояние среди своих — а массы достаточно дрессировать, науськивать на "классовых врагов" (а по факту — на конкурирующие банды); для этого не нужна личность — нужен беззаветно преданный робот:

При всей подлости подобного социального программирования, даже настолько урезанная личность вовсе не обязана полагать, что "интересы революции" всегда совпадают с интересами партии и правительства! Формулировка не исключает права действовать на свое усмотрение, если убеждения человека идут вразрез с мнением начальства; нравственно это или нет — решает не начальник, не суд, не мораль: решает будущее.

У Залкинда мы находим замечательный образчик вполне разумной постановки задачи по преобразованию быта:

Здесь, между прочим, Залкинд показывает пример, как можно и нужно идти против высшего руководства. Энгельс и Ленин (хотя и на разных основаниях) всячески возражали против активного вмешательства в религиозные и этнические дела (тоже надстройка!) — утверждая, что все выправится само собой, если наладить экономику. Напротив, Залкинд ждать у моря погоды не собирается — и требует вмешательства в надстроечные отношения, в противовес активной подрывной работе местных и заграничных контрреволюционеров.

Вспомним указания Ленина немецким товарищам: запрещено обсуждать на партсобраниях половые вопросы! Залкинд: если об этом говорят — значит это людям важно и своевременно! — и если не обсуждать с позиций бесклассового будущего — буржуи обсудят по-своему, загонят в буржуазное русло. Поэтому совершенно точно: не отмахнуться, не "принципиально" критиковать, — а вмешаться и придать разумное направление реально существующему общественному движению.

Но сам же Залкинд скатывается в огульное отрицание, например, когда речь заходит о новых формах семьи или о полном отказе от семейственности, свободе личной жизни. Попытки судить "с точки зрения революционной целесообразности" вырождаются в классовый диктат — и не по-пролетарски, а с позиций чисто буржуазной морали, предполагающей право властей беззастенчиво распоряжаться телами и душами "рядовых". С одной стороны:

Золотые слова! Каждый представляет не только себя — но и общество в целом, и потом может самостоятельно об всем судить, принимать и претворять их в жизнь. Не нужны человеку никакие начальники — у него своя голова на плечах. Однако все это на фоне бесчисленных оговорок о недопустимости посягательств на абстрактную (то есть, спущенную сверху) "революционную целесообразность", и в духе все той же подстановки одного на место другого — вместо снятия самой необходимости с чем-то воевать и что-то преодолевать. Например:

Здорово живешь! Вместо одной иконы повесили другую, церковный чин заменили на "революционный", — и вроде как нет религии? Почему не исходить из примата личности, из разума, а не "целесообразности"? Если хочется кому читать стихи о любви — он может этим отрицать религию и без "естественно-научной грамотности"; кому вообще не интересно тусоваться в местах скопления — тому одинаково противны и церковь, и клуб. А уж с кем общаться, кого и как любить, — это, пардон, личное дело, куда ни попам, ни парторгам доступа нет.

Разумное отношение к телам, отношение к ним как к любым другим предметам быта, — это очень хорошо! Но как только начинают предписывать, куда какие резервы переводить, — разум не у дел; кончается вообще за упокой: оказывается, все затеяно только для того, чтобы дать кому-то "боеспособную массу" (рабочую силу и пушечное мясо). С одной стороны — очень актуальная в наши дни направленность против "зеленых" призывов экономить на еде, воде, гигиене и здоровье (чтобы верхи могли по-прежнему жировать и чувствовать классовое превосходство); с другой стороны, проповедовать здоровый образ жизни (а у каждого он свой!) можно сколько угодно — это не повысит культуру быта ни на микрон, если не создавать экономические и социальные условия для самостоятельного (а не по разнарядке сверху) обустройства и выработки индивидуального режима использования органики и всего прочего. Наконец, если нет ни малейшего представления о том, как все это работает на становление бесклассового общества будущего, — плакаты с надписями "революционная целесообразность" ровным счетом никого не убедят. И "нетерпеливый молодой читатель" тут же с недоумениями:

Возражение по существу! Залкинду крыть нечем — и он пытается делать хорошую мину на буржуазной физии:

То есть, опять-таки: все по правилам — по указке сверху (и поди докажи, что там не окопались все те же буржуи!).

Когда некуда податься — это называется безысходность... Как раз то, к чему приучает массы продвинутая буржуазия. Сознательностью и разумностью тут вообще не пахнет!

Дальше сказки о том, как мы "улучшим сельское хозяйство бедняка, середняка, при гегемонии государственной советской промышленности и индустрии", "увеличиваем вывоз хлеба заграницу", "укрепляем нашу валюту" — а потом еще и

И патетический вопрос:

Ни фига не ослабит! У буржуев на этот счет опыт большой — они из чего угодно слепят религию. Тем более, когда все вращается в рыночных формах, и главный бог — капитал.

Спрашиваем снова: а кто гарантирует, что там, на самом верху сидят только проверенные товарищи, а не ставленники мировой буржуазии? Лично мы это проверить не можем: пропуска в Кремлевские палаты и начальственные резиденции кому попало не дают. Верить на слово поставленным свыше мелким начальникам? — так мы на каждом шагу убеждаемся, что они больше блюдут свою выгоду, чем заботятся о деле; народ для них — дойная корова, да способ злость сорвать. В духе ленинских заветов (про "учет и контроль повсеместный, всеобщий, универсальный" [35, 199]), Залкинд предлагает формировать в массах отряды стукачей:

И потом сам же сетует на прирост невротиков, когда подраться не с кем... Опять же, при сохранении традиции обучения и воспитания сверху вниз требовать спонтанной активности от сверху выученных и воспитанных — как-то странно. Кто действительно активный — тому хватает, чем заняться, помимо бдения в окопах.

Утопия! Так им и дали... Пошлют подальше — и дело с концом. Хорошо, если не дойдет до более тяжких повреждений.

Сразу вспоминаем тов. Ленина [30, 65]:

Почему обязательно надо делать жизнь с кого-то, а не жить по своему разумению — никто вразумительно не объяснил. Ну ладно, допустим, что лично тов. Ленин (и, вероятно, идеализирующий его Залкинд) — заведомо достойный пример для творческого подражания. Вот и давайте посмотрим на идеал глазами идеологически выдержанного психиатра.

Здравствуйте, г. Юнг! Ленин как архетип, икона. Малюем дальше:

Очень занимательно! Не человек, а всего лишь "психофизиологический аппарат" — к такому идеалу Залкинд устремляет советский "молодняк". С точки зрения психиатрии — типичнейший обсцессивный синдром: подчинение всего и всех абстрактной цели, не допускающее никакой рефлексии. Помнится, Ницше писал про евреев, что это самый древний и самый чистый народ — и все их бедствия от лишних сомнений, от вечной неуверенности в себе... Заключаем, что товарищ Ленин заведомо не еврей (вопреки современным антисоветским инсинуациям). При желании можно косвенным образом заключить об антисемитизме Арона Залкинда, сына Боруха и Ревекки...

Заключение врача: лихорадочная активность, импульсивность.

Классика психиатрии: гиперчувствительность, параноидальный подбор деталей. По жизни, точным оно оказывается только задним числом, когда пациент раскидал (иногда мнимых) врагов и настоял на своем.

Симптоматика: умственная ригидность, упрямство, агрессия.

Изворотливость, умение все подгрести под себя, истолковать по-своему.

Диктаторские замашки — кто дал (хотя бы моральное) право требовать?

Расчетливость, использование чужих слабостей.

Моментальная (инстинктивная) подгонка всего под бредовую идею.

Автоматизмы вместо творчества, шаблонность.

Замашки пророка, хищническое отношение, утилитарность.

Маскировка личных интересов заботой об обществе.

Нуждается в людях как в материале, который можно использовать и лепить по своим меркам.

Имитация кипучей деятельности, манипуляция пристройкой сверху, подавление якобы мощной энергетикой.

Но, заметим, не прочь попользоваться далеко не всем доступными удобствами... Игра в простоту, лицемерие.

Особенно к партийной оппозиции и прочим конкурентам — умение пристроиться и психологически раздавить.

Вот замечательная клиническая картина законченного маньяка! Давайте все сойдем с ума — и сплоченными рядами в гости к лекарям. Мы можем — Залкинд не сомневается:

Так что остается лишь научиться концентрироваться, входить в транс (съездить в Индию, что ли?) — и вставать в очередь на должность вождя трудящихся и отца народов. Там, правда, первым некто Джугашвили — но мы его ублажим в лучших традициях НЛП и выцарапаем не самые последние места...

Идеальных не бывает! Пошарьте в мозгах, если кажется... Всеми (сомнительными) достоинствами икону именно наделяют служители культа, требуя от остальных слепой веры:

Человек сам по себе разумен — ему не надо ни на кого равняться. Иначе это уже не человек, а домашний скот; тогда, конечно, не молодежь, а молодняк, который можно на кого угодно натравить:

У разумного — есть разум, и не нужно ни перед кем отчитываться. Или влезать в дела других, столь же разумных существ. Прикрыть хамство ответственностью — обычное дело. Ничего личного, "не за свой страх и риск": это меня класс направил... — в чьем лице? Юродство, отказ от себя, растворение в массе... А дальше — спасайся кто может!

Половая диктатура

Что люди для Залкинда всего лишь вещи (организмы), которые использует в корыстных целях некое "общество", — мы уже знаем. Остается придать этой биомассе подобающую "социальную установку" и наладить регулярное воспроизводство — чтобы самые главные "общественники" могли вечно ездить на чужих горбах. Это очень даже гуманно, поскольку

Поэтому стремление насадить в вузах "гармонизированную половую жизнь" — выражение отеческой заботы о неразумных зверушках, кои без кнута или пряника шагу ступить не могут. Где им распоряжаться своими телами! Или хотя бы брать пример.

Поскольку главный принцип психованной (пардон, революционной) морали — слушаться старших (по возрасту, по должности, по званию), легко догадаться, что по любому вопросу работает барски-филистерская логика: если я делаю это так и не представляю себе, как можно делать иначе, — все подкомандные обязаны делать это как я: любые отклонения расцениваются как ведущее к нервной болезни (то есть непослушанию) извращение, или симптом уже состоявшегося невроза; дальше берем в руку скальпель — и отсекаем все неподотчетное.

Предосудительные замашки у мужчин: онанизм, частая (без санкции сверху) смена партнерш, эмоциональность секса, нежелание вступать в брак. У женщин отличаются

То есть, баба должна спокойно (без эротических фантазий) ждать, пока ее не призовет гегемон, — не воображать себе что-там насчет любовных чувств и удовлетворяться каким угодно сношением, — наконец, уяснить себе, что это и есть революционные половые принципы, которым она (после прохождения базового курса "воспитания женщины") обязана неукоснительно следовать.

Детали половых технологий обсудим чуть позже. А пока пара общих соображений (из вводных разделов книги). Прежде всего,

То есть, в трактовке Залкинда, всякая сексуальность есть болезнь — только у некоторых это в пределах допусков, а у других развивается в "тяжелые" формы. Почему болезнь — тоже понятно: раб не должен ничего хотеть — его дело исполнять приказания! Иначе — см. выше про скальпель.

На самом деле, сексуальность тут ничем не особеннее любой другой физиологии. Никакой невротичности в организме как таковом нет — психические срывы проистекают из грубого насилия, когда господа используют чужую органику без оглядки на ее возможности — и тем более на личные мнения долженствующих быть бессловесными тварей. Точно так же, типичными болезнями масс являются голод, желание иметь крышу над головой, красиво одеваться, общаться с интересными людьми и не общаться с неинтересными, мечты о творчестве; самая вредная инфекция — сомнения в правоте начальства и жажда быть самим собой. К великому сожалению властей и верно прислуживающих им залкиндов — эти заболевания иногда принимают характер эпидемии, и приходится подавлять бунт — или, в крайнем случае, объявлять его революцией (разумеется, при сохранении командных высот).

На попытки оградить (хотя бы) половую жизнь от начальственных вторжений и помечтать о свободе любви — Залкинд строго заявляет:

Не фиг! Нет у вас права сношаться без производственного задания и технологической карты! Перед каждой постелью — извольте сдать зачет на материалистичность и принести присягу, что боевые качества и работоспособность не пострадают. По хорошему — заниматься сексом надо бы под присмотром квалифицированных рефлексологов, а еще лучше — в психиатрической лечебнице. Только местов пока мало...

Юмор, конечно, грустный — что дают. В качестве минимальной вольности — хоть улыбнуться на "революционные нормы полового поведения": секс по-революционному — типа заразить врага спидом?

Понятно, что писать кодексы можно не только про секс, но про прием пищи, и про прогулки под луной, и про стрижку ногтей... Там, где люди окончательно обособятся от всяческих классов, они, конечно, будут осваивать культурные навыки работы с органическими и прочими телами — но такие мелочи просто незачем специально упоминать и как-то регулировать: это всего лишь инструменты, а не суть дела. Самое главное — свобода, право быть разумными и признавать разумность других. По счастью, половая (и прочая) любовь даже в уродских классовых формах не признает никаких вмешательств — и ей глубоко плевать на "боевые качества": есть кое-что поважнее производственной необходимости и политики. Люди любили и будут любить, и никакие залкинды им не указ.

Как водится, начало раздела про нормативный секс намекает на нечто вроде марксизма:

Признание историчности полового вопроса — это хорошо. То есть, предполагается, что у людей секс не просто для размножения, как у зверушек, — но и для чего-то еще, что и делает его содержательным. Однако ничего определенного про это содержание так и не сказано — остаются только эмпирически данные исторические формы, которые, якобы, регулирует мораль (хотя по факту регуляцией занимается и право, и религия). Человек у Залкинда сводится к организму — и потому человеческая половая жизнь в этой науке отсутствует; почему люди ведут себя не так, как животные, — да еще мечтают о любви, — никакая рефлексология не объяснит.

Первобытное хозяйство ничуть не проще нынешнего! Даже наоборот, из-за несовершенства технологий многие вещи в те времена были намного запутаннее. Просто это другое — и его нельзя напрямую соотнести с современностью. Миф о стихийности секса — старая буржуазная сказка, от которой давно уже отказались сами буржуи. По факту, стихийности нет и у животных: у них все по видовой программе. Сам по себе половой акт — проще простого; однако вокруг него сложилась человеческая половая культура, зачастую никакого секса вообще не предусматривающая. Но как только заходит разговор об извращениях — предполагается начальственная инстанция, выносящая окончательный вердикт. Имен Залкинд не называет из скромности (чтобы себя чересчур не хвалить) — а также чтобы не компрометировать высшее половое руководство. Но изнасиловать историю — это для истинного гегемона без проблем:

Вранье! Вспомните, как Ленин возмущался по поводу разнузданного секса среди партийцев! Ну, или про пуританский кальвинизм в Женеве (образчик жесточайшей реакции).

Да, разные классы занимаются сексом по-разному. Но они и едят, и пьют по-разному — и много других, не менее заметных различий. Значит, все это формальные признаки не имеют отношения к сути — и муссировать исключительно половую тему не в духе исторического материализма. Различия быта выводятся определяющей характеристики класса — из отношения к общественному производству; стоит пролетарию выбиться в буржуи — его секс от буржуйского не отличается ровно ничем. Другая сторона — очень разное отношение к вопросам пола в рядах одного класса: один буржуй гуляет почем зря — другой требует запретить бордели; один пролетарий грубо насилует свою жену — другой предпочитает напиваться до полной потери эрекции. Залкинд делает вид, что про такие, личностные различия Залкинд ему ничего не известно; его теории бесконечно далеки от собственно человеческого, и все опять сводится к программированию роботов.

Замечательно (достаточно редкое среди советских) признание насчет преимущественно внебрачного характера половой жизни у людей ("отдельная область социального бытия" — блеск!). Добавьте сюда разнообразнейшие платонические влюбленности и мечты, эротические фантазии, сублимированное увлечение наготой в искусстве, героизм во имя любви; наконец, вспомните о тысячелетней традиции внебрачных детей... Тогда роль брака и семьи в вопросах пола со страшной силой стремится к нулю; можно показать, что она в точности равна нулю, что брак и семья вообще не для того.

Полезно также вспомнить, что преступление — это всегда правовой акт, а право занимается только отношениями собственности! Половые преступления возможны только там, где тело рассматривают не как носитель духа (индивидуальность), воплощение личности, — а как вещь, собственность. Уголовное право — не само по себе: оно лишь уточняет формулировки гражданского, развертывает зоопарк частных форм.

Что кому нужно — вопрос сложный... Буржуям нужно именно так — а поскольку в классовом обществе господствующий класс представляет общество в целом, то это и общественная необходимость. Оценивать один класс с позиций другого — логическая ошибка; выстраивание классовой иерархии — тоже "социальное строительство", по-своему (по-буржуйски) целесообразное — а вовсе не "распыление", и не хаос.

Логика снова больна: скверное одним — верное другим. Но интересна нетрадиционная интерпретация исторического материализма: не только бытие определяет сознание — но и наоборот! Поэтому нельзя быть последовательным материалистом не дополняя экономическую теорию материалистической философией духа. Однако дальше рефлексологии Залкинд не идет — и общество понимает только как общественный организм; никакой духовностью тут не пахнет — ни в отношении человечества в целом, ни для отдельных людей.

Фантастический комплект идеологической дикости! Что ни слово — то вранье. Одно из очевидных (бросающихся в глаза даже буржуазным теоретикам) отличий человека от животных как раз и состоит в том, что половая жизнь человека никогда не была связана с размножением! Другие физиологические отправления у людей тоже не биология — но это не так заметно. Половая жизнь у человека "лишается своей сезонной ритмики" в самой ранней первобытности, задолго до возникновения городов (или даже деревень); это, скорее, биологическая предпосылка зарождения сознания (шаг к универсальности, преодоление природы) — а не его продукт. Поскольку половая жизнь человека "потеряла большую часть своей непосредственно-биологической обусловленности" — она приобрела иную, общественную определенность: мы используем тело, а не подчиняемся ему, — здесь самая суть, без этого разумных существ вообще нет! То, что буржуазные пошляки (включая Залкинда) сводят к "удовольствиям", — знак освобождения человека от физиологических потребностей; в классовом обществе эта свобода принимает уродливую форму демонстрации власти человека над природой — как одни люди властвуют над другими. Человек овладевает телом (своим или чужим) точно так же, как продукты общественного производства становятся частной собственностью. Именно здесь корни притягательности секса. Животное лишено удовольствий — оно лишь следует требованиям метаболизма; у животных — только боль, стресс, возбуждение, страх. Удовольствие — первый признак человеческой свободы; это не для рабов — это прерогатива господ. В этом и суть классового насилия: загнать массы в такие условия, когда им не до удовольствий — только бы выжить как-нибудь! Но именно секс позволяет самым забитым и темным прикоснуться к лучикам свободы — и перерастает в любовь, делает людей людьми. У Залкинда — нет ни духовности, ни личности, ни любви. Нет людей. Нет разума.

Рассуждения про беременность — курам на смех. В начале XX века большинство мужчин смотрели на женщин как на собственность, вещь, предмет удовлетворения потребности; любые последствия — проблема женщины, свидетельство ее неполноценности. Во многом так оно и сто лет спустя. Революционный секс Залкинда — та самая общность жен, от которой Маркс вынужден был открещиваться в Коммунистическом манифесте: женские тела новые власти экспроприируют и ставят на службу своим интересам; ни о какой эмансипации не может быть и речи. Женщина — инвентарь, приспособление для производства человечьего мяса; если она вдруг усомнится в этом "стихийном содержании" и начнет задумываться о предотвращении беременности — это бунт, разрушение "инстинктивности половой жизни": эдак на заводе станок начнет протестовать против производства снарядов и патронов! — чем будем расстреливать "неисправимых"?

Инстинкты — это не у людей. Людям их положено не только "дробить" — но и уничтожать в корне! Наша деятельность направляется только разумом. А нездоровая "озабоченность" и "настороженность" — от неразумности (как самих сношающихся, так и начальства, которое трахает всех, — и общества, которое терпит это скотоложство), от неумения создать условия для здорового отправления гигиенических надобностей (и это касается далеко не только пола).

Если бы Залкинд сам понимал, что он тут высказал, — этого бы уже хватило, чтобы вписать имя в историю психологии золотыми буквами. Речь о коренном отличии психологии человека от эмпирионатруализма, от всяческой рефлексологии, нейронауки и психоанализа: культура — вовсе не сублимация половых импульсов, а поведение общественного человека не производно от животной этологии; наоборот, телесные проявления социализация радикально меняет, чтобы они обслуживали не биологические, а общественные процессы, движение духа. Формы органических отправлений — продукт деятельности; в классовом обществе продукт в руках хозяев и хозяйчиков — которые подменяют одно другим, переводят деятельность в безопасное для властей русло. Очень удобно: внушить массам, что все их проблемы от неправильного секса — и лечить не общество, а недовольных обществом психов. Замещение общественных проблем половыми — столь же иллюзорное преодоление социальных трудностей, как наркомания, семейное счастье, юмор или политическая борьба; именно это вытеснение главного в тень животности — исток психических расстройств.

Однако даже заменяя общественное "половым вожделением" — мы не выходим за рамки духовности: человеческое "вожделение" вовсе не то же самое, что половые позывы животных — это поиск секса в доступных культурных формах (хотя эти формы в классовом обществе часто принимают вид полного бескультурья, вырождаются в половое или иное насилие). Невозможно заменить человеческое животным, не превращая человека в животное (и тем самым устраняя и невротические конфликты в психике — это классовая практика "осчастливливания"). Убегание от общественных уродств в болезнь — признак сохранение капли разума, и надежда на излечение. Именно этого и хочет лишить людей Залкинд, с его проектом тотального контроля над сексом, половой диктатуры — отнюдь не пролетариата! И для этого отождествляет человеческие желания с влечениями животных:

Когда людям с детства внушают, что они скоты, — им негде учиться человеческой любви, и сексом (как и всем прочим) они занимаются по-скотски. Классовое воспитание намеренно подменяет любовь сексом — потому что любовь будит в человеке личность, делает его свободным. Поскольку секс насильственно отчужден от любви — навязанный извне "опыт" закономерно кончается разочарованием; отличить дурной трах от половой любви промытые пропагандой мозги не в состоянии — поэтому разочарование в животности представляется отказом от любви, и от всякой духовности вообще (которая невозможна без любви).

Типичный трюк эмпирионатурализма (и буржуазной пропаганды в целом): выдрать из картины одну деталь — и объявить второстепенный фактик главным источником бед. Капитализм — это здорово! — только у мужиков почему-то денег больше, и они могут покупать себе дамочек сколько угодно; а дальше все по справедливости: у кого нет денег — тянут все "последствия" (такая, вот компенсация)... Чтобы возник конфликт — надо увязать одно с другим, секс с собственностью; поэтому нет никакой "половой независимости" — только экономика. Откровенно говорить про это залкиндовскому эмпиризму не резон — и в ход пускают обычный набор обывательских пошлостей:

Другие эмпирики пишут наоборот: женщина, дескать, носитель чувственности — бездна греха, пучина разврата... Соблазняют наивных мужиков — отвлекают от высоких деяний, положенных полноценным членам общества. Типа, выиграть на бирже — спустить в казино; или наоборот. А "социальное содержание" — это от слова "захомутать", присвоить; позволит себе главный собственник стать собственностью какой-то бабенки?

Удовлетворение — это про животных. Сунули кусок в зубы, ткнули мордой в корыто с водой — и будьте довольны! А любовь не для того, чтобы удовлетворяться — она чтобы любить! То есть, чувствовать себя человеком — и видеть человека в другом. Некоторым образом, любовь есть вечная неудовлетворенность — ей надо охватить всю вселенную.

Тупо животное удовлетворение — сплошная эфемерность: если сегодня пожрал — завтра опять захочется. По хорошему, рабы вообще есть не должны — пусть удовлетворяются работой на хозяина! Лизать жопу буржую — что может быть эротичнее? Вон, Залкинд в полном восторге... И видит в этом "содержание полового влечения", которое чересчур мечтательные "в корне уродуют":

Короче: не лезьте в человеки! Вам положено спариваться по команде ветеринара-рефлексолога, который пропишет правильную сезонность — и бдительно оградит от всех "других областей". Не ваше скотское дело отличать главное от второстепенного! — вы игра барского произвола (который вам должен казаться биологической стихийностью). Насчет сытости — начальству виднее: сколько положено — столько и дадут.

Разум — это преодоление стихий, освобождение от животности. Включая половое поведение. У животных — нет секса; это чисто человеческое изобретение: физиология превращается в деятельность. Какое ни на есть одухотворение природы. Нет других вариантов — и это сгодится. чтобы не на цепи сидеть. Но историческая направленность — универсальное освоение мира; для этого и нужно всемерно расширять рамки половой жизни, привносить в нее новые элементы, — так чтобы "внутренне-биологические предпосылки" стали третьестепенными, а потом и вовсе растворились в значительно более емком, общественном содержании. Человек не подчиняется времени — он делает время. Для человека нет никаких норм — он сам себе нормален. Любить можно вообще без секса (и это тоже половая жизнь!); секс возможен в качестве игры, развлечения, — ничего зазорного здесь нет. Плохо, когда секс утрачивает духовность, становится бессодержательным, вырождается в половой акт сам по себе. Это не чувственность, это копуляция. Скотство. А человеку нужен дух, глоток свободы. Придуманная американцами "сексотерапия" (и вообще, телесно ориентированная терапия) — вздор, отрыжка капитализма. Мы дух воплощаем в органике — а не выводим из нее. Можно ублажить плоть — останется духовный голод.

Но Залкинда снова достает из широких штанин "революционную целесообразность" — которая "является и наилучшей биологической целесообразностью, наибольшим биологическим благом". Для него это "биологическое орудие для продолжения себя, своей борьбы в истории", "орудие производства здорового, сильного классового потомства".

Спрашивается: на фига человеку биологическая целесообразность? Он вовсе не биологическое существо — и ему, по большому счету, до фени любая целесообразность вообще — у него есть разум! Мы не роботы, и не зверушки, чтобы действовать по необходимости. А разумность иной раз очень далека от утилитарности. Бесклассовому обществу не нужно "классовое потомство"; если же мы собираемся продолжать только себя и свою борьбу — то лучше не надо!

Разумному человеку без разницы, чем и как интересуется класс. Мы люди — и тратить себя мы будем по своему разумению. Революция — всего лишь разрушение; а нам хочется еще и созидания, чтобы наладить духовное производство, общение, любовь (в том числе половую). Наша энергия — не ваша собственность; она для разумного человечества, а не для класса. Замещение органического неорганическим — завет Карла Маркса; так зачем упираться в воспроизводство белковых тел? Если вы такие умные — сделайте себе генератор на других принципах, и оставьте наши тела в покое!

Снова пресловутая общность жен... Выдавать только "сочленам" по продуктовым карточкам: буханка хлеба, фунт масла, бутылка горилки, два часа секса... Это уже не "удовольствие", а "вознаграждение"; то есть, опять в рынок: ты "классу" — "класс" тебе... Назови буржуя каким угодно классом — суть одна.

Половая жизнь — у людей, а не у "организмов различных полов" (типа: мужской, женский — и какой-то еще?). А людям без симпатий никак! Мы же не чурки бездуховные. Чем разнообразней — тем человечней. Это вовсе не дезорганизация — это воспроизводство духа! — и надо не давить в зародыше, а создавать условия для творчества, для общения, для любви (в том числе и половой). Свои внутриклассовые дела вы можете улаживать как угодно — но лично нам (даже при чисто пролетарском происхождении) совершенно неинтересно мнение вашего начальника (и состоящего у него на службе врача) по поводу "здоровой организации".

Но Залкинд жаждет крови — ему надо из кого-то высасывать "энергию". Своего либидо не хватает — поживиться чужим. Вот он, манифест половой диктатуры:

Заметьте: вмешиваться "пролетариат" будет не только среди своих — но и в кровати каждого "современного человека"! И "половой хаос" истреблять везде и всюду.

Что получится, если человеку все подряд запрещать, не предлагая альтернатив? Правильно, невроз! Сам не помрешь — врачи помогут...

Ну и дальше про "революционно-целесообразную организацию радостей", случка по свистку и по секундомеру, психоветеринар для подбора пар, производство потомства в традициях классовой евгеники (чтобы от быдла барин не родился!)...

Кто определяет здоровье? Почему смену надо создавать только через пол? Почему классовая энергетика (что бы под этим ни понимать) не может питаться еще чем-то? Почему в жизни должны быть только радости? Почему только внутриклассовые отношения, а не отношения между людьми? И как отметать? — вместе с жизнью? — в распыл?

Но это только у нас сплошные вопросы. Медицинская полиция (или полицейская медицина?) сразу ставит всех на рога и подходит к делу наифундаментальнейшим образом:

Понятно, что решать по поводу рациональности будут все те же медико-классовые инстанции. Это разумному человеку достаточно поддержания общего тонуса — и прокачивать тело и мозги по мере необходимости, под конкретную задачу, а не вообще. Нет! — классовая рефлексология требует единообразия и шаблонности, не взирая на органические (а тем более личностные) предпочтения.

О том, что автоматизмы полезны лишь в контексте определенной деятельности, Залкинд, скорее всего, знает; но его задача как раз в том, чтобы ограничить круг доступных массам деятельностей — плодить говорящие орудия и пушечное мясо. Чисто армейский принцип: буква устава — для всех одна.

Вот с этим разум, по идее, и должен бороться: тело работает по программе, занимается своими делами, и до надобностей человека ему дела нет; общественная жизнь бесконечно разнообразна — значит, надо учиться быстро блокировать телесные автоматизмы и перенаправлять органику в другое русло. Что считать бедой — это мы решим, и нам не надо, чтобы организм не вовремя что-то тормозил. Казарменный режим по Залкинду (сон по команде, еда и туалет по расписанию, дышать под барабан и т. д.) — значит, стать рабом организма (и через это — чьим-то еще рабом); по разуму — надо наоборот: организовать деятельность так, чтобы она не зависела от прихотей физиологии — и учиться сознательно заставлять тело делать то, чего оно физиологически не умеет (при необходимости оснащая его неорганическими компонентами).

Свертывание деятельностей в действия, а действий в операции, — это не передача полномочий субъекта ни безмозглой плоти, ни мозгам. При всей кажущейся машинальности, у человека любая операция может быть развернута в полномасштабную деятельность — выведена за рамки автоматизма и модифицирована в соответствии с новыми культурными условиями. Свертывание и развертывание деятельности — всецело общественный механизм, и без помощи сознания тут никак не обойтись. Это отнюдь не одноразовое мероприятие, а регулярно возобновляемое воспроизводство. Застой в каком-то из обращений иерархии говорит о нездоровых общественных условиях, ограничивающих личность и приводящих к ее деградации.

В качестве перехода к уставу половой службы, забавная тирада по поводу курения:

Почему половые диктаторы против онанизма? Ни одного разумного аргумента. В практике американской секс-терапии задокументирован случай, когда человек до 82 лет занимался онанизмом — и это помогало ему сохранять бодрость и уравновешенность, вести полноценную жизнь. Вероятно, это не предел. Если это не мешает окружающим — зачем запрещать? На уровне классовой борьбы — ответ очевиден: онанизм плохо поддается начальственному контролю — это лазейка из клетки, намек на возможность свободы. Раз не удается отнять — надо запугать, затравить, загнать в невроз.

Если исходить из наличных возможностей человеческой органики, риск превращения онанизма в наркотик значительно ниже, чем у химии (включая никотин), производственного и бытового единообразия, религии — или классовой борьбы. Вспомним свидетельства того же Залкинда о жестокой ломке парткадров при переходе к нэпу.

Но вот, наконец, и обещанный разговор на пикантные темы. Якобы исторический якобы материализм плавно перетекает в религию:

Не выдерживает критики и призыв к воздержанию! Плодотворность в любой области — вопрос не к телам, а к организации общественного производства, которая при той же органике предоставляет людям разные возможности участия и творчества. Половая жизнь у человека — лишь одна из деятельностей; как она будет взаимодействовать с другими — зависит от субъективных предпочтений, от строения личности (а такого слова Залкинд не знает). Здесь нет никаких количественных критериев: вопрос об уместности!

От этой печки и надо плясать! Для творчества физиология — дело десятое, вопрос — как ее использовать разумно, индивидуально.

Почему эти "прочие условия" не могут столь же замечательно уживаться с половой нескромностью? Даже наоборот: и связь с людьми живее, и перспективы радостнее, и деятельность многообразней (если, конечно, не превращать секс в наркоту). Тем более, что в классовом обществе (включая социалистическое) люди всего этого как правило лишены! — нет у них свободы творчества, и порой преувеличенная сексуальность оказывается лишь (невротической) реакцией на классовые рогатки. Так зачем громоздить новые запреты? Потому что с точки зрения начальства такая жизненная установка — неправильна: покомандовать не дают...

Насчет творческой несытости — верно: когда человек не может жить по-человечески, он оскотинивается и впадает в болезни — или убегает в наркотики. Но судить об излишествах будет не начальство — и никаким указом невозможно "переключить" одну активность на другую: нужно создавать материальные и духовные условия, дать людям возможность свободно решать, чем и сколько заниматься. Когда перед человеком миллионы путей — с чего ему увлекаться только вопросами пола? Если же в перспективе только отработка по должности да репродуктивная принудиловка — куда податься?

Врет и не краснеет! Никто и никогда эти "внимательные опыты" не ставил — и не мог поставить в условиях классового общества (от которого ни на микрон не ушел советский "социализм"). С другой стороны, полагать, что какие-то отрасли производства требуют большей сексуальности по сравнению с другими, — филистерская вульгарность.

Классика: образцово-показательный мещанин. Залкинд явно метит в архетипы — вслед за разрекламированным выше вождем. Об этом мы и собираемся поговорить — оставляя за собой право недоумевать, почему любую обнаженку некоторые господа склонны обзывать порнографией: чаще всего это вообще вне искусства — это всего лишь бизнес, ничем не хуже психиатрии и прочей рефлексологии. Глупо считать, что актер на сцене играет себя — что поп в церкви истинно верует — что порнозвезда (или дама из борделя) не имитирует страсть, а переживает один оргазм за другим. Конечно, в силу универсальности духовного производства, любая деятельность может стать искусством (наукой, философией). Вон, психиатр Залкинд заделался в обличители и пророки! Так почему не поднять порно до уровня высочайшей художественности?

Гнилой завет

Составлять заветы и кодексы — одно из древнейших классовых хобби. Законы Хаммурапи и Моисея, закон двенадцати таблиц — потом законы Ману, новый завет... Теперь, вот, есть двенадцать заповедей половой жизни от Залкинда, и моральный кодекс строителя коммунизма.

Усматривая у Ленина мессианские амбиции, Залкинд принимает позу микромессии — захватывая слабо окученную вождем нишу: Ленин из принципа не высказывался на половые темы публично — а письма и мемуары еще в печать не пошли. Заявка очень серьезная: по сути, Залкинд как бы назначает себя главным провозвестником полового ленинизма — и, заметим, конкурентов у него не было вплоть до "перестройки". Высказывались на темы полового воспитания — но лишь бледным подобием, иносказаниями и намеками, следуя уже проложенным курсом. Залкинд смело вводит половую жизнь в чисто буржуазные формы — буквально переписывая западных авторов под видом якобы пролетарских нравов; половой кодекс призван служить основой на только морали, но и права, — а также стать господствующей религией. Следуя принципу отрицания собственно психологического в пользу голой органики и рефлексологии, Залкинд тщательно истребляет в человеке личность — и не допускает ни малейшей возможности действовать (и воспитывать себя) без директив партийно-медицинского руководства: только прямое воздействие "общества" на организм. Такая конструкция не оставляет мести для любви как духовного отношения личностей; слово лишь изредка употребляется — в ругательном смысле, как название болезни (ну, или как синоним секса).

Тем, кто интересуется прежде всего любовью и хочет разумно строить мир и себя, большого проку от залкиндовских заповедей нет. Здесь мы устраиваем смотр из эстетических и логических соображений (тяга к завершенности и полноте, потребность формально закрыть тему). Разбор по пунктам ничего не добавляет к уже сказанному — но пусть будет, для комплекта. Итак:

С самого начала махровая метафизика: предполагается, что все люди одинаковы, и развиваются одинаково во все времена. Индивидуальности нет и не предполагается. Типично классовая черта: определять сроки и этапы уполномочены лишь специальные учреждения; они же решают, что называется половой жизнью, — старательно вымарывая из понятия собственно человеческое содержание, половую любовь.

Лишает человека возможности общественно проявить себя или сколько-нибудь человеческих условий жизни не воспитание, а экономический строй (включая право, религию, мораль). Предлагая устанавливать все новые запреты — Залкинд способствует сужению круга возможностей и перенаправлению активности в наркоту. С другой стороны, у буржуев могут быть все возможности для творчества и бытовой комфорт — но свихнувшихся на сексе предостаточно; значит, дело в другом — про что Залкинд не знает (или утаивает).

У организма удовольствий нет — у него только физиологические отправления. Когда ребенок исследует свое (или чужое) тело  — вопросы пола его вообще не интересуют; эротическую окраску это приобретает лишь в ответ на неадекватные реакции взрослых, заостряющие внимание на половых отправлениях и выделяющую (подобно Залкинду) сферу пола из общебиологических явлений в особое производство. Само по себе раздражение половых органов вовсе не всегда будет приятным — здесь есть и болезненные ощущения, и грязь, и психологические неудобства; буржуазная культура навязывает вульгарные представления об эротике — по образу и подобию классовой вертикали, увязывая удовольствие с обладанием и властью.

Начало за здравие — конец за упокой. Если человеку запретить все человеческое, отнять у него творчество и любовь, — тело становится щитом против насилия, убежищем для остатков духовности. Но кто дал залкиндам право устанавливать сроки? Тут у каждого свое — и важно не отвлечь, а окультурить, дать возможность, а не запрещать. Почему сексуальность всегда "паразит"? Это тоже и общественная активность, и труд: если половая жизнь разумна, она ничем не низменнее науки и всего прочего. Навязывая отвлекающие от пола деятельности — только неумеренно привлекают к нему; замалчивая культуру пола, плодят половое бескультурье, безграмотность, уродство. А Залкинд предлагает детишкам играть в "коммунизм" — что может быть глупее?

То есть, если всем ходить строем, и не продохнуть от классовой обязаловки, — про секс думать некогда... Чушь! Духовное насилие будит стремление к свободе — и "товарищеское общение разных полов" быстренько превратится с столь же товарищеский секс; даже если следить за каждым шагом — будут трахаться на камеру, назло! Бездуховность официозного воспитания не делает "активистов" — она плодит лицемеров или истериков. Только то, что вызрело изнутри, без внешних "движений", способно одухотворить и половую жизнь — и сделать сознательным участия в жизни общественной.

Свои же рассуждения об уничтожении семьи (когда экономически дорастем) — коту под хвост. Хозяева спаривают скотину когда считают ее достаточно спелой — загоняют самца и самку в общую клетку, заставляют рожать и растить потомство — до отселения в другие клетки. Для оправдания — беззастенчивая брехня:

Нет никаких оснований полагать, что невоздержание чему-то вредит! Подлая наука замалчивает факты психологического надлома и развития неврозов из-за дурных запретов и половой безграмотности; разумеется, страдает не тело — страдает личность (которой, по Залкинду, у рабов быть не положено).

Гнусная ложь! В животном царстве нет семей! Животные могут запросто бросить детеныша, подкинуть другим особям (даже другого вида) — а то и попросту сожрать. Но какое дело человеку до животных обычаев? Он может устраивать свою жизнь неприродными способами — и вообще отказаться от деторождения, собирать тела на конвейере. А секс оставить для других надобностей.

Ага, паспорт сам собой созревает для простановки штампа! Человек не созревает — его учат и воспитывают. В разумном обществе — он учится и воспитывается сам. Классовые порядки — навязывают силой: ни в каких иных оснований кроме барского произвола власти не нуждаются.

Человек не животное — и не надо сводить секс к размножению (тем более к экономике семьи); с другой стороны, там, где человеку вообще не нужно никого содержать (поскольку всех, не взирая на пол и возраст, содержит общество в целом) — все равно, когда заниматься сексом: важно научить делать это грамотно и безопасно, с учетом возможностей органики — и уж никак не ради секса как такового.

Уродование — когда все по разнарядке (то есть, для коммерции!), а не по личной потребности и по индивидуальной склонности. И еще подлее, когда уродуют не организм, а дух.

То есть, подчинить коллективу, а не личности, — кастрировать дух, убить в человеке человека. Нужна возможность приобщения к культуре секса, а не запреты. Нормализация — это по расписанию и секундомеру? Организовать — значит, не по любви, а по команде.

Все вперемешку! Поллюции — это вообще не половая жизнь, это чистая физиология; сублимация — извращенная форма полового акта (против фрейдизма сам же возражал); творческие устремления — никаким боком с половым возбуждением не связаны, хотя разные деятельности могут интерферировать — но именно как деятельности, а не тупая органика.

Вздор, филистерские сказки! Сотни примеров, когда секс помогал создавать шедевры (возьмите, например, Мюссе с его бурным романом и многочисленными "утешительницами"); великий поэт Поль Элюар — певец вдохновенной эротики — и убежденный коммунист, никогда не изменявший своим убеждениям. Более того, кто не умеет любить — никогда не создаст ничего общественно значимого; другое дело, что любовь — далеко не всегда секс, и даже человеческий секс (в отличие от половой физиологии) невозможен без любви.

Очень правильный вопрос! Ничто не бывает вредным само по себе — вредность создает общество, заставляя совершать по-уродски то, что вполне возможно по-человечески. От наличия штампа в паспорте секс ни в малейшей степени не зависит; брак — чисто классовое изобретение, способ закабалить людей, вынудить их работать на хозяина. По уму, половая активность не только может, но и должна начинаться рано — чтобы физиологическая зрелость приходила на уже подготовленную культурную основу. Создать условия для такого воспитание обязано сколько-нибудь разумное человечество.

Не путайте половой акт с половой жизнью! Физиология и человеческие отношения — большая разница; революционная целесообразность — это еще не все, что человеку нужно (а по факту и вредно). Не хотите хаоса — организуйте половую жизнь у детей, введите их плавно в человеческую культуру, научите использовать для творчества! Для этого даже "объект" поначалу не требуется. А запреты, наоборот, превращают людей в животных, уничтожают возможность, а затем и способность творчества — безнаказанно обкрадывая и человека, и человечество.

"Прочная симпатия между партнерами" — эвфемизм для любви (Залкинд смертельно боится этого слова); учите любить с младенчества, позвольте людям любить, — и вопроса о своевременности половой любви вообще не будет, и никакие официальные разрешения не нужны.

Пардон, а почему любовь должна завершаться? Почему бы ей не быть всегда, свершаться вечно? И пусть это будет не любовь к объекту, а любовь к субъекту, к личности — а никак не к организму, не к телу. Наконец, зачем кого-то к кому-то привязывать? Если нет свободы — получится как в приведенной выше поговорке: любовь кончается под одеялом.

Маразм! Объясните члену, что стояк неуместен! — он все равно не поймет, и про допустимость не думает (не умеет). Это же не человек — это всего лишь органика; как ее использовать — дело личное (то есть, общественное, культурное).

Не путайте божий дар с яичницей! Психика есть и у животных; половая жизнь — только у людей, и она меняет как психику, так и физиологию.

Опять путаница! Стояк может быть и на крокодила — но полового влечения тут еще нет; и наоборот, человеческое влечение возможно к кому угодно (даже без стояка) — любовь не признает классовых границ!

Все на ушах! Если хочется секса — это именно телесно, а не "сторонами существа"! Иначе речь не о сексе, а о других желаниях (например, о приданом или возможности встать в очередь на квартиру). Но секс — не половая жизнь вообще, это лишь одно из ее выражений, не обязательное для любви; другое дело, что хороший (вдохновенный) секс бывает лишь там, где люди нравятся друг другу по-человечески.

Действительно, что тут ужасного?

Опаньки! При чем тут брак? Почему это единственно возможная форма "организации"? Опять же, почему все должно быть метафизически долго? — можно, ведь, ориентироваться и как-то иначе... Ну а насчет полностью просчитанного брачного союза — это буржуйские сказки, отрыжка рынка.

Кто вам это сказал? Нежные чувства к классовому врагу — дело житейское со времен античности и раньше (почитайте про Антигону). Социальное регулирование тут только вредит: оно уродует проявления любви, заставляет прятать ее за классовыми условностями, — а иногда убивает за любовь. А уж что считать низменным — это не партийная разнарядка; решает личность, любовь, свобода.

Смешай, господи, хлеб и землю! При чем здесь дети? Вопрос чисто конкретный — про любовь. Есть у нас "всесторонняя симпатия" — вперед и с песнями. Если недоразвитое общество не способно отнестись к детям по-человечески и дать им (как всем!) достойное содержание — это проблема общества, а не любовников; хотя, конечно, разумные люди позаботятся о контрацепции. Но как бы то ни было, в любой семье ребенок будет "расколотым" — это проекция классовых противоречий на семью, которая никуда не денется, пока мы не решимся истребить семейственность как таковую.

Ничего не стоит творчество, которое возбуждается физиологией! Творчество — вопрос одухотворения, преобразования мира в целом; это общественная необходимость, суть разума. Если секс кого-то отвлекает от творчества — такому творчеству грош цена, и занимается этим коммерсант, а не творец! Польза от секса однозначно есть, поскольку он позволяет отвлечься от работы — вырваться из рутины и побудить дух заняться творчеством.

Почему частоту половых актов надо регулировать не по любви, а "моральными мотивами"? Кому нравится — пусть занимаются хоть десять раз на дню! Никто им не указ — а мозговая энергия (по опыту многих и многих) от секса может заметно прибывать, и это вполне объяснимо даже на физиологическом уровне: оргазм перенаправляет энергию с периферии тела в мозг (у кого он в наличии, разумеется).

И снова: почему делать патроны или кандалы — общественное творчество, а заниматься сексом (по любви!) — вне общества? Самое главное (для чего вообще и нужна всякая экономика) — человеческие отношения между людьми, духовный рост всех и каждого. Нет для этого иных способов кроме любви! Когда люди любят — у них вообще не бывает "случайных причин", и от "мелких колебаний в настроениях" только польза — разнообразие оттенков и нюансов. Строить любовь — это не шашкой махать (хотя одно с другим вполне сочетаемо). Кого хотим — того и любим, и не только в половом отношении.

Ну и срать на вашу целесообразность! У любви свои порядки, и нет для нее ни законов, ни догм. Утилитарное отношение к человеку — источник неврозов: попользовались и выбросили — тогда на фига все?

Чем он у них будет — они решат без начальственных распоряжений: сами, по-своему, по любви. Иначе они не любящие — а "связанные", по рукам и ногам: послушные рабы, скот. Пусть любят и сложно, и просто, глубоко и высоко, конечно и бесконечно... Лишь бы любили.

Вот, как можно зарапортоваться до такой степени? Сначала поставить биологию наравне с общественным и допустить "физиологическое завершение" принципиально небиологических процессов — а потом утверждать, что социальное впереди животного? Конечно, классовое — это тоже животность; и потому классовое общество лишь предыстория разума. Если же говорить о социальном, то половая связь вообще не обсуждается — а речь только о свободе людей заниматься тем, что они (а не их начальники) считают нужным и разумным.

Логика уничтожена как класс. Противно. Каждый пункт — гнусная ложь, клевета на разумное человечество. Искусственное оттягивание акта — это из тантрических практик, религиозный ритуал. Если по указке сверху — тогда классовое насилие, использование секса как морковки перед мордой — рыночное вознаграждение. Сначала людям запрещают творчество — потом запрещают секс, дабы сэкономить энергию для творчества. Сближает людей не половой акт, а любовь; от секса это никак не зависит. Кто способен на "голо-чувственный половой акт" — тот заведомо не способен на творчество, и обеднить таких просто невозможно; кто повинуется в любви приказам сверху — тоже не сможет творить, ибо творчество есть свобода; так что тратить "сэкономленное" уже не на что никакого творчества быть не может. А тот, кто вешает людям на уши лапшу насчет "химизма" и "механики" творчества, — прислужник самой реакционной буржуазии, поставленный именно этим классом внушать рабам, что они не люди, а всего лишь организмы, вещи, игрушки в чужих руках.

Это не начальству решать, и не врачам. Врач может обратить внимание на особенности организма, — не для того, чтобы что-либо запрещать, а чтобы подсказать, как полнее использовать возможности тела; что же касается любви — тут советчиков нет.

Формула заведомо глупая: что одному часто — другому почти никогда! А тут двое замешаны, и у каждого свои ритмы... Понятно, что у грамотных, хорошо образованных и культурных людей — проблемы вообще нет: в бесклассовом мире все готовы и умеют прислушиваться к органике — и по-человечески уважать друг друга. Сколько и как — совершенно несущественно.

Единственное место в книге, где любовь называют любовью. И на том спасибо... Но увязывать любовь с физиологией — гнусная дикость. Никаких "научных оснований" для этого быть не может — это явления совершенно несопоставимые. У людей половое влечение — это не сексуальное возбуждение: влечет иногда и без предвкушения — но о глубине любви это не говорит ничего. Например, он любит ее — но при этом (как нормальный мужчина) заглядывается на красавицу с экрана; это вовсе не значит, что он и ее любит, — это проекция его любимой, обогащение ее образа новой чувственностью. Объяснять такие тонкости тупому рефлексологу — дело безнадежное.

Большая любовь на самом деле может уводить человека от пола — но не из-за мифического "вызревания" (кто любит — тот всегда зрел!), потому, что любовь — универсальное отношение личностей, ей нужен весь мир, во всей его многогранности, — и занятия сексом составляют лишь ничтожно малую часть близости; только там, где общество громоздит классовые (и рыночные) барьеры, горизонт схлопывается в точку, в голый секс.

Ну, и на фига нужно это "творчество" (чистая абстракция), если нет в нем ничего человеческого? Кого половое возбуждение стимулирует — наряду со всем остальным — пусть занимаются в свое удовольствие и на общее благо. У кого иначе — пусть не занимаются, и подыщут себе другие интересности. Мы свободны — без ваших арифмометров.

Занимайтесь не по календарю (и тем более не по отмашке психиатра), а со вкусом, — и не будет безвкусия. Секс пробуждает вкус к жизни — безусловный факт. Если лично Залкинду этого не понять — мы его не заставляем!

Клинический маразм! Секс не самоцель, и сколько будет партнеров — никого не касается. Люди общаются (в том числе в постели) не для того, чтобы "насытиться" (типа: брюхо набить); и погоня за острыми ощущениями — из области опытов на крысах и обезьянах. Скорее, секс важен как (по-человечески) чувственная встряска, способ сбросить лишнюю сытость, оживить отношение к миру и к людям.

Человек не зверь, у него все не от природы. Женщина тоже человек — и никакой "физиологической природы" у нее нет, а есть общественное положение, индивидуальность, личность. Человеческие (и женские) проблемы — от принуждения, от классового насилия (чем как раз и занимается Залкинд). Когда женщину насилуют (неважно, в браке или без) — это отвратительно. Если обоим захотелось — календарь ни при чем; и какое тогда значение имеет брачный статус? — почему любиться можно только супругам? Вынужденное воздержание столь же вредно, как и навязанный диким обществом половой паркур, — а когда все по любви, в чем проблема?

У кого оно вечно несытое — тот маньяк, не человек; и не надо насыщать нас биологией — нам нужен разум.

Женская истерия — от насилия, от нежелания мириться со статусом средства производства. Человеку (какого угодно пола) не нужен секс — ему нужна любовь. Когда заставляют плодиться и размножаться, укладывают в постель по команде, — остается только притвориться больной, и впасть в болезнь. Нужны вам здоровые организмы — делайте их промышленным образом, и не грузите своими проблемами людей (тем более, женщин). А люди занимаются любят (и занимаются сексом) не для того, чтобы выполнить и перевыполнить репродуктивные планы. Научитесь относиться к людям по-человечески, не утилитарно!

А ваше какое дело? Почему я должен любить кого-то одного, а не десять, и не сто, и не всех сразу? Ваши "революционные" разнарядки оставьте для своих рабов.

Не надо искать половых партнеров! Надо любить — это сложно, но очень способствует творческим стремлениям — и чем больше любви, тем лучше.

Приспособления — у животных; у людей — любовь. Если вам так трудно — значит, вы не любите. С другой стороны, в борделе не требуется никаких "приспособлений"! — туда можно ходить хоть каждый день. Почему не развить это производство, для общей пользы?

Дремучая дикость! Люди — любят, а не завоевывают друг друга; оставьте ваши буржуйские замашки — люди не собственность, они сами решат с кем и сколько.

Если кто-то поссорился с другом из-за женщины — значит, не было настоящей дружбы, нет любви, — и до людей не доросли! В классовом обществе это обычно — но мы-то хотим строить новый быт!

Теория "кровно-идеологической близости" — сведение человека к биологии, эмпирионатурализм без намордника. Классовые конфликты буржуи всегда норовили уподобить боданиям самцов перед случкой.

Перепрыгивать из одной постели в другую — это не разнообразие, а совсем наоборот — сплошь одно и то же. Физиологически, половой акт даже беднее, чем еда (с бесчисленными оттенками вкусов и фактур). Только вводя половой акт в социальный контекст, можно сделать его по-человечески интересным.

Это обычная буржуазная сказка. Сначала отождествить человека с животным — потом наводить идиотскую рефлексологию. У людей вообще ничего не повторяется! Делая то же самое — мы делаем это по-новому, творим заново. Если физиология ограничивает творчество — ее всегда можно общественно аранжировать и снять преграды.

Кто-то гоняется за бессмысленным трахом — просто животное. То есть, уже не человек. Наркомания не просто болезнь — это инструмент классового господства. Когда секса много — и когда он под запретом — это привлечение внимания, намеренное обострение проблем; так людей сажают на иглу — и в этом бизнесе врачи участвуют наравне с пушерами и наркобаронами. Запреты — ограничение свободы, и будут идти поперек — себе во вред, против желаний: в классовом обществе жажда свободы принимает классово-извращенное формы.

Вот, опять женщину обозвали скотиной! Какое отношение хозяйство, воспитание и собственность на детей имеют к физиологии? По Залкинду, женское тело выдают очередному половому партнеру по партийной разнарядке — и пусть приспосабливается! Что у нее могут быть свои соображения — никому и в голову не придет. Они обязана тащить на себе дом, обихаживать мужа и детей. Если ей чего-то вдруг захочется — это уже слишком часто, — бунт, криминал!

Половой диктатор бешено обрушивается на опусы мадам Коллонтай (в частности, рассказ Любовь трех поколений). Усмотреть в женщине человека Залкинд не в состоянии; впрочем, и мужики для него лишь племенной скот. Героиня рассказа Коллонтай говорит:

Но почему бы и нет? Это ее выбор, пока не нашлось настоящей любви. Физиология тут ни при чем. Конечно, Коллонтай тоже порет чушь — но ее хотя бы можно по-человечески понять: тысячелетия полового рабства доводят женщин до озверения. Впрочем, здесь речь не о ней...

Типичный ответ типового эксплуататора: дело раба — размножаться по указу хозяина, и выращивать для господина новых рабов. Никто не будет "опекать" ваше отродье кроме вас; а кто против "здоровой женской физиологической организации" (то есть, женщин нет — есть только женские тела) — того прижмем "революционной целесообразностью", так что мало не покажется!

Куда денутся дети — это проблема не женщин, а государства! Не нужны — учите предохраняться и учитесь гуманно делать аборты и стерилизовать; нужны дети — создавайте условия, чтобы оторвать от родителей — всех! — а не загонять женщин в домашнее рабство.

Буржуазная сексология нам не указ! Проституция — отнюдь не по физиологической предрасположенности, а от голода, от нищеты, от безысходности. Это социальная болезнь — и не сексологам ее лечить.

Классовый (буржуазный) подход: кто нам не нравится — назвать больными. Придумали словечко, расшифровали как "болезненное перевозбуждение в половой области" — вздор! Нет такой болезни. А есть недостаточная культура секса, нет гигиены. С этим надо бороться, а не против людей.

Зачем??? Когда буржуй нанимает работника на завод — ему совершенно без разницы, кто его родители: достаточно способности приводить в действие кукую-то механику. Пролетарий без родителей — тот же пролетарий. В конце концов, есть искусственное оплодотворение; дело не в том, как родить, — а как воспитать. Удостоверение происхождения нужно только для одного: передача собственности из поколения в поколения. То есть, для буржуев. Нет собственности — и передавать нечего. Даже если допустить сохранение общенародной собственности на какой-то время — что мы, будем искать отца народа? Половая диктатура Залкинда не для половой жизни — она готовит растаскивание собственности частниками, реставрацию капитализма.

Оно говорит прежде всего о жажде свободы, нежелании быть рабыней (даже у государства) — хотя и проявляется в извращенном виде (а для других проявлений общество условий не создает). То же самое в отношении к детям: это люди, а не пушечное мясо!

Научной биопсихологии вообще не существует — это буржуазное шарлатанство! Сексуальность — явление общественное; биология и психика тут ни при чем, у человека они вторичны — представляют движение духа.

Где логика? Правильный вывод: ублажать природу не всем дозволено. Для того и делают революцию, чтобы богатые от бедных не отличались. И снова: нет никакой мужской и женской природы! — мы люди, мы вне всякой природы вообще.

Нет у человека никаких рефлексов — и половая жизнь есть вопрос материальной и духовной культуры. Да, перестройка производства и общественных отношений меняет характер предпочтений — но кто диктует критерии целесообразности? — зачем все сводить только к ней?

Ура, новый термин изобрели — в дополнение к моногамии... А любовь никому ничего не должна — она свободна. От барских указов она не зависит — и в оковы ее не засунешь. Требование совершенно от фонаря, нет ни одного аргумента в пользу этой бредовости. Кроме барского произвола. А Залкинд держит нас за круглых дебилов:

Ничего на эту тему в книге нет — и следовать просто неоткуда. Более того, даже постулат номер 2 — о недопустимости секса до брака — никак не ограничивает сексуальность после: штамп в паспорте можно понять как своего рода аттестат зрелости — и дальше гуляй с кем хочешь и сколько угодно! Тем более, что законодательство о браке и семье принадлежность детей определяет по штампу, а не из физиологии. Что сам же Залкинд признает:

Возражение по существу! Но даже эти ограничения следовало бы выбросить на помойку: никто не вправе предписывать пути любви!

Это буржуазная логика. А дело в другом: одна любовь не складывается с другой — они вместе, они друг через друга! В любви просто не нужно ничего "восполнять" — они заполняет весь мир.

Если лично вам сложно — так и не лезьте! А у других, быть может ресурсы покруче. Так что им мешать?

Вовсе не факт! Нет задачи обслужить за одну ночь сразу всех. Можно как во французской комедии (Vanille fraise): пожить с одним, потом переехать к другому... — нормальная ротация, без напряга.

Зато много приобретет творчество бесклассовое, человеческое!

Это чисто рыночная психология! Капитализм в натуре. А в любви торг неуместен. С другой стоны, почему половая жизнь усложняется? — потому что государство ее усложняет! — и гнать надо в три шеи такую власть, чтобы всем было легко.

А наличие любви он проверял? Вряд ли — ибо он вообще не признает права человека на любовь. Оценить "качество творчества" при таком подходе совершенно невозможно. Секс сам по себе — ни на что не влияет; важно, стоят ли за ним собственно человеческие (а не животно-классовые) мотивы.

А кто сказал, что любовь (или даже секс) надо превращать в наркотик? С тем же успехом можно запрещать виноделие, и вообще еду (поскольку существует булимия). А лучше всего — запретить партийную борьбу: самая что ни на есть наркота!

Путать искусство с порнографией — филистерская дикость; а что нужно пролетариату — он в состоянии решить без начальников, и без панически боящихся секса медиков. Тем более, что наша задача — покончить с войнами, а не воевать до полного самоистребления (как у Высоцкого: И все хорошее в себе доистребили...).

Типа: memento mori... Это проблема общества и половой культуры; учите предохраняться, обобществите всех детей — и секс никак не связан с потомством (которое можно производить и без секса).

Так изобретайте более эффективные и безопасные технологии — вместо сочинения идиотских кодексов! Для того и разум, чтобы невозможное делать возможным.

Это вопрос полового образования — и настоящей (а не тиранической) медицины; учитесь предупреждать болезни и лечить их; в конце концов от секса для репродукции вообще надо уходить — оставить только секс для души.

Здрасьте! В цивилизованных странах проституток проверяют — и учат проверять клиентов перед сексом; опять же: если технология плоха — улучшайте технологию, а не отказывайтесь вообще от всего. Если можно отравиться, съев какую-нибудь гадость, — отсюда не следует, что надо запретить всякую еду. Налаживайте культуру питания.

Сам же выше говорил про то, как женщин завоевывают, что без этого никакого секса нет... А здесь — строевой секс, как на плацу... Любовь и рядом не стояла! Фельдфебель Залкинд по команде спаривается с младшим сержантом Брехерман — под надзором полковника Бедняка: чтобы без игр! Животные.

Ладно, коли уж хотите индустриальности — пожалуйста, отделяйте полностью деторождение от секса, а воспитание от семьи! А кому интересно — пусть флиртуют на досуге: повышают уровень духовности.

Совсем очумел дядя: только что говорил о запрете всякого флирта и завоеваний — а теперь оказывается, что все-таки придется привлекать и побеждать! Тогда какая разница, чем именно? Что, перед каждым актом сдавать политминимум? Или будут выдавать многоразовые талоны?

Человек не биологическое существо — у него разум есть, и он умеет разумно распоряжаться телами. Кто не умеет — дурно воспитан. Залкинду невдомек, что половые игры — не для возбуждения желания: наоборот, они начинаются как раз там, где желание уже есть, — но есть и потребность окультурить секс, одухотворить его, сделать творчеством.

Человечество оздоравливают не через потомство! — культуру тела надо воспитывать! А "евгенические задачи" — решаются только при полной индустриализации репродуктивной деятельности: давно пора отделить деторождение от секса, воспитание от семьи. И тогда будет без разницы, кого что привлекает — важно не влечение, важна любовь. И не надо диктовать людям, какими им следует быть:

Человек не борец — это прежде всего человек, безразлично к полу; только круглый идиот будет полагать, что преданность руководству можно развить "евгенически" (хотя, вероятно, клинический идиотизм внедрить в гены кому-то захочется). Да, улучшать физиологию можно нужно, — и генетическое вмешательство будет когда-нибудь разрешено; однако главное — вопросы общественного воспитания, в частности полового. И, конечно же, свобода — во всем, особенно в любви.

Приспособленчество — для животных. Люди не приспосабливаются — они мир приспосабливают к себе. И для этого дополняют органические тела неорганическими, преодолевая ограниченность органики и в конце концов совершенно вытесняя ее из обихода.

Ну и добивайтесь технологически! Секс тут при чем? И уж тем более это не про любовь...

Ревность — это не половая жизнь, а общественное уродство. Убрать семейственность, уничтожить всякую собственность и наследование, освободить людей от принудительного деторождения и необходимости поодиночке выращивать потомство, — и никаких поводов для ревности! Если общество производит ревность — такое общество надо лечить.

Любить надо — а не грузить мозги половым подбором. Любовная жизнь не классовое достояние — она для людей, которым плевать на дурную целесообразность, и воспринимают они друг друга не как объект, а духовно, субъективно. Полезность — это рыночная категория; а в любви без базара! Залкинд не любит нэпманов — но половую диктатуру устанавливает в интересах буржуев, и не понимает, что только что провозглашенная им моногамия — это уже отношения собственности, когда люди ограничивают свободу друг друга — да еще закрепляют это письменным контрактом (брак).

Опять угодничество! Классовое мнение — это мнение начальства, которое легко настроит любой коллектив на нужные реакции. Почему нельзя опираться на свой разум? В конце концов, нет людей худших и лучших — есть просто люди! Опять же, а почему речь всегда о замене одного другим? — почему нельзя все сразу? Даже если речь о поиску партнеров по сексу. А любви вообще нет дела до физиологии.

Как можно презирать того, кого любишь? Независимо от кажущейся невзаимности. Желание любимого человека — это и мое желание. Не о завоеваниях надо думать, а честно делать свое дело — тогда и любовь придет (безотносительно к сексу), и никто никому не принадлежит.

Но тогда вопроса вообще нет! Зачем кого-то отвоевывать, отнимать у других? Если я люблю, например, тов. Сталина — что же, другим его любить нельзя? Или родину будет делить? — как буржуи.

Это вопрос полового образования, а не приказа по ведомству; опять же, что называть извращениями? — что начальству не нравится?

Про центральное содержание — это работа на барина? Старая песня: секс для детей — не извращение, а все остальное вредно... Религия.

Почему одни должны устанавливать нормы для других? Устанавливайте для себя — и не лезьте в чужой интим. Загонять любовь (или секс) в какие-то нормы — это тоже извращение. Религиозное сектантство. Как именно собираются "вправлять" — Залкинд не озвучил. Но у буржуев обширный репертуар средств воздействия...

Маразм! В гробу мы видали ваш класс! Что значит — вмешаться в половую жизнь? Запретить любовь? Стоять около каждой постели с секундомером и счетчиком извращений? Устраивать жизнь надо по-человечески, а не под палкой капрала; тогда и вмешиваться незачем.

Один великий путаник ссылается на другого! Занимайтесь организацией жизни в целом — чтобы в половой жизни без проблем.

Насчет вех — что-то незаметно. Скрижали Залкинда — театр абсурда.

Круто! Заставить размножаться по суду — та еще евгеника... Маразм. Экономику надо перестраивать — в том числе репродуктивную.

После оргазма

Разразившись клинической проповедью и поставив на полку потомкам половой кодекс, можно расслабиться — и самому себя прокомментировать, пока апостолы не расчухались...

Что скромничать? В начале было слово — и слово был Залкинд...

Все это не о половой жизни (и тем более не о любви) — вопросы экономики. Ограничение людей классовым поведением — попытка навеки сохранить классы: пролетариат, получается, так и останется пролетариатом, а кто над ним — Залкинд скромно умалчивает (хотя намеки достаточно прозрачны). Спрятанное до поры до времени руководство будет самовластно определять целесообразность — самим пролетариям это, якобы, не под силу (иначе они уже не были бы пролетариями). Для властей класс — лишь голое количество, форма энергии, которую они будут направлять на то, что считают нужным (например, на борьбу с уклонистами). Усматривать внутри коллектива индивидуальности и личности — поветрие вредное: есть только организмы, в которые высочайшим указом вдалбливают "социальную установку". Взаимоотношения внутри навек загнанного в рабство класса сводятся к поддержанию стадности и плановому размножению под строгим рефлексологическим контролем. Никаких человеческих чувств, никакой духовности — не предусмотрено.

Если семья не погибла — ее надо погубить! На то и революция. Однако властителям это невыгодно — и они заставляют рабов еще и оплачивать собственное рабство, за свой счет содержать и дрессировать потомство.

Чем это отличается от платформы христианства? Списано буквально у отцов церкви. Если бы Залкинд на самом деле работал в интересах пролетариата — это можно было бы расценивать как переход на сторону врага; но он лоббирует совсем другие классовые структуры...

Приписать корифеям филистерские благоглупости — чтобы выглядеть шишкой на этом фоне. А призывы к спокойствию — это чтобы не бунтовали, и не требовали свободы.

Именно поэтому Залкинд все сводит к голому рыночному расчету, "целесообразности" — в такой обстановке любви задержаться негде. Можно предположить, что капитализм ему не нравится чрезмерной (хотя и чисто формальной) свободой: критикует он торгашей не с позиций бесклассового будущего, а в свете феодально-крепостнических идеалов — или даже рабовладения. То есть, речь не о строительстве коммунизма, а об установлении жесткой олигархической диктатуры — при сохранении все той же капиталистической экономики; это фашизм.

Два слова, которые действуют на Залкинда как красная тряпка на разъяренного быка: свобода и любовь.

Казалось бы, признание чисто экономических оснований для сохранения семьи должно поставить на повестку дня вопрос об устранении этого рабства, о всеобщем экономическом освобождении, — а пока хотя бы грамотно поставить репродуктивное планирование: наладить половое воспитание, учить техникам предохранения, искать новые, более надежные и безопасные технологии. Если обществу не под силу содержать энное количество органики — не надо ее производить! Иначе все опять сводится к капиталистической стихии, с неизбежными кризисами перепроизводства — выход из которых дает только война. Недостаточно абстрактно-эмпирически констатировать — нужно давать направление на далекое будущее, на историческую перспективу. Мечтаем сегодня — осуществление мечты завтра.

Нет, Залкинд метит не туда... Ему как раз и нужно сохранить status quo, закабалить народ на веки веков, и держать мир в состоянии вечной войны. И плодить, и воспитывать — не людей, а только "бойцов".

Свобода любви — вопрос принципиальный, и это никак не зависит от наличной экономики. Вы за то, чтобы люди свободно любили, — или вы против любви и свободы? Если за — ищите возможность будить души уже сейчас, зажигать искорки будущего и всячески оберегать от натиска буржуазности. Разделите любовь — и грубо-классовые формы ее бытования. Не насилуйте женщин, не привязывайте их к "очагам" и "кустикам" — каждый случай освобождения надо приветствовать как величайшую победу разума! И в беспросветной нищете — есть место для высокой духовности, любви; насаждение духовного убожества — путь религии, умерщвление любви.

Если что-то далеко — это не значит, что не надо об этом мечтать и к этому стремиться. Настоящие (а не олигархические) коммунисты знали, что до коммунизма далеко — но его таки пытались строить.

Не доверять людям — ханжеское буржуинство! Если не давать человеку ничего делать — он ничему и не научится. С другой стороны, доверяет людям не "общество" (то есть, начальство) — людям доверяют люди. Когда они важны человечеству сами по себе, а не как винтики очередного "коллектива". Залкинд сам не понимает, что говорит: мы, дескать, готовы предоставить вам свободу — но только если все будет под нашим полным контролем! Клинический случай...

Человек — не психофизиология! Это человек, разумное существо. Гнилые гадости ему навязывает общество — идиотскими запретами, подавление личности в угоду жестоким диктаторам. Пока нет ничего кроме животности — социальность гниет; будет у людей возможность любить — они свободны, и не надо их "освобождать" при помощи полицейской дубинки. Откровенно барская фразеология: "предоставить свободу любви". Свободу не предоставляют, ее берут — ни у кого не спрашивая разрешения; "разрешенная" свобода — рабство.

Не путайте любовь с похотью, дух с физиологией! Если не давать людям любить сегодня — коммунизма не будет никогда; нельзя строить бесклассовое общество без любви: так не бывает, чтобы сначала создать идеальные условия — а потом включить нажатием кнопки. Все вместе: условия мы создает для того, что в нас уже есть, и чего становится больше по мере улучшения условий. То же самое об изживании религии, этнического сознания, буржуазной педагогики.

Претензии на научность — типовой штамп буржуазной пропаганды. Религия тоже "научно обоснована" — и на нее работает объемистый пакет "религиозных наук". Скромность, классовость, организованность, скупость — это рыночная терминология; в мире свободы ничего такого просто не может быть, эти понятия неуместны. Люди поступают как считают нужным, руководствуются только разумом, только любовью, — и это именно то, что нужно всем.

Вот чисто рыночная психология! — антикоммунизм. Радости нельзя обменивать одну на другую — это не товар. Их невозможно сравнивать по величине, или еще как-нибудь; они все вместе — и радость одного есть радость другого. Никто не назначает цену — и это не производство, а движение духа.

В классовом обществе любая регуляция — насилие, повод для ужесточения диктатуры. Борьба с эпидемиями становится борьбой с людьми. Разумное общество не регулирует, а предоставляет средства саморегуляции; выбор подходящих — дело сугубо индивидуальное. Есть возможность пользоваться вакцинами и масками — но никто не обязан; есть технологии обеззараживания, и они будут развиваться, становиться более гуманными, безопасными. Точно так же, обеспечьте людей презервативами — без шумихи и бесплатно — и будет контроль над рождаемостью; есть проблемы с демографией? — дайте всем знать, предоставьте возможность участвовать в репродуктивной индустрии, освободите от экономического и социального давления, от семейного рабства. Обычная гигиена, а не классовый диктат.

Запрещая секс — вы получите не высвобождение "энергии", а неврозы! Личные интересы не навязывают в приказном порядке. Радоваться только боевому героизму и зависимости от стада — мерзкая животность. Любознательность вовсе не исключает половой жизни — а в атмосфере вечных запретов нет ни научности, ни материализма. Регламентировать радости — значит, загнать в рабство; и тогда какая разница, к чему быть прикованным? Свободный человек уделяет половой жизни столько внимания, сколько считает нужным — сколько требует его разумность, в которой нет ни норм, ни излишеств (это взаимосвязанные рыночные понятия). Активное половое воспитание возможно только в условиях развертывания все новых направлений свободного творчества — при советах (как и во всяком буржуинстве) человеку некуда податься кроме навязанной рынком профессии и столь же регламентированных уз быта; так вопросы пола приобретают налет универсальности — которой нет ходу больше нигде.

Не путайте человека с животным! У нас есть не только тела — но и свобода распоряжения телами, свободная воля, разум. Считать рабов всего лишь скотом — барское обыкновение, во все века. Человек не репродуктивный материал — у него много иных интересов (включая и свободный, не завязанный на деторождение секс). Человек не обязан считать начальника образцом мудрости — каждый сам решит, что лучше на данный момент для него лично и для человечества в целом. При желании можно поучаствовать в производстве органики; но главное — развивать неорганическое тело, собственно человеческую форму бытия. Тогда чрезмерного внимания к полу просто не может быть — и никаких ограничений.

В другом контексте, постановка вопроса о евгенике — верно и важно. Органические тела — часть материального носителя разума, и обращаться с ними следует как со всей остальной материей. Однако при опоре на одни лишь кустарные технологии реально улучшить видовое наследие не получится — одни паллиативы. Именно большевистская Россия служит хорошей иллюстрацией: поднять разрушенное хозяйство смогли только путем индустриализации и коллективизации сельского хозяйства (включая то же животноводство!). Еще яркий пример — создание атомной бомбы: по выражению Нильса Бора, всю Америку тогда превратили в одну большую фабрику.

Кто бы еще объяснил, в чем состоит "нормализация питания"... Проблемы с режимом питания — до сих пор одна из самых ходовых тем в буржуазной прессе и на телевидении. Даже в богатых странах миллионы умирают от голода и связанной с питанием антисанитарии. Рыночная стихия — все решают деньги. Рыночная регуляция: правящий класс должен питаться лучше голытьбы (и для этого раздувают шум вокруг всяческой экологии). В СССР минимальные подвижки были (вроде изобретения докторской колбасы) — но как раз на вечности всевозможных дефицитов сыграли буржуи во времена "перестройки", чтобы организовать контрреволюционный переворот.

Нужно — кому? Польза — это рынок, капитализм... А трагизм — не от пола, а от дурного общества, от классовой манипуляции! — замените одну другой — ничего не изменится.

Кем собираетесь жертвовать, господа? Народ не "привык" к жертвам — его к ним приучили всяческие мерзавцы. Где нет разума — приходится жертвовать и всем остальным. Так что призывать надо не к новым жертвам, а к творчеству — снимать запреты, чтобы уйти от вечного реформизма, дать людям возможность совершенствоваться не под спущенный сверху проект, а в порядке ежедневной и ежесекундной работы по окультуриванию, одухотворению мира.

Кстати, а почему в жертвы надо всегда записывать только бедняков, только подневольные массы? Почему бы государству (начальству) не пожертвовать чем-нибудь? Например, диктаторскими замашками — или узурпированным правом на силовое реформирование.

Опять в куче биологическое и социальное... Нет "биологического избытка" — а есть неравномерность распределения, от которой зависит и характер потребления. Верхи и низы — зеркало друг друга: и те, и другие не свободны, и возможности приложить себя, реализовать себя как личность, ограничены и у буржуев, и у пролетариев. Поэтому так легко буржуазным пропагандистам (включая Залкинда) все свести к сексуальности. Классовые различия, конечно же есть; но не в количестве секса, а в уровне его "сублимации": если тупой трах пролетариев не производит ничего кроме мясных полуфабрикатов — хотя бы частичное, иллюзорное освобождение сексуальности от биологической "нагрузки" делает половую жизнь богачей своего рода прототипом духовности и свободы (не только половой!). Существование хотя бы принципиальной возможности перевести сексуальность в план личностного общения, роста духовности — отражается в низах мечтами об экономической свободе.

Залкинд требует увековечить классовую организацию экономики и общества — и тем самым классовый характер сексуальности. Его "заповеди" направлены на сохранение статуса сексуальности как одного из рычагов классового господства. Человека лишают секса, не давая ничего взамен! — это все равно что запретить есть — или оставить без жилья (кошмарные советские реалии — до самого конца). Да, экономика ни к черту — но надо компенсировать передовой идеологией: ставить высокие цели — увлекать, а не командовать, — не замораживать (научно констатировать) классовую действительность, а строить бесклассовое будущее, и мерить все по его меркам!

А как освобождать — если она (по проекту Залкинда) навеки останется прикованной к "семейному очагу" и к детям? По идее, надо начинать с освобождения (обоих полов) от детей, от семьи! Если невозможно на практике — то хотя бы формально заявить как первоочередная задачу, которую (пусть не сразу) но предстоит решить. Отделить половое от деторождения и образования, сделать людей (не взирая на пол и возраст) экономически независимыми — и тем самым перевести фокус на рост духовности, становление личности.

Точно так же, как любовь не отделили от секса, а секс от деторождения, церковь и этнические группировки так и не отделили от государства, от общества, от каждого человека. Трепетное отношение к собственности попов, призывы не оскорблять религиозные чувства... Насильственная украинизация на территории русскоязычных областей, формально переданных Украине, — мы знаем, к чему это привело.

Почему половое — это дурман? Потому что его делают таковым — в том числе всякие залкинды; в норме — это часть человеческой жизни, наряду со всеми другими, — а половая диктатура лишь выпячивает на первый план то, что у разумных людей решается само собой, по ходу дела.

Дело не в "сейчас" — а в принципиальной постановке вопроса! Нельзя "нормализовать" людей сверху — это буржуйские повадки. А Залкинд лишь откладывает установление половой диктатуры: дескать, выждем удобного момента — но закабалим все равно!

Во как! Залкинд объявляет себя богом — великим и непогрешимым. Дескать, как ни крутитесь — от истинной веры вам не ускользнуть. А язычников — к ногтю! Дальше по тексту про стихийные поиски новых форм: все они в итоге придут к его "заповедям". Чисто эмпирически он прав: буржуазность общества предполагает и буржуазность морали — принципы которой Залкинд лишь высказал с наглой откровенностью. Трепыхания молодежи его не смущают: он же знает, что "ближайшие возможности ее боевых героических накоплений не так велики" — потому что власть (при содействии верных залкиндов) уже успела перекрыть все лазейки к свободе.

Будьте готовы к новым жертвам! — всегда готовы... Скот на заклание.

Революция отгремела, значительная часть искренних коммунистов пала на полях гражданской войны. Начинается новый виток классовой истории, период первоначального накопления — перетасовка классовых сил, подготовка контрреволюции. Великая "заслуга" Залкинда перед будущими буржуями — "научное" оправдание их "естественного" права распоряжаться массами как рабочим скотом. Война выкосила людишек — и новые поколения надо выращивать в духе преданности начальственным ориентирам, бережливого отношения к барскому имуществу, включая человеческие тела:

Это чисто рыночный лозунг, возврат в капитализм. Накопленное складывается в капитал — а распоряжаться им будут отнюдь не сами производители; против любых попыток взять дело в свои руки, самим решать свою судьбу, — яростно выступает буржуазная психиатрия в лице г-на Залкинда. Но непомерные претензии и высокомерие — на шатком фундаменте, пока у людей есть малейшая возможность утаить хоть что-нибудь от недремлющего ока половой диктатуры. Сквозь утрированную, бездуховную жестокость — сквозит страх, предчувствие неизбежного краха. Да будет так!