Когда Ленин брезгливо отмахивается от современников, увлеченно дискутирующих на темы пола, — его можно понять. Потому что есть Август Бебель — первоисточник и основа основ. Бебель поистине всеобъемлющ. На его фоне остальные выглядят эпигонами, практически ничего не добавляющими по сути, спекулирующими на ошибках ради сиюминутной перспективы сколотить политический капитал на рынке воинствующей буржуазности.

Говорить будем о самой известной книге — Женщина и социализм. Там достаточно представлены другие, и определенности хоть отбавляй. Это своего рода библия социализма (понимаемого по Марксу — как полностью бесклассовое общество, приходящее на смену переходным "коммунистическим" этапам). Можно без чрезмерного преувеличения утверждать, что заслуги Бебеля в пропаганде социалистических идей местами перевешивают усилия Маркса и Энгельса. Да, Манифест задает тон, утверждает принципиальную позицию; да, Капитал — твердая почва для развития теории; да, Анти-Дюринг и Происхождение — прекрасные вводные курсы по "научному коммунизму"... Но это чтиво, главным образом, для сравнительно узкого круга интеллигентов, пропитанных классическим образованием и потому способных понять многочисленные аллюзии на великих предшественников. Прорубиться через философские и политические баталии — нормальному человеку не под силу: над ним тяготеет рыночный быт — и расширять кругозор удается далеко не всегда. Вот тут и приходят на помощь популярные трактаты, дают возможность схватить все целиком, ярко высвечивают перспективы. Это наглядно, понятно, увлекательно, — убеждает, а не доказывает. А для практики убежденность — во главе угла; поставлена цель — нет нужды в дальнейших обоснованиях.

Так получилось, что Бебель рано приобщился к жизни трудовых масс — и многое знает из первых рук. Ленин называет его рабочим — это, конечно, преувеличение: несколько лет в ремесленном производстве были, скорее, ликбезом, центром кристаллизации мировоззрения; тяга к наукам и способность к рефлексии — след непролетарского (хотя и далеко не "благородного") происхождения. Тем не менее, умение работать руками выгодно отличает Бебеля от профессиональных философов и политиков, знающих о грубой материи лишь понаслышке. От рук — особый склад ума, грубоватый но доступный язык, стремление говорить по существу, сразу брать быка за рога. К сожалению, оборотная сторона того же — вседовлеющий эмпиризм, недоверие к отвлеченной теории, — и тогда на место фундаментальных абстракций легко встают поверхностные (и потому еще более абстрактные) мнения, фантазии, предрассудки. Отсюда наивная утопичность взглядов — что вовсе не обязательно записывать в недостатки: читающей публике это интереснее теоретических утопий, которыми грешат партийные функционеры, слишком уж рьяно натягивающие логику на повестку дня очередной фракции. В отличие от них, Бебель всегда оставался беспартийным просветителем — готовым принять любые доводы, но без фанатической приверженности и фракционной дисциплины. По любому вопросу одни социалисты не согласятся с другими — так зачем принимать сторону одних против других? Тем более там, где затронуты интересы людей, далеких от политической борьбы — и для которых всякая власть беда.

Вообразите, что Маркс, Энгельс, или Ленин, — публикуют что-нибудь от себя лично, вне увязки с интересами партийного строительства! Трудно? Не то слово! Можно расценивать это как цельность личности гения — но можно и воспринимать как ущербность, неумение стать личностью, освободиться от духовного диктата. Обе догадки верны: классовая личность воспроизводит внутри себя всю совокупность общественных противоречий, и прототипы будущего вынуждены уживаться с классовым наследием; прогрессивные идеи воплощаются в уродливых формах, а в любом уродстве — лучики света.

В этом смысле Бебель и Маркс — иллюстрации разных сторон отношения бесклассовой личности к бесклассовому обществу. Бебель дает образец духовной свободы, когда человек важен сам по себе, вне зависимости от внешних ожиданий и сколь угодно объективных обстоятельств; разумное существо поступает так, как считает нужным, ему никто не указ, и природу оно умеет переделывать под себя. Человек может придумать правила игры — но он же легко заменит их другими, если это подсказывает разум. Но разум не внутри человека — это единство многих сознаний и самосознаний, выражение их всеобщности, равенства человека миру в целом. Тождество личности и общества — представлено (в неизбежно ограниченной мере) деятельностью Маркса, Энгельса, Ленина. Да, они целиком внутри партии — но их позиция совпадает с позицией партии, они и есть партия. Точно так же, как человек будущего не противоположен обществу — каждый и есть это общество, всеобщее в единичном. Идея трудна для современного ума — но ее модельные обнаружения позволяют предполагать, и следовать образцу. Хотя Бебель не предполагал — и не следовал.

Название обманчиво. Может показаться, что речь пойдет об участии женщин в революционном движении и строительстве социализма (чисто по-ленински — никаких других аспектов "женской" тематики Ленин публично не признавал). На самом деле — ничего подобного. Просто в одной книге соединены две (общий объем примерно пополам): сначала про женщин — потом про социализм, безотносительно к полу. Почему так — с уверенностью не скажешь. То ли женщины как заманка в социализм — то ли социализм как оправдание женского уклона. Либо все вместе — перенаправляя разные сомнения в соответствующий раздел; это расширяет аудиторию — и поднимает тиражи (здесь размер заведомо имеет значение). Разумеется, есть и формальная склейка: утверждается (без особых оснований), что устранить уродство женской современности невозможно без изменения общественного строя — и что без участия женщин социализм помыслить нельзя. В обоих случаях наличное состояние дел проецируют на историческое развитие — что сразу же отсекает непредставимые на данный момент варианты. То есть, в будущем все как сегодня — только лучше. Без радикальных перемен.

Сильная сторона — выращивание будущего из тенденций; значит, чуточку больше уверенности в будущем, стимул добиваться перемен. Однако после всего остается дурное послевкусие: а что, собственно, изменилось? Все снова вращается вокруг собственности (общественная, частная — какая разница?), снова женщин спаривают с мужчинами брачными узами (пусть даже легко расторжимыми), снова дети на иждивении (в собственности) родителей и это не люди (пока не пройдут формальный возрастной ценз). Вероятно, следует сделать поправку на особенности нашего восприятия — с учетом сотни лет исторического опыта: тогдашнему читателю все казалось настолько сказочным, что и сомневаться нет повода; сегодня мы знаем, что многие предсказания, которые Бебель считал социалистическими, прекрасно сбываются в рамках капитализма, ничего не меняя в его повадках, — и сам собой напрашивается вопрос: возможно ли замахнуться на большее?

На это мы и обращаем главное внимание — для этого наши заметки на полях. Восторгаться по поводу гениальных прозрений — занятие пустое; важнее осознать, до чего еще не дозрели.

Гениальность в том, что книга затрагивает (хотя и в разной мере) практически все аспекты воспроизводства разума — и наше видение существенно расширить тему пока не может. Однако в том, что у Бебеля собрано по интуитивно-эмпирическим соображениям, мы хотели бы увидеть логику общественного развития — и тем самым дать опору суждениям о необходимости и целесообразности практических шагов. Забегая вперед: оказывается, что разговоры о женщинах и мужчинах — лишь частный случай более общей задачи, в рамках которой не кажется разумным выдвижение половых различий на сколько-нибудь заметное место в борьбе за бесклассовое будущее.

Так мы возвращаемся к ленинской тактике избегания: да, надо быть в курсе споров и экспериментов — но к нашей работе это напрямую не вяжется, и лучше не отвлекаться на второстепенные изыскания, оттягивая силы с направления главного удара. Тактика разумная — но только в условиях нехватки сил. Что автоматически влечет за собой больные перекосы: ударим с одного боку — вылезет флюс с другого. Но откуда дефицит? Не оттого ли, что наличные ресурсы используются далеко не полностью — подобно тому, как Бебель вырезает из истории лишь одну (изрядно надоевшую) колею?

Ленина возмущает массовое эпигонство — он призывает прекратить безобразие и читать Бебеля, у которого, якобы, все уже есть. Скорее всего, многие ленинские воззрения тоже восходят к старшим товарищам; но это не мешает ему по-своему их интерпретировать и расширять. Так почему другие такой чести лишены? Давайте навалимся всем миром: каждый внесет забредшую к нему крупицу разума — в общих интересах. Маркс написал Капитал; это не значит, что книжки по экономике больше не нужны. В какой-то мере, Бебель популяризирует Маркса — и кто-то другой мог бы заняться популяризацией Бебеля! На одних популяризаторов найдутся другие; это не опошление — это разные ракурсы, взаимно дополняющие, а не отрицающие друг друга. Допустим, в потоке больше грязи, чем кристальности вод; что с того? — это вопрос индивидуальных склонностей и дарования автора (по Бебелю: "он один несет ответственность за сказанное"), но никоим образом не опровержение принципиальной необходимости творить. Если не дать ходу пытающимся писать про социализм — на их место встанут убежденные апологеты капитализма, и грязи только прибавится. Пусть народ путается, громоздит одну ошибку на другую, — но он таки творит, и тем самым утверждает свободу творчества, без которой не нужен (и невозможен) никакой социализм. Называть огрехи грехом — и забрасывать согрешивших камнями — сугубо классовая привычка. Ошибок хватает и у классиков марксизма; в конце концов, наш язык формировался в условиях классового общества — и зачастую плохо приспособлен для выражения неклассовых идей. Тем более важно пробовать, подступаться с разных сторон — искать выразительность, производить ее как (общественный) продукт (совместной) деятельности, по-человечески, а не ждать откровений свыше.

Насколько мы можем судить, Бебель искренне желает улучшить мир и делает что может для этой, главной цели. Здесь он выгодно отличается от того же Ленина, у которого на первом плане узкопартийные интересы (и лишь где-то в далекой перспективе собственно человеческое). Конечно, избегание общих идей и революционной конкретики ведет к сползанию в эклектическую эмпирию; фактически, Бебель продолжает доминирующую в идеологии позитивистскую струю — со всеми ее идеалистическими и метафизическими корявостями. Пренебрежение логикой не проходит бесследно: Бебель противоречит самому себе, и путает читателя; книгу можно истолковать как угодно, повернуть в любую сторону. Вместо глубоких идей — эффектные картинки, игра на публику. Бебель увлекается, и может увлечь, — но результат обманывает ожидания: разговор не о будущем а о том, что не нравится в настоящем, без возможных альтернатив; передержки бросаются в глаза. Утопия Бебеля воспроизводит слабости прежних утопий (начиная, как минимум, с древностей Междуречья) — и даже местами уступает им.

Предположительно, свою роль сыграло и обращение к проблемам взаимоотношений полов — и подчеркнутое выдвижение их на первый план в названии и структуре книги. Само по себе это не криминал. Всплеск интереса — веление времени. Значит, чего-то людям не хватает для того, чтобы мечты переросли в руководство к действию. Одной экономики для этого мало. Пока мы не представляем себе, чего именно мы хотим, — мы, по факту, и не хотим ничего, и остается только плыть по течению, оставаясь не разумными, а природными существами. Формы, которые примет наша мечта, зависят от форм общественного устройства — и если что-то всплывает наверх, это не случай и не произвол, а выражение исторической необходимости. Когда Ленин призывает снять половые дискуссии с повестки дня — он не прав: точно так же, как идеологические битвы прошлого принимали форму религиозных расхождений, жизненно важные аспекты строительства бесклассового общества при капитализме сливаются в "женский вопрос", и его не отменить никакой политикой — он вылезет в других местах в другом обличии, и тем вернее, чем старательнее его замалчивать.

Однако обращать внимание можно по-разному. Пока ничего кроме поверхностных наблюдений и субъективно эмоциональных реакций — это кухонные посиделки, фига в кармане. На ранних этапах такой синкретический фон полезен — он создает общественный настрой, питательную среду для чего-то продвинутого. Если же руководящей идеи все нет и нет — настроение вырождается в базар, спекуляции на модную тему и спекуляции на тему моды. А это уже другой фон, и питает он не историческую тенденцию, а наоборот, попытки отгородиться от насущных задач — и технологии отвлечения масс от неудобных для правящей верхушки поползновений. Чем отгораживаемся и отвлекаем? Да все тем же — фактами из жизни. Из той, которая вокруг, и говорит сама за себя. Но ничего не говорит про будущее — которого пока нет, и только разум может такое себе вообразить, и сделать руководством к действию. Уберите эти фантазии — и факты бессмысленны, и вертеть эти кубики можно сколько угодно без малейшего риска для господской задницы. Это всего лишь природа, сплошная естественность, которая, вроде бы, тоже как-то развивается — но человеческие интересы ей при этом учитывать незачем, и тогда "естественно-исторический процесс" воспроизводит лишь природность, и чем ее больше — тем дальше от разума. Достаточно свести отношения между людьми к этой безмозглой природе — и люди выглядят обыкновенными зверушками, не знающими ничего кроме органических потребностей, и беспощадной конкуренции по их поводу — и ничего больше в общественной жизни не разглядеть. Оторванная от рефлексии эмпирия — это эмпирионатурализм.

Стоит поделить людей на противостоящие друг другу группы — и нет больше общественных существ, а есть представители того, что в математике называют классами эквивалентности. Классовая трактовка общества — превращает его в организм, соединение различных органов. То есть, уже не общество, а нечто живое, природное, — и следовательно неразумное. Если начинать с единства, с человека как принципиально неприродного (разумного) существа, — виртуальные группировки не обособляются в нечто реально существующее, они остаются моментами внутреннего движения, имеющими смысл лишь в отношении к высшему уровню. Каким именно образом будет развертываться эта иерархия — для человеческого духа не столь важно, это ничего не меняет по существу. Но когда классовое общество закрепляет различие рабов и господ, женщин и мужчин, детей и взрослых, — разуму конец, и остается только животность. Поднимите на шит любой частный вопрос: женский, педагогический, религиозный или национальный, — и вы не сможете вылезти из него к идее общественного (всеобщего) человека, в котором сняты все эти различия, а есть только тождество человека и общества как разных сторон одного и того же — разума, духа. Чтобы объединиться — надо объединяться: искать общее, точки соприкосновения и взаимную обусловленность. Если нет этой философии — остается политика, борьба партий, классовые противоположности.

Тут мы опять упираемся в диалектику. Маркс и Бебель как стороны разумности неразумно отчужденные друг от друга. Позиция Маркса (и в этом смысле Ленин — последовательный марксист) — собрать себя в кулак ради главного, сделать жизнь отсветом великой идеи. Ради это Маркс готов поступиться даже любовью. Напротив, Бебель призывает ценить жизнь во всем ее разнообразии, и цитирует Вагнера (Искусство и революция):

Но сделайте радости целью — и у вас не будет ни цели, ни радостей. Любите любовь — и у вас не будет любви. Маркс и Бебель — воспитаны в классовом обществе и не могут преодолеть вбитой в подсознание привычки противопоставлять одно другому, а значит и одних людей другим. Суть в том, чтобы снять различие между великим и малым — сделать его неуместным, соединить в себе и то, и другое; тогда уже не надо придерживаться одного и пренебрегать другим. Только так можно прекратить животную борьбу за существование — в которой неизменно одно встает над другим, — а не рядом, не вместе. Вот и получилось, что Маркс поставил все на экономику — и забыл о духе, а Бебель пытается поймать субъективное видение — и теряет экономическую основу. Потомкам придется сводить разорванное воедино — и минус на минус таки должен дать плюс! Когда это произойдет — гадать не будем; наша забота — по возможности поспособствовать.

Поэтому возьмем что дают — и потыкаем в замеченные по ходу знакомства идеологические гнилости.

По логике, следовало бы сначала дать абрис социалистической утопии — а потом развертывать фрагмент за фрагментом в качестве иллюстрации общего принципа. Так Бебель и поступает — и есть у него отдельные трактаты о государстве, о религии, о социализации. Добавить такой же о женщинах — и все остается в балансе, и ни одна из черт не выпирает из картины. Но когда целое приклеивают к выставленному началом всего "женскому вопросу" — это идеологически ангажировано, поскольку предлагает прежде всего заняться взаимоотношениями полов, а социализм засунуть под юбку в качестве гипотетического средства удовлетворения половой потребности — которая якобы главнее, ибо идет от природы и будет всегда. Софизм устроен просто: чтобы свести общественное к животному, молча предполагают, что человеческое (культурное) поведение есть лишь видоизменение животного — сразу отсекая от идеи человека собственно человеческое; тогда, конечно же, одну животность легко вывести из другой. Стоит пойти в обратном направлении и движение органических тел в культурном контексте считать лишь частичными обнаружениями качественно иных, духовных процессов, — и нет в жизни ничего святого, и можно задумываться о том, как перестроить природу, чтобы она лучше отвечала велениям духа. Тогда физиология пола ничем не возвышеннее прочих телесных нужд; природные вещи — реквизит, материал для переработки, сырье, нечто заведомо вспомогательное; и надо не умиляться естественности, а преодолевать ее, устраивать мир разумно. Кабе писал о культуре ходьбы; Маркс писал о культуре еды; точно так же, следовало бы писать о культуре пола, о культуре речи, о культуре сна, — и о производственной культуре вообще (включая и материальное, и духовное производство). Смысл человеческой деятельности именно в этом: мы не только усматриваем культурность в разнообразии быта — но и намеренно эту культурность создаем, делаем ее не природной данностью, а творческим продуктом. Тогда нет риска запутаться, подобно Бебелю, в хаосе частностей: каждую из них мы заставляем служить целому, и только в этом качестве рассматриваем как человеческую потребность. Но нет и опасности утратить (подобно Марксу и Ленину) чувство реальности, обожествить материальное производство в качестве единственного воплощения духа, что делает наши цели пустыми абстракциями, безразличными к особенностям реализации. С одной стороны, наш мир не распадается на хаос телесных форм, в котором целое остается не более чем статистикой; с другой стороны, мы замечаем, что целое требует всех возможных воплощений — полноты бытия, богатства возможностей.

Начиная с человеческого — мы видим в природе плоды своего труда, и понимаем, чего в ней пока не хватает, ставим задачи на будущее. Голую эмпирию — просто не с чем соотнести; она вынуждена вариться в собственном соку — и ничего человеческого в ней нет, и улучшать, вроде бы, ничего не надо... С великими теоретиками — бороться трудно: на них надо натравить стаю вульгаризаторов и эпигонов, достаточно умных, чтобы не казаться смешными на фоне оригинала; таких немного, они дорого стоят, и могут отбиться от рук. Бебелевская эклектика — господам удобнее: невзыскательная публика ведется на фантики, а выкопать из мусора разумное начало сумеют лишь самые дотошные (значительную часть которых можно перекупить и перебросить на теоретический фронт — где их эмпиризм станет воинствующей вульгарностью). Базар на "женские" темы запросто монетизируется — вписывается в рыночные формы и не дает поводы рваться из колеи. Разделяй и властвуй — древний лозунг эксплуататоров всех мастей. Пусть возмущаются насилием в семье — лишь бы не возмущались классовым насилием (и не усматривали связи одного с другим). Пусть смакуют подробности аморального секса — лишь бы не замечали безнравственности капитализма, всеобщего разделения труда, дележки общественного пирога крупнейшими капиталистами и драки низов за крохи с барского стола. Снова та же классовая логика: крошки никак не соотносятся с пирогом, они возникают как бы сами по себе — и делиться с рабами господа совершенно не обязаны. Но есть мы — и пришли мы для того, чтобы подпортить буржуйское и эмпирионатуралистическое благолепие. Следуя Бебелю, поделим обсуждение пополам — однако про женщин будем говорить с точки зрения бесклассового будущего, а про социализм — под знаком любви.

На подступах

Логика железного революционера предельно проста: есть мы и они, и надо чтобы их не было. Для этого вспомним, что кроме тех и этих в наличии косная масса, бурлящая протоплазма, — которую достаточно чуток подогреть, чтобы оппоненты попали под метаболизм и перестали создавать проблемы. Что тогда станет с нами? — это уже другой вопрос, задаваться которым на гребне борьбы неуместно и несвоевременно.

Все остальные различия для партии просто случайность, внешние обстоятельства, на которых можно при случае сыграть — но подшивать к делу ни в коем случае! А вот для не наших — умение различать иначе становится мощным оружием: если в рядах партийцев одни не совсем как другие — это раскол, и (хотя бы маленькая) победа. Поэтому первый пункт устава — уважать партийную программу, и ничего сверх нее; национальность, вероисповедание, сословная принадлежность, пол и возраст — вне партии, в протоплазме, внутренние движения которой революционерам до лампочки, а важна лишь верная политическая ориентация.

Но человечество состоит из людей. А люди иногда усматривают в мире такое, до чего ни один вождь не додумается. Кому-то про классы и коммунизм — а он интересуется чьей-то сексуальной ориентацией... Почему вдруг сотни партийцев (к великому ужасу вождей) втягиваются в дискуссии об отношениях полов и забывают лишний раз перечесть коммунистический катехизис? А некоторые, подобно Бебелю (и нам!), осмеливаются даже критиковать и подправлять классиков. Отмахнуться и заклеймить — это партийная позиция. Предположить за общностью нечто фундаментальное — это философия.

По нашему глубокому убеждению, человек отличается от всего остального умением представлять себе то, чего нет, — но чего ему очень бы хотелось. Иногда воображают и то, чего очень не хочется, — но тут речь о уже имеющемся, знакомом по опыту (хотя бы воображаемому). Когда же замахиваются на невиданное — это творчество, изменение природы под действием чего-то неприродного, что мы (без лишней стеснительности) именуем духом, а стремление духа воплотиться не в какой-нибудь материи, а той, что лучше ему подходит, называется разумом. Между разными воплощениями одного и того же возникает особое (духовное) отношение: они не могут существовать друг без друга, и на человеческом языке — это любовь.

Теперь прикиньте: капитализм — общество всеобщего отчуждения, раздирающего любую общность на противоположенные обломки, способные быть, самое большее, рыночными партнерами. Можно сколько угодно перекраивать экономические структуры — это никоим образом не устраняет классовых противоречий, а только переметает из под одного ковра под другой. До тех пор, пока мы занимаемся только экономикой, соединяя людей внешним образом в трудовые коллективы или конкурирующие партии — из буржуинства нам не вырваться; в этом секрет живучести, феноменальной приспосабливаемости капитализма: его нельзя победить его же методами, ростом эффективности труда и всеобщего изобилия. Важны не вещи — а отношения между людьми (хотя бы и по поводу вещей). Вспоминаем о любви: если обнаружилось духовное единство — никакой экономикой его не перешибить, и даже смерть бессильна. Оказывается, что бывает и такое, что вообще не разделить: чем больше пытаются растащить в разные стороны — тем теснее духовное слияние. Именно здесь кащеева погибель — и этого буржуи всех стран бояться пуще любой напасти.

Как капитализм будет бороться с любовью? По-капиталистически. На место любви как духовного отношения буржуазная пропаганда поставит частные материализации: родительскую любовь, дружбу, половую любовь, и т. д. В каждом из таких воплощений люди заведомо разделены, распиханы по полочкам классовой кунсткамеры. А как только разделили — можно властвовать, вставлять палки в колеса и всячески препятствовать перетеканию внешних (рыночных) отношений к подлинной интимности; достигается это простым и проверенным способом: формализацией отношений, превращением людей в членов коллектива, в органы социального организма (а органы — любить не умеют, это умеют только люди). В частности, половую любовь чаще всего обезличивают браком, созданием семьи (хотя есть и другие, не менее формальные варианты). Поскольку же в коллективе человеческие отношения подменяются органическими (животными) — остается только подобрать аналогию из животного мира, чтобы торжественно провозгласить родство выхолощенной любви с физиологическими играми. Чем и занимаются все подряд, включая Бебеля — и тех, кто был до или пришел после.

Отсюда практические выводы. Бороться с капитализмом следует по (как минимум) двум направлениям: в экономическом плане — разрушая всевозможные формальные общности и стирая различия (тем самым открывая всем простор для творчества), а в области духа — подчеркивая особое место разума в целостности мира и поддерживая мельчайшие искорки любви (в том числе в отрицательных формах, как ненависть к душителям свободы — включая себя). В классовом обществе элементы неклассовых отношений каждый раз будут встроены в нечто классово ограниченное — и мы будем поддерживать сколь угодно скандальные варианты, но лишь до определенного предела — пока они еще способны стать носителями разума и любви. Если нужно — примкнем к партии; но легко откажемся от этого союза (но не от его духовного наследия) при смещении исторических перспектив. Человек важен как личность, как единичность духа — только тогда он способен представлять дух вообще, общество в целом. Это одна из черт будущего, бесклассового бытия — которую надо культивировать везде и всюду, насколько хватит сил.

Признавая, что человечество до сих пор зависит от биологических тел — мы вынуждены считаться с их физиологией и учитывать органические различия. Часть различий относительно случайна: раса, телосложение, тонус, травмы и уязвимости, темперамент; другая часть воспроизводится достаточно регулярно: пол, возраст. Однако ни одно из этих различий не влечет за собой общественных последствий — точно так же, как перемещение в пространстве и во времени, смена рода занятий или круга знакомств, сами по себе не меняют человеческой личности: чтобы превратить природные обстоятельства в общественное явление, нужно сделать их продуктами деятельности — включить в общественное производство, со всеми вытекающими из этого личными связями. Ребенок чувствует себя ребенком лишь там, где его тыкают мордой в его несовершеннолетие, подчеркивают поражение в правах; аналогично, женщина будет женщиной лишь в отношении к мужчине — и это классовое, а не органическое различие, продукт общественной организации, которая воспроизводится точно так же, как продукты питания или быта, как орудия и характер труда, как производственная инфраструктура.

Следствие: увидеть человека в женщине или мужчине возможно лишь там, где они преодолевают культуру половых различий и строят отношения на принципиально иных началах, исходя из духовной общности и свободы. То есть, сначала любовь — а потом уже какие-то частные проявления, включая, возможно, эротику и физиологическую близость (не обязательно в форме традиционного секса). Тогда различия лишь подчеркивают тождество, придают оттенки, — но не определяют человеческое общение как таковое. Значит, и в условиях классового общества возможно оставаться человеком — если рассматривать навязанные недоразвитой культурой формальности как объективные обстоятельства, как природу, как материал, на котором мы будем строить свою духовность — совершенно неприродным образом, следуя идее бесклассового будущего — а не по прихоти рынка. Добиться этого можно лишь сознательно выстраивая такую жизненную позицию: обращать внимание на неразумное — и поступать разумно. Никакая интуиция не выведет человека в люди. Надо работать над собой, растить в себе личность — не останавливаясь ни на мгновение. Кому-то проще на практических примерах, в гуще событий; другие обратятся к опыту рефлексии — это другая практика; в идеале, следовало бы соединить одно с другим. Но пока будем просто читать Бебеля — и высказываться за или против.

По стариной традиции каждая солидная книжка обязана иметь предисловие. Новые издания — со своими предисловиями; так на текст налипает окололитературная суета: расшаркивания перед спонсорами и коллегами, полемика, заигрывание с публикой, (авто)биографические экскурсы... Большинство читателей предисловий не читает — и это правильно; по-хорошему, такие материалы надо выносить в отдельные публикации — где фокус не на идеях, а на идеях по поводу идей, —следовательно, уместны эпатаж, передержки и риторические вольности, в духе жанра. Но, если честно, излишнее внимание к собственной персоне — никого не украшает: интересно не то, что кто-либо думал и говорил об мне родимом, — важнее, что другие высказывают по поводу моих идей (которые, в общем-то, и не мои); точно так же, историческое развитие подтверждает (или отвергает) не мою правоту — а верность идеала (который вполне мог бы утвердить себя и без моего участия).

В наши дни коммерческие публикации стряпают по типовому шаблону — и выносит на обложку рекламно-восторженные отзывы, написание которых давно стало выгодной профессией. Современный издатель не заморачивается гармонирующим с текстом художественным оформлением — и якобы отзывы якобы читателей пишут те, кто знаком с текстом на уровне оглавления, не больше. Тем более неприятно, когда автор вливается в этот рекламный галдеж и грубо намекает на свою неоспоримую исключительность. Бебелевские предисловия — не исключение. Поскольку подпевалы и оппоненты вытаскивают на поверхность то, что в буржуазной литературе положено вытаскивать — реакции автора вписаны в политически ангажированный контекст и показывают творения далеко не с лучшей стороны. Например, "один английский автор" подпускает комплимент:

Считая Бебеля лицом социалистов, он резюмирует:

Бебелю отзыв явно по душе — и он курсивом выделяет якобы мажорную концовку, не замечая, что фактически подписывается под смертным приговором социализму. Подленькая буржуазная уловка — и развели "социалистического писателя" как последнего лоха! Оказывается, речь только о современных брачных отношениях, которые, конечно, далеко не идеальны — но существует, видите ли, "высокий идеал брачной жизни", — и мы его, якобы, уже знаем (благодаря Бебелю!), — и надо лишь чуточку подправить "экономическую систему", допуская "полное освобождение" (от чего?) и "абсолютное" (то есть, чисто абстрактное) "равноправие полов" (а не людей!) — но только "в браке"! Тем самым существование брака и семьи провозглашено на вечные времена — следовательно, вечным будет государство и право (ибо брак и родство суть чисто правовые отношения), а значит вечно господство одних классов над другими (форма которого есть государство) — и ни о каком бесклассовом будущем мечтать уже не приходится, а бебелевский социализм выглядит всего лишь "кооперативной республикой" (затея весьма сомнительная). Революционера записали в ренегаты — а он и рад.

В полном соответствии с принципами современного НЛП (или античной софистики), Бебелю подсовывают тупых оппонентов — и он выпускает полемический пар по частностям, забыв о главном. Воюя с наемными апологетами капитализма, которые ничего не значат сами по себе, можно польстить себе и успокоиться:

Именно такую реакцию манипуляторы и провоцируют! Недооценка противника — верный путь к поражению. Технология промывания мозгов как раз и опирается на откровенный идиотизм, который широко тиражируют, делают всеобщим, пропитывают им всю культуру. Стоит повторить глупость тысячи раз — и к ней привыкают, сродняются с ней, и уже не мыслят себе ничего другого. Мало того, что у социалистов нет столь мощного инструментария пропаганды и контроля над средствами массовой дезинформации, — они еще и не замечают манипуляторства, поддаются на провокации; спорить с дураком как с умным — значит, поднимать его авторитет в глазах масс, делать легковесное весомым. Прав был Ленин, когда в партийных и философских разборках просто отмахивался от наскоков, выставлял оппонентов ничего не смыслящими младенцами, нехорошо обзывал на философском матерном — и спускал в утиль, вместе со всеми детьми, которых угораздило креститься в этой зловонной купели. Да, это не политкорректно. Но тактические задачи решает на все сто. Другое дело, что предложить что-нибудь взамен таки стоило бы — а ресурсов у партии не нашлось...

Бебель не видит подставы — и на полном серьезе заявляет, что с купленными критиками

И тем самым демонстрирует полное непонимание сути исторического материализма: дело как раз в том, что люди не просто переживают свою историю — они ее творят! Относятся к этому сознательно, а не как природный существа — и потому в их воззрениях на историю не может (и не должно!) быть ничего "естественного": это продукт деятельности. Простота обманчива: она опирается на ограниченность классового сознания, оперирующего голыми противоположностями, найденными раз и навсегда. Чем тогда Бебель отличается от тупых оппонентов? Масштабами тупости?

Критики точно засекли слабину в интеллектуальных пристрастиях Бебеля: вульгарность материализма, сползание в дурную метафизику. Они бьют по его любимому детищу — идее социального наследования, превращающего человеческую историю в филиал естественного отбора. Обобщение дарвинизма на "наследование приобретенных признаков" превращает людей в животных, оскотинивает человечество, — что очень удобно правящей элите, издавна заявлявшей о своем "прирожденном" праве направлять безмозглое стадо куда заблагорассудится — якобы к его же скотскому благу. Чтобы утвердить "социалиста" в этой дичи, достаточно подкинуть пару-тройку возражений от фонаря — и пусть товарищ развлекается, самоутверждается, разбивает в пух и прах, не замечая, как засасывает его антикоммунистическое болото. Пусть распинается, если кое-кто (намеренно)

Бебель не понимает, что говорить о приспособлении там, где речь о качественных изменениях общественного бытия и сознания — нонсенс! Нельзя приспособиться к тому, что только зарождается, находится в процессе становления. Приспособление — выражение застоя, отказа от самой способности сохранять и развивать. Что-то есть уже не потому, что мы решили это сохранить, — оно существует помимо нашей воли (а значит, против нее), и нам остается покорно принять эту природную данность и постараться выжить на ее фоне. Разумное существо ведет себя иначе: оно решительно меняет все, что его не устраивает — природу приспосабливает к себе, а не наоборот.

Дурное наукообразие, привычка ссылаться на чужие мнения по каждому поводу и без повода — грязно играет с Бебелем. Во введении длинный перечень громких имен: Кант, Шопенгауэр, Бюхнер, Геккель, Ломброзо, Тарновская, Крафт-Эбинг...

Потом оказывается, почти все вышеперечисленные по самым важным вопросам грешат против истины. Например, про Ломброзо:

И так далее. Исключение сделано только для Тарновской — она таки женщина, а Бебель всем сердцем за милых дам!

Нет уж, давайте говорить от своего имени — к чему сам же Бебель во введении призывал. Количество согласных — не аргумент. Дураков все равно больше — и на одну вашу ссылку они выставят тысячу своих. А по поводу доказательности... Книги пишут не для того. Автор может лишь показать, на каком материале он пришел к выводам — но сами выводы совершенно безразличны к этому пути и допускают сколько угодно других; с другой стороны, из тех же посылок всегда возможно вывести и нечто противоположное. Так, в предисловии Бебель двумя руками за "приобретенные" инстинкты (особенно у женщин); в основном тексте — он придерживается диаметрально противоположных взглядов:

Но речь вовсе не об аналогах биологической эволюции! Основную ошибку сторонников теории "общественного инстинкта" (которую в советской педагогике будет пропагандировать Н. К. Крупская) он видит в том, что они,

Какая роскошь! Именно так: общественное бытие, культурная среда  — мощнейший фактор перестройки физиологии биологических тел и видовой психологии. Наши тела — продукт совместной деятельности, не природное, а культурное образование. И мы вправе переделывать себя, искать другие воплощения, открывающие новые грани разума, высшие уровни культуры. За одну эту фразу — надо ставить памятник! Такого ни у кого нет. Лишь в конце XX века Ильенков говорит-таки (хотя и очень робко) про конструирование тел; но до перестройки психологии он не дорос, и для него это "лженаучный" фрейдизм...

Но заметят эту гениальность (спрятанную за бог знает чем в самой середине толстенной книги) далеко не все. Зато бросается в глаза концовка одного из введений:

Снова инстинкт, снова безмозглая протоплазма... Что не умеют делать разумно — сплошная дикость. Подчиняться господам — подло; но подчиняться массе — худшее рабство. Вспомните про панургово стадо. Вы хотите такого конца?

После стольких идеологических ляпов восторги по поводу якобы уже достигнутого вызывают резонные сомнения:

Ой-ли? Почему-то и сегодня, почти сто лет спустя, в "культурных" странах свирепствует кампания за женское равноправие, за право на контрацепцию и аборты, за свободу развода, против сексуальных домогательств и семейного насилия... Если в начале века все уже было здорово — неужели вдруг похужело?

С другой стороны, напрягает само противопоставление женского движения всем остальным. По признанию автора, книга призвана показать, что женщины могут стать полноправными членами общества только после изменения общественного строя, перехода от капитализма к социализму. А тут выясняется, что и путем буржуазных реформ можно добиться "замечательных результатов". Массовой публике подсунут вывод: товарищ был неправ по поводу социализма — так давайте оставим только женские движения: это грациозно и пикантно (как танец на шесте, женский реслинг или женский футбол); а социализма нам не надо — фу! бяка! у нас самая женственная в мире демократия...

Некоторые, впрочем, рассудят иначе: видимо, результаты, о которых рапортует Бебель, — это не то, ради чего все затеяно; это буржуазные результаты, расплывчатые и половинчатые, — которые, разумеется, вполне совместимы со всеобщей буржуазностью и вполне достижимы в рамках общедемократического прогресса. По-видимому, есть и другие результаты, добиться которых при капитализме никак нельзя; к сожалению, Бебель не выделяет из эмпирической кучи именно это — придется по возможности догадываться самим, вытаскивать разум из животности.

Чет и нечет

Допустим, человечество еще какое-то время будет делиться на две половинки — мужскую и женскую. Допущение в наши дни довольно сильное — но во времена Маркса, Бебеля и Ленина нынешние лихие эксперименты еще воспринимались как архаика: первобытные нравы — или что-то из библии. Первичные половые признаки оставались чуть ли не единственным постоянным признаком, роковым предопределением. Во всех анкетах — указание пола обязательно. Единственное, что может с этим сравниться, — дата рождения (а потом и дата смерти); но эти циферки стали приписывать довольно поздно, а без бумажки возраст определить удается лишь в самых общих выражениях (особенно у покойников). Сегодня слишком моложавым в магазине водку без паспорта не продают; кто раньше срока постарел — имеет шанс на транспорте присесть. А раньше бедняку было без разницы: пахали с малолетства и по гроб жизни. Зато пол определить — без проблем (даже если результат не соответствует личным ощущениям и ксиве).

Раз уж образовалось отличие одного товара от другого — грех это не монетизировать. То есть, как минимум, у каждого пола имеется рыночная цена, согласно биржевой конъюнктуре. Сколько-то одних дают за энное количество других. Бывает по-разному; европейцы в качестве эталона канонизировали патриархальную моногамию: меняем один на один, приданое на калым. Как у электронов: спин вверх, спин вниз — и ничего третьего в квантовое состояние впихнуть нельзя. Ушлые физики, правда, придумали всякую экзотику: в плазме частицы одного пола склеены в соответствующие спиновые компоненты — а газ куперовских пар допускает сколь угодно плотную упаковку... Но эти эротические фантазии — жалкое подобие реальных уловок, через которые добропорядочные обыватели запросто обходят суровый закон. Тем не менее, чисто формально, брак — состояние четное.

Есть маленький нюанс: собственно патриархальность. Странным делом, которые со спином вверх — достойнее тех, кто наоборот. Как в обществе, так и в семье. С чего бы это? По природе — разницы совершенно никакой. Помните у Тургенева?

Стало быть, причины различий в общественном положении полов придется искать не в анатомии и физиологии — а в устройстве общества, которое, как нам объяснил тов. Маркс, существенно зависит от способа производства. Соответственно, изменять половые порядки следует не призывами к толерантности и начальственными декретами, а таким переустройством экономики, при котором никому и в голову не придет интересоваться первичными половыми признаками — даже там, где, казалось бы, все дело именно в них, — в половой жизни. Последнее старым кадрам представить трудно; у наших современников — уже копится кое-какой опыт...

По все той же физической аналогии, можно предполагать, что главная примета это гипотетического будущего — свобода. Когда одна частица никак не зависит от других — может вертеть спином куда угодно. Упорядоченность возникает лишь при воздействии чего-то макроскопического (во внешнем поле) — или при связывании частиц. Значит, идея в том, чтобы убрать любые обстоятельства, загоняющие людей в коллективы или подчиняющие независимой от их воли задаче. Легко догадаться, что капитализму тогда хана. Никакого разделения труда, никакого обмена продуктами — и незачем навешивать ценники.

Именно так подходит к делу социалист Бебель, когда рисует нам (хотя бы и утопическую) картину светлого социалистического бытия. Различие полов у него при этом вообще нигде не фигурирует — и приходится добавить специальную главу, дабы увязать вторую половину книги с первой. Правильно. Не нужны "социализму" ни половые признаки в паспорте — ни сами паспорта. Пусть каждый меняет внешность как заблагорассудится, отрезает или пришивает, что нужно, и делает потом с этим нечто индивидуально-неповторимое, на счет чего никаких предписаний и рекомендации никто не издает.

Возвращаясь из мечты в классовую действительность, что мы выдвинем в качестве главной цели грядущей революции? Правильно: освобождение всех людей, независимо от пола, возраста, телосложения, национальности и прочих бытовых случайностей. Есть резон выделять освобождение женщин в особое производство? Не более чем делить по цвету глаз — или по фасону одежды. Заметим: капиталисты умудряются растащить и по глазам, и по одежке, — и натравить одних на других, чтобы о всеобщем равенстве никто уже не помышлял. Из той же оперы прочие освободительные движения, включая экологию и феминизм. Однако вместо ясного указания на классовую подоплеку всяческой дележки — сколькая декларация:

Термин придумали буржуи — чтобы запутать дело. И на первый план выдвигают они же — по тем же соображениям. Можно подумать, что женщинами заниматься можно помимо всего прочего — и что интересно это преимущественно дамскому полу. Будьте уверены: так и подумают. Например, в предисловии (советского) издателя к русскому переводу (по которому я тут цитирую):

В решении "женского вопроса" заинтересован не "женский пол", а все разумное человечество! Даже если бы сами женщины не стремились к его решению (а они, как отмечает Бебель, часто даже против: сплошь "филистеры мужского и женского пола"). С другой стороны, называть это "вопросом" — уж очень идиоматично! Разумные люди предпочтут лишний раз не задавать вопросов (ну, разве что риторически, в качестве выразительной речевой конструкции) — и отвечать ни за что не обязаны; они действуют по велению разума и сердца (что для них одно и то же). Когда на повестке дня всего лишь вопрос — это допускает бесконечные дискуссии, копание в мелочах. А надо браться всерьез и осушать классовое болото, попутно занимаясь, конечно, и единением полов. Следовало бы поднапрячься и придумать более подходящее название — могучий немецкий язык дает нам многочисленные примеры удачного словотворчества. Тогда, возможно, удалось бы откреститься и от физиологического понимания пола: неравенство по признаку пола (как и по всем прочим признакам) есть характерный признак классового общества, и прежде всего капитализма — где оно доведено до высшей степени, до формального равенства; поэтому говорить о женщинах и мужчинах (но ни в коем случае не по отдельности!) в контексте революционных преобразований можно лишь указывая на классовую основу этого различия, когда человеческие тела важны не в качестве носителя разума, а лишь для производства рабочей силы — и важна не физиология сама по себе, а то, как ее господствующий класс использует для сохранения и укрепления своего господства.

По большому счету, классовое чутье у Бебеля работает, и он подробно разъясняет:

Достаточно определенно: нет "женского вопроса" самого по себе, это часть постановки общей задачи — разумно переустроить мир. В конце, правда, шлепок грязи, на котором легко поскользнуться: общественные противоположности — будут всегда, иначе общество просто не сможет развиваться; надо уничтожать не противоположности вообще — не абстрактное зло, — надо снять противоположность классов, прекратить эксплуатацию человека человеком. Про это говорить открытым текстом, а не юлить!

Заниматься надо. Однако бредни о "природном призвании" — не только предрассудки: это целенаправленная пропаганда, промывание мозгов, с которым бороться очень и очень трудно (особенно если не замечать рукотворности идеологического продукта). Пример эффективности — книга Бебеля, в которой сползание в натурализм на каждом шагу. Но об этом позже — а пока еще один замечательный фрагмент, о котором можно сказать словами Фрейда: ищущий находит часто больше, чем хотел найти.

Ярко, эмоционально — по существу. Про экономическую независимость замечательно! — в самую точку. К сожалению, Бебель (как Маркс и Энгельс) не понимает, что любые формальные союзы — ограничивают экономическую независимость, и освобождать надо (как женщин, так и мужчин), помимо всего прочего, от брачных уз, от любого родства; только тогда они уже не будут противостоять друг другу (по каким угодно признакам), станут экономически эквивалентными, свободно вступая в любые производственные и личные отношения.

Но полный восторг — это положение о сознательном развитии и применении своих духовных и физических способностей! Новаторство невероятное — учитывая, что и сотню лет спустя практически все рассуждают о них как о природной данности (возможно, с учетом также органической составляющей культуры — социальной природы), но никак не продукте сознательной деятельности. Дескать, что вложили в человека — то ему и тратить до конца дней. А суть-то в том, чтобы не врастать в готовенькую культуру, а своим ростом менять и эту культуру, и себя самого. Нам недвусмысленно дают понять, что экономика — лишь одна сторона дела, и есть кое-то помимо нее. Это кое-что можно назвать духом — и открывается необъятный простор для духовных связей человека с человеком, для взаимопроникновения, для любви. Экономика не сама для себя — она ради того, что вне экономики. Ради свободы.

Ярые противники социализма полагают, что единственно верным решение "социального вопроса" остается вступление в брак. Но при этом стремятся выжать максимум прибыли из незамужних и требуют,

И они таки этого добились! Почему? Да потому что

Точно! Но и большевики от этого не ушли ни на шаг — да и Бебель в конечном итоге останавливается на том же.

По-простому: среди капиталистов своя грызня за равноправие — но на другой основе! Они делят имущество. А капитал — существо бесполое. У пролетариата вообще не стоит вопрос о конфетках — им бы за кусок хлеба для всех... Феминизм — всегда буржуазен: он предполагает фактическое неравенство, которое регулярно воспроизводит формально свободный рынок. В мире без классов — само понятие равенства неуместно; там просто не требуется ничего делить, и это снимает все "вопросы".

Именно так! Поэтому нет задачи освобождения женщин — есть задача освобождения людей, без различия пола и возраста. Брак — это рабство. Приставить к нему эпитет "современный" — значит пойти на поводу у буржуазии (для которой брачный контракт уже сегодня не отличается от любых других). Спаривать свободных людей в нечто четное — чистый произвол, классовое насилие. Каждый из нас — единичный субъект, полномочный представитель общества в целом; мы не половинки платоновского андрогина — мы сами по себе. Во всей своей нечетности.

Как только начинается базар про "положение пола" — будет и другой пол. Кто над кем — без разницы. Эмансипированные дамы ничем не лучше состоятельных самцов: одни покупают альфонсов — другие секретарш с интимом. Полное равенство. Ничего личного — бизнес. Таково действительное равноправие полов при капитализме, которое легко не заметить, если увлечься "женским вопросом" в отрыве от задач устранения классовой культуры как таковой. Сочувственную тираду Бебеля цитируют все кому не лень:

Можно подумать, что женщины угнетены вдвое больше — и есть у них особые задачи, сверх того, за что борются мужчины. И Бебель, вроде бы, прямо так все и подает:

Если на этом остановиться — вот вам теория "угнетенного пола", вполне подобная энгельсовской (и ленинской) теории "угнетенных наций". Такие воззрения ни на шаг не уводят нас от религиозных расколов, когда каждая секта кичится своей "гонимостью"; точно так же, американские негры любят изобразить из себя страдальцев — даже там, где, скорее, другие страдают от афроамериканских перекосов в культуре. Такая групповая солидарность, классовая определенность, воспроизводит себя по той же схеме, что и противостояние основных классов; при этом стороны заинтересованы лишь в смягчении последствий — но не в решительных переменах, после которых соответствующие субкультуры перестали бы существовать. Интуитивно, Бебель это чувствует:

То есть, освобождение женщин — не отдельная задача, а лишь одна из сторон всеобщей задачи — уничтожения классов. Поэтому каждый раз, говоря о различии полов при капитализме (и в любой другой классовой формации), следует ставить вопрос об освобождении людей — всех без исключения — и только потом указывать, что это означает для лиц разного пола, возраста, или еще чего-нибудь. Когда есть цель — есть и различия в положении движимых тел относительно этой цели; одним придется двигаться на север, другим на юг; одним вправо — другим влево; это никоим образом не делает тела принципиально разными и не предполагает, что кому-то тяжелее других. Бить на жалость, твердить о несчастной женской доле — это (само)обман; и это против свободы — поскольку разъединяет людей, а не сплачивает в общем труде. Якобы двойному гнету женщины — соответствует такой же двойной гнет мужчин, на которых классовое общество взваливает ответственность за сохранение существующего общественного порядка, включая традиции половой и семейной жизни. Женщине приходится подчиняться — но мужчине приходится подчинять, соответствовать этой мерзкой роли; соответственно, есть экономические и социальные механизмы насилия над мужчинами, заставляющие их вести себя по-хамски, воспитывать в себе дикаря. Те же механизмы будут играть против женщин, если тем случится взять на себя роль "главы семьи". В общем случае — есть зависимость от иерархии коллективов, неписанные традиции которых расставляют всех по местам. Над каждым классовым человеком, безотносительно к полу, довлеет не двойной, а многократный гнет — даже там, где в правовом плане полнейшая одинаковость. Перекос в сторону женской проблематики — неизбежная слепота:

Это полная чушь! Возьмите любой буржуазный парламент — вот вам картина сколь угодно пестрых коалиций, и это никак не зависит от пола. Группировки мужиков — обычное явление; они могут договориться в каких-то вопросах, сохраняя взаимную враждебность по другим. Если на то пошло — таковы все без исключения международные и коммерческие соглашения; это и называется политикой. Единство женского движения дополняется таким же виртуальным единством мужчин, и наоборот: когда мужики выступают одним фронтом против дамских достоинств — любезные дамы немедленно объединяются в столь же могучую кучку, способную настоять на своем вопреки маскулинности экономики, загнать самодовольных мачо под каблук. Ходячие предрассудки об особенностях полов — на той же классовой основе. Как они всплывают у Бебеля — особый разговор.

Борцы за права женщин автоматически ставят их в подчиненное и зависимое положение. Это предполагается как данность, и речь всегда о подтягивании этого "низшего" слоя до уровня (якобы продвинутых) мужчин. Надо отдать должное Бебелю: он пытается выражаться по возможности корректно (хотя половые корявости давно встроены в структуру языка).

Это очень важно: именно вместе, на равных, — а не как подмога. Но как только кто-то что-то "должен" — это уже классовая гниль: человек не выплачивает долги, а действует разумно; поэтому в каких-то условиях женщине разумнее воздержаться от классовой борьбы — чтобы включиться в нее при более благоприятных обстоятельствах.

Все правильно: разрешение женского вопроса совпадает с разрешением социального вопроса. Но опять сколькие камушки! Зависимость одного пола от другого подана отдельно от классовой зависимости — чисто внешнее соотнесение. Это не так: половое неравенство — одна из сторон классового неравенства, и вместе "точно так же" следовало бы сказать: "в частности". С другой стороны, идея партийности — насквозь буржуазна: свободный человек не зависит ни от каких партий (это частный случае зависимости "человека от человека") — он следует разуму. Поэтому не зазывать женщин в ряда социал-демократов (или коммунистов) — а требовать соединения всех сил, способных трудиться на стройке бесклассового будущего, выстраивать такое сотрудничество вопреки рыночным разногласиям.

Лингвистические ляпы не безобидны. Они (совсем по Фрейду) выбалтывают внутренние противоречия классового человека. Как бы ни пытались мы соблюсти идейную чистоту — в грязном обществе нельзя не запачкаться. И вот, после замечательных слов и равенстве полов, читаем у того же Бебеля:

Вот она, закоренелая патриархальность: мужику работать — бабе дома сидеть... И пошло-поехало:

Отстает от "рабочего"? Иногда и наоборот! А причины — сплошная субъективность...

А мужикам стремиться к равноправию не надо? Им это еще тяжелей объяснить! При том, что чувствовать себя мерзко в шкуре угнетателя — элементарная порядочность. То же самое и с развитием самосознания пролетариата, консолидацией в класс: подвести рабочего (независимо от пола) к мыслям не о свержении буржуазии, не об экономическом и политическом господстве, — а об устранении неравенства как такового, в чем разум буржуа столь же заинтересован, как и разум рабочего. Еще одна растиражированная цитата:

Даже нарисованные Бебелем исторические картины — противоречат такой постановке вопроса. Но давайте хотя бы без насилия над логикой: невозможно попасть в рабство, когда рабства еще нет. Закрепощение женщин и мужчин — стороны одного и того же процесса, становления классового общества. Точно так же, как пролетариат не сразу (и не всегда) осознает себя как класс, — рабы не исходно наделены классовым сознанием, они вырабатывают его в противовес консолидации рабовладельцев в класс. И тоже не всегда. Мужчины становятся рабами вместе с женщинами — но формы рабства могут различаться у разных общественных слоев.

Молча пересекаем моря столь же выразительных филистерских оговорок по разным поводам — и таки подбираемся к эпохе буржуазных, а потом и пролетарских революций:

Как вам такое "равноправное существо"? Которое с самого начала противопоставили "работнику" — и надо это существо "воспитывать", а не общаться с ним по-человечески, как с человеком! Где мы это видели? У тов. Ленина, который учит, что "женщина будет занимать такое же положение, как и мужчина" [39, 201]. То есть, главное — расставить мужчин, и а потом женщинам вырезать кусочки "такого же"; что у людей какого угодно пола (или еще чего-нибудь) могут разные представления о "положении" — и речи быть не может! Не искать человеческую неповторимость — а лишь уподобляться старшим по званию. Соответственно (по Ленину),

Бебелевское низшее существо тут как тут. И так далее в том же духе. После всего звучит форменным издевательством:

Дескать, бедняки тоже могут сколотить капитал игрой на бирже. Вперед, дамочки! спасение утопающих — дело рук самих утопающих. А рабочие будут на вас смотреть да посмеиваться...

Что мы видим? Любые попытки выделить "женский вопрос" в нечто относительно самостоятельное немедленно порождают противостояние женского пола тому, с чем их таким образом безоговорочно соотносят. Но в классовом мире, где человек еще недалеко ушел от животного состояния, любое различие неизбежно принимает форму господства и подчинения, первичности и вторичности. Марксисты называют это основным вопросом философии — хотя до философии им предстоит долго и трудно расти. В политике — женские вопросы (в любой постановке) так или иначе сводятся к взаимоотношениям полов. Что, конечно же, совершенно "естественно" — и обойти эту проблематику никому не дано... Если женщина не интересуется мужиками — ей подберут десятки ядовитых названий. Если мужику половые признаки до фени — его тоже сумеют морально раздавить. В любом случае, речь уже не о разумном общественном устройстве — а лишь об интимных контактах разного рода. Сексуальное насилие в качестве природной основы насилия экономического. Что позволяет апологетам капитализма полностью снять с повестки дня задачу свержения власти капитала — и заменить ее всяческими "социальными вопросами", включая женский.

Допуская этнические деления, мы производим и угнетенные нации; геополитическую оппозицию держат в качестве мальчика для битья. Деление населения по половому признаку — закономерно порождает сексуально угнетенных (сегодня на это роль уверенно выдвигаются всяческие "меньшинства"). Единственно реальное решение всех этих "вопросов" — снятие различий, переход к такой экономике, в которой они не играли бы вообще никакой роли. Допустить такое буржуазия никак не может — и для увековечивания борьбы полов (а следовательно, и классового неравенства) используют древний инструмент — семью. Соответственно, в дополнение к половой сегрегации, возникает еще и сегрегация по брачному статусу. Поскольку закованными в брачные цепи управлять легче — семейные отношения в законе; отношения полов вне семьи — это незаконно, а иногда и противозаконно (например, для "несовершеннолетних"). Но коль скоро на уровне общества в целом женский пол противопоставлен мужскому — это автоматически делает моногамию привилегированной формой брака; поскольку же всякая бинарная оппозиция перерастает во властную вертикаль — моногамия неизбежно оказывается патриархальной. Других вариантов сознание буржуа не признает. Поэтому, например, обнаруживая в прошлом следы уважительного отношения к женщинам, оболваненный буржуазной пропагандой историк воспринимает это как власть женщин, матриархат. Ему и в голову не приходит, что возможны размежевания по другим признакам, не имеющим отношения к полу, — и что, наконец, возможны и такие сообщества, где неуместно само понятие власти.

Точно так же, проекция буржуазного права на первобытные (или возможные в будущем) культуры приводит к трактовке совместной деятельности лиц разного пола как брачно-семейных отношений; поэтому, в частности, борьба с сексуальными домогательствами на производстве (включая быт) в классовом обществе обречена на провал: запретят одно — вылезет другое. История пола сводится к истории семьи. Которая при таком раскладе оказывается не зависящей от воли человека абстракцией, вечной на все времена. И если правящая элита может позволить себе поиздеваться над законом — эксплуатируемое большинство вынуждено принять семейственность как объективно данное, природное обстоятельство:

Противоречивость позиции Бебеля во всей красе: заключая слово в кавычки, он ставит под сомнение естественность буржуазной концепции пола; но при этом не исключает наследования приобретенных свойств, заново сводя человека к животному. Отношения между людьми — не продукт сознательной деятельности, не результат порабощения одних другими, — а внешние условия, изменить которые мы якобы не в силах. Вот об этой, "унаследованной" от буржуазных пропагандистов идее мы и собираемся несколько страниц поговорить.

Дурное наследие

Подобно предшественникам (и приходящим на смену), Бебель начинает с длинного исторического экскурса, "по Моргану-Энгельсу", больше склоняясь, впрочем, к более ранним трактовкам Бахофена и "новейшим" данным Кунова — "отчасти подтвердившего, отчасти исправившего" Энгельса. Задача благородная: увидеть историческую перспективу для искоренения пороков современности.

Вроде бы, ясно:

Но дальше читаем: "в этом положении женщина находится с самого древнего времени..." Словами про "женщину в положении" Бебель фактически присоединяется к "невеждам и обманщикам". Допустим, это корявость выражения, и Бебель прекрасно понимает, что

Опять же, вместо "так и" следовало бы сказать "в том числе" — иначе снова чувство внешней рядоположенности общества и пола. Но вот, казалось бы, логичный вывод:

Если нет ничего вечного — то и вечность изменений под вопросом. И снова ставим на одну доску человеческую жизнь и природу — как-то неправильно! Тогда фраза об переменном "отношении полов" — с учетом выше обозначенной отделенности половых отношений от социальных — представляет пол чисто природным явлением, якобы эволюционирующим само по себе, а вовсе не в качестве продукта сознательной деятельности. Выходит, половые различия таки вечны — и допускается говорить лишь об изменении половых отношений, никоим образом не затрагивая главное — их существование. А следовательно, и неравенство по половому признаку, и господство одного пола над другим. На место отношений людей поставлено отношение абстрактно (то есть, независимо от общества) разделенных полов.

Кто занимается навязыванием обществу подобных абстракций — хорошо известно. Эмпирионатурализм не безобиден: в том же тексте читаем, что меняются лишь "способы" распределения продуктов — но саму необходимость распределения Бебель считает вечной, и тем самым предполагается и вечность отчуждения продукта от производителя и потребителя (а иначе не требовалось бы ничего распределять). Значит, есть и те, кто занимается отчуждением и распределением, — что ставит их выше прочих в основанной на этом принципе экономике. Вот мы и вернулись к проповедям "невежд и обманщиков" об экономическом неравенстве на все времена.

Для ясности: говоря о необходимости выдвинуть на первый план отношения между людьми, а не вопросы пола, мы вовсе не касаемся никакой биологии. Пол человека — не природное, а социальное явление, которое лишь косвенным образом может быть увязано с половыми признаками органических тел. Человек использует такие тела в своей деятельности — но не сводится к ним: помимо органики, у него есть и неорганическое тело, совокупность освоенных достижений культуры; да и органика становится частью личности лишь посредством ее включения в общественное производство, окультуривания. Высокоразвитый разум способен менять конфигурацию тел, ассоциированных с единичным субъектом — и тогда обществу безразлично само присутствие органики, не говоря уже о наличествующих у нее на данный момент половых признаках. История наглядно показывает, как такое возможно: в конце XX века практика изменения пола получила широкое распространение, и "отец" ребенка может вдруг стать его "матерью", или наоборот. Вероятно, необходимость указания пола в контексте человеческих отношений скоро уйдет в прошлое — что не выводит нас за рамки капиталистической формации, и обнуляет всю аргументацию Бебеля о связи "женского вопроса" с революционным движением. Лишний раз убеждаемся: выделение "женских" тем в особое производство вполне буржуазно — и здесь нет принципиального различия "буржуазок" и "пролетарок", а есть лишь оттенки взаимоотношений, обусловленные классовой позицией тех и других. Получается, что в деле борьбы за светлое будущее женщины участвуют совершенно так же, как и мужчины — и классовое самосознание важнее самосознания полового.

В чем отличие от ленинской позиции? В знаке. Ленин решительно против обсуждения "женских" тем в системе партийного образования (включая как рабочие кружки, так и академические исследования). Это лишнее, это мешает. Напротив, мы полагаем, что обсуждать надо все — и никаких изъятий; другое дело, что подходить ко любым "вопросам" следует с позиций бесклассового будущего — а не плестись в хвосте буржуазной пропаганды. Пока свои позиции не особо ясны — годится и ход "от противного", эпатажные лозунги, расшатывающие заскорузлую обывательскую мораль. Пожалуйста, шумите о свободе секса — но задайте себе вопрос: что в этом от человека, а что от скота? Попытка честно ответить тут же ставит перед фактом: оказывается, у людей есть чем заняться вне постели — и все это одинаково важно, и требует той же свободы. Пожалуйста, пусть остается и секс — но лишь как одна из сторон неизмеримо большего целого, за которое мы и собираемся класть жизни при невозможности их употребить более разумно. Так половая тематика сама собой теряет насущность и остроту — и мы духовно растем. Пусть каждый идет к "социализму" своим путем: одни от станка, другие от сохи, третьи от секса, другие — от теоретической физики или кулинарии. В этом выражается наша индивидуальность, различие наших тел, биологических и не очень. Возможность индивидуальности — одно из проявлений той самой свободы, за которую мы в классовом обществе боремся. Не будет классов — не будет и вопроса, и никакая борьба не нужна. Люди бесклассового общества индивидуальны, чтобы трудиться вместе — а не пилить целое на тысячу несовместимостей.

Мы так подробно остановились на тонкостях стилистики, чтобы показать, откуда растут ноги у многочисленных грубых ляпов, которыми пестрит трактат Бебеля. Например, (в духе пошлого субъективизма) о вредительстве церковников:

Кошмар воинствующего эмпирионатурализма! Разумному существу природа ничего повелеть не может — наоборот, разум переделывает природу под себя, заставляет природные тела (живые и неживые) двигаться совершенно неприродным образом, как они никогда не стали бы двигаться без человека. Человеческий мозг — продукт деятельности; человеческое общество — тем более. Нет у человека цели блюсти природную ограниченность; его цель — создание второй природы, человеческой культуры, в которой всякая естественность — не более чем искусная (и намеренная) имитация. Соответственно, никакие взгляды у людей не бывают "естественными" — у личности есть убеждения, вырабатывать которые приходится долго и трудно, часто в борьбе с убогими мнениями дикарей, обывателей и филистеров всех сортов. Слепая вера — не для людей. Каждый решает сам — и не нужны ему ни боги, ни их земные наместники. Которые действуют отнюдь не только поучениями и проповедями — но еще и кнутом, и пытками, и кострами. Но если мы ограничимся только половыми отношениями — это уже уступка поповской идеологии: важно, чтобы выбор рода занятий оставался прерогативой разума, и никакие указания извне здесь ни к чему. Если люди решают быть вместе — им нет дела до возмущенных воплей, и незачем испрашивать официального согласия. Если им чего-то не нужно — никто не волен им это навязать. А Бебель вливается в ряды призывающих "плодиться и размножаться" — страстно воюет против мальтузианства, и отстаивает пыльный тезис о том, что социализму новорожденных всегда будет мало. Ладно, в другом контексте это было бы его личной проблемой. Но выставленная на публику "обязанность жизненной цели" старательно подпирает здание социализма столпами буржуазной пропаганды — браком и семьей. Долго ли продержится социализм на таком фундаменте?

Некритическое отношение к классовым институтам унаследовано от отцов-основателей "научного социализма". Но если у них "женский вопрос" неизменно на вторых ролях — в контексте книги "про это" идейный прокол красуется во всей своей неприглядности. Рабски следуя за буржуазными историками и этнографами, Бебель представляет историю человека историей семьи; общественное производство в целом сводится таким образом к единственной отрасли — воспроизводству органических тел. Под этой вывеской буржуи прячут чисто рыночную задачу — воспроизводство рабочей силы. То есть важны не тела сами по себе, но и вполне определенный характер социализации, когда "свое" тело отличается от "чужого" — и каждый изначально чувствует себя товаром, и готов себя продавать. Дальше дело техники: направить активы в нужное русло, спекулировать на колебаниях цен...

Фишка в том, что те же устремления буржуи ничтоже сумняшеся приписывают и первобытным предкам человека, и первым человеческим общностям. Что бы дикари ни думали о себе — их деяния все равно переложат на рыночную механику, вытаскивая из моря этнографических данных лишь золотых рыбок — а все остальные дельцам не в интерес. Вроде того, как убивают слонов ради пары бивней. Как же! — авторы смакуют мелкие подробности, до хрипоты спорят об их интерпретации, поражают живостью воображения... Но читать это — невыразимо скучно. Потому что с каждой страницы прет одна и та же ложь: единственная забота людишек — плодиться и размножаться, и ни о чем другом помыслов не было и нет. Любые общественные структуры — "повеление природы"; хозяйственные заботы — только ради этого. Однако (в отличие от обитателей капиталистических джунглей) наши дикие предки обладали высокоразвитым правосознанием — и потому любые половые связи принимают у них форму брака, скрепленного не записями в талмудах, а высокоразвитой моралью, уважением к обычаям, добровольным соблюдением ритуалов...

Нетрудно заметить в этой псевдонауке стремление убедить толпу обывателей (и себя) в праведности "естественно" установившихся порядков: ребята, давайте жить по закону и понятиям! — кончайте с классовой борьбой.

Бебель классовой борьбы не отрицает — но уверениям отрицателей слепо верит:

Но почему такие отношения нужно обязательно называть браком? Существует, например, термин "сожительство": вроде семьи — но без брака. Лексикон обнаруживает заскорузлое филистерство; буржуазные "ученые", у которых Бебель терминологию заимствует, зачастую намеренно искажают факты анахронизмами интерпретации, натягивают историю под требуемый идеологический эффект (спонсорские деньги приходится отрабатывать). Стоит убрать из обихода этнографа словечко "брак" (намертво припаянное к системе государства и права) — и тогда развитие форм сожительства придется объяснять экономическими факторами, а такой анализ прямо применим к современности — и сразу указывает, что в ней мешает человеческим отношениям, делает их "отношениями полов". В частности, оказывается, что сожительство далеко не всегда связано с деторождением — и наоборот. А Энгельс и Бебель восторгаются "открытием" Моргана:

Они не замечают подвоха — и оказываются по уши в дерьме. Морган прямо указывает, что и семья, и современное ему общество — вечные спутники человечества, и речь идет лишь об изменениях "от низшего к высшему". То есть, в сколь угодно отдаленном будущем — семейные клетки, и эксплуатация человека человеком — но в особо изощренных формах. Эволюционизм — отрицание революций. Откуда Морган выцарапывает эту связь времен? Все оттуда же — из софистического тождества прежних производственных и личных отношений с якобы такими же фактами буржуйского быта. Назовите любые сообщества древних людей семьями — и ничего другого в вашей теории вообще не появится! Ни в прошлом, ни в будущем. Научитесь отличать зачатки классовых структур (вроде семьи) от доклассовых общностей — и вот вам альтернативные линии развития, предполагающие как современные аналоги, так и бесклассовое будущее. Дело за малым: обратить внимание не только не развитие способа производства — но и на развитие духа, человеческой неприродности, умения сознательно строить мир и себя. Оторвите одно от другого — и будет либо "естественноисторический процесс" (как у Маркса и Бебеля), либо мистика предопределения, роковая предназначенность быть рабом "высшей силы", навсегда втиснутым в моргановскую стрелу времени (меняющую наряды от одной религии к другой). Что уж теперь удивляться многочисленным оговоркам "по Фрейду"! Например, Бебеля ужасает распущенность глав семейств, разбазаривающих семейное достояние (деньгами и натурой) в компании дешевых потаскух:

Но почему, скажите на милость, один закон оказывается выше другого? Почему развлечения вне семьи (секс, кабаки, одинокие прогулки, возня с железяками — или формулами) не могут быть "в порядке вещей"? Почему это надо считать чем-то "незаконным" — и почему спокойное (и даже одобрительное) отношение к полноте жизни другого человека называется "испорченностью"? Лексика выдает подленького обывателя, убежденного в аморальности всего, что отличается от патриархальной семьи, и который осуждает дурные примеры со стороны высочайших особ и прочих знаменитостей:

Думаете, после это Бебель выскажется в пользу половой свободы? Как бы не так!

И под этой дикостью Бебель лихо подписывается! Дуплетом сразу в два лагеря: к эмпирионатуралистам, подгоняющим человека под "законы природы" — и к апологетам вечности буржуинства (поскольку совместная жизнь "соответственно законам природы" не мыслится без семьи и государства). И бебелевский историзм — всегда с дурным душком:

Вроде бы верно — но почему вдруг оспаривают лишь современную форму семьи, а не семейственность как таковую? И каким образом семья вдруг оказывается всего лишь "отношением полов"? Наконец, на каком основании и то, и другое подлежит именно этической, а не какой-то иной оценке?

Безнравственно — полагать, что подсудность человека обывательской морали сохранится на веки веков, что люди не смогут вести себя разумно и свободно, без оглядки на чьи угодно мнения. А по Бебелю — рабство "на всякой ступени". Закон природы.

Подобно прочим законникам, Бебель рекламирует брак лишь как отношение полов — официально принятый способ размножаться. Ничего разумного в такой трактовке никаким боком не просвечивает. Садоводство, пчеловодство, животноводство, человеководство... С кем скрестили — то и взрастили. Наш вопрос: как вся эта зоотехника соотносится с принципами социализма, столь вдохновенно воспетыми неким Бебелем? Может показаться, что никак. Долго и со вкусом (конечно же, с опорой на могучую статистику!) нам доказывают, что жизнь без секса — величайшее зло, уступающее пальму первенства, разве что, безденежью...

Смертность между женатыми в разы меньше, чем между холостыми — с чего бы это? Разумеется, в качестве причины — регулярная половая жизнь; ни до чего другого воображение не достреливает. Можно подумать, что без брака сексом не занимаются — и что всякий брак густо замешан на сексе! Вспоминается эпизод из жизни юного Фрейда. Его наставник считает пациентку неизлечимой, поскольку ее муж импотент:

Можно ли придумать более отвратительный пример буржуазного ханжества и филистерской ограниченности? Вместо помощи человеку врач озабочен репутацией семьи; но даже если секс на стороне (или мастурбация) не вариант — что мешает убедить пациента, что жизнь вовсе не сводится к сексу, и есть занятия намного интереснее? Невроз — от буржуйских тупиков, от непроходимости границ (и тупости). Дайте варианты — и конец безвыходности. Но сходство с Бебелем в другом: семейные неурядицы неизменно увязаны с постельными отношениями, а половые проблемы возводят исключительно к физиологии — забывая, что лишь общественные уродства превращают телесные ограничения в насилие над личностью. Проблема не в недостатке (или недостатках) секса, а в том, что людям не дают увидеть бесконечное разнообразие творчества, на фоне которого секс выглядит, самое большее, мелким пятнышком. Но Бебель мечет на стол статистику о четырехкратном (!) превышении процента душевнобольных у холостых над состоящими в браке — и снова тот же сексологический вывод. Уж здесь-то, казалось бы вообще без повода! Сам же пишет, что, по крайней мере, мужчина

И при этом таки сходит с ума? Где логика? Скорее, следовало бы сильно посомневаться в идиотской статистике... Но Бебель жизни вне большого секса себе не представляет:

Чтобы кому-то было интереснее озеленять пустыни, считать интегралы или летать на Марс — этого не может быть! Тем более у женщин, удовлетворить которых способен лишь чистопородный альфа-самец, поиски которого выводят милых дам на панель. Но даже в бесконечно узком смысле, имея в виду лишь свихнувшихся на сексе дегенератов, Бебель совершенно не прав. Есть тысячи способов иметь это вне семьи. И проститутки — далеко не самое обычное. Для благонамеренного обывателя поход в бордель — деяние предосудительное, и решаются засветиться либо в компании, либо по пьяной лавочке. Спокойнее то же самое получить частным образом, без огласки. Любовницы, служанки и подчиненные, курортные романы... Точно так же у женщин — большого различия здесь нет, буржуазное равноправие полов. С другой стороны, процветает мужская проституция — и не только у геев: мальчики по вызову, альфонсы, жиголо и т. д. Наконец, однополые связи (случайные или регулярные), плюс разного рода групповуха. Не говоря уже о самоудовлетворении, еще при Бебеле превращенном в выгодный бизнес. Проституция — лишь одно из производств, и надо понять его место в культуре, а не огульно объявлять развратом. Тем более что элитная проститутка (как справедливо отмечает Бебель) очень отличается от уличной потаскушки: разные деньги, разный смысл. Наконец тот же (или какой-то другой?) Бебель сильно выражается по поводу "брачной проституции":

Насчет свободы на панели — это, конечно, фуфло: отдаваться — пункт контракта, а выполнение понятийных обязательств братки отслеживают строже, чем полицейское государство заботится о верховенстве закона. Но продажа в жены (или иногда в мужья) на деле ничем не отличается от продажи рабочей силы или средств производства по любым другим отраслям. Так что засуньте вашу статистику себе в одно место — это, быть может, отчасти компенсирует вашу половую неудовлетворенность.

Кончено же, перечень бедствий на голову лишенных радостей семейного спаривания отнюдь не заканчивается:

То есть все без исключения страстно мечтают о браке — хотя некоторые сами себе в этом не признаются и сходят с ума, кончают с собой, или еще как-то поддаются "пагубному влиянию". По уму, жертвы социальных условий — как раз те, кого эти условия загоняют в брак, заставляют тупо тянуть лямку, оскотиниваться и покорно исполнять (спущенное сверху) "естественное предназначение". Но для Бебеля, положившего себя на алтарь "женского вопроса", необъятная вселенная бесповоротно увязла во взаимоотношениях полов, и кто не согласен — тот вырожденец. Это уже не просто эмпирия — это принципиальная позиция, переход к фундаментальным обобщениям. Конечно же, начинается с вульгарного биологизаторства:

Цитата из некоего Плосса — но Бебель под этим безоговорочно подписывается! В общем, кто не бракованный — тот урод. Да, конечно:

Но какое это имеет значение? Важно,

Как называется такая подмена одного вопроса другим? Апологетикой капитализма, не иначе. И опять "естественные" потребности — вместо человеческих! Что нам какой-то Милль (которого и Ленин не жаловал), с его афоризмом, что "брак — единственное действительное крепостное право, признаваемое законом". У нас есть великий абстракционист Кант, согласно которому "мужчина и женщина лишь вместе составляют полного и цельного человека". Это Бебель цитирует (как минимум) трижды — на полном серьезе. Тогда следовало бы начинать с Платона, согласно которому мужчины и женщины — это недолюди, из которых только предстоит склеить истинное совершенство — божественного и первородного андрогина. Стоит поднять "женский вопрос" — и людей больше нет: как женщин, так и мужчин унижают их "неполнотой", объявляют лишь орудиями производства. Кому это выгодно? Тем, кто присвоил себе право распоряжаться телами и душами — загонять скотину в клетки для размножения. А тут кстати и "социалист" Бебель:

То есть речь о зверушках — а не о разумных существах; кому не хочется совокупляться — тот, конечно же, ненормальный и нездоровый:

Духовность выскочила ниоткуда — чертик из табакерки. В любом случае, речь о развитии (платоновских или кантианских) "мужчины и женщины" — а не о людях (по отношению к которым только и возможно говорить о духовности). Бебель не знает, что что такое, и отделывается неприлично голыми заявлениями:

В чью сторону реверанс? Получилось криво: секс все равно остается наиглавнейшей потребностью — а откуда брать "духовное единение", совершенно неясно; ему лишь позволено пристроиться рядышком с "физической стороной" — хотя по разуму, начинать-то надо как раз с единения — не "также", а только так! — технологические детали без разницы. Потому что (по Бебелю),

Но здравица традиционно кончается упокоем:

И все опять свели к физиологии размножения... Высокоразвитый разум не придает сколько-нибудь значительного статуса половому акту — человеческие склонности возникают по самым разным поводам, миллионами разных путей. Какие-то из них могут завести в постель — ну и что? Разумная предосторожность не допустит, чтобы из этого выросло что-либо неуместное, — и сохранит людям (а не мужчине и женщине) свободу. Заметьте: обязанность выращивать последствия по умолчанию возложена на "соединяющихся" — а буржуазный брак тут как тут, во всем своем "законном крепостничестве".

Бебель-филистер не замечает полной противоположности пошлого эмпирионатурализма приводимым в подтверждение цитатам! Например, докторесса Elisabeth Blackwell:

Это просто великолепно! В самую точку. Мы говорим не о зверушках, а о возникновении новой личности — духовного продукта духовных отношений; рождение нового тела лишь дает материальную основу для новой личности, и это лишь один из возможных вариантов воплощения. Разумеется, если исходить из человеческой, духовной связи (любви) — секс примет совершенно иной характер, немыслимый среди неразумных зверушек; как и во всем, дух окультуривает природу, заставляет тела двигаться по велению разума, вопреки играм стихий.

Точно так же, идея "действительного брака" у Фридриха Шлегеля (в противовес браку как правовому институту) в том, что "многие лица должны сделаться одним лицом", — и Бебель восторженно восклицает: "Это сказано совершенно в духе Канта". На самом же деле — это не внешнее соединение недочеловеков (по Платону-Канту-Бебелю), а слияние личностей, их проникновение друг в друга — безотносительно к внешней соединенности; при этом каждый остается собой, остается свободным — но это и свобода быть другим. Никакого отношения к размножению даже близко нет. Человеческая любовь не ограничивается половыми связями и парными "союзами": в пределе "многие" — это все разумное человечество! А у Бебеля — не люди, а скоты; не любовь, а скотоложство...

А просто любить нельзя? Чтобы радоваться только друг другу — а не повисшему на шее потомству. И нет никакой необходимости выяснять про "обоюдные свойства" (что это за зверь?), и не нужны формальные союзы, единственным назначением которых станет удовлетворение и ограничение "естественной потребности": удовлетворение только для "продолжения расы", а ограничение — чтобы на сторону не гулять... Нет уж! — по сравнению с этим "слепая страсть" намного человечнее.

И вот апофеоз маразма, "полное и цельное" присоединение Бебеля к ханжеской морали, вступление в ряди апологетов буржуинства:

В одной фразе — все идиотизмы капиталистической пропаганды! Тогда как с позиций строителя бесклассового общества: 1) брака вообще не должно быть; 2) в брак вступают не два человека, а два юридических лица (винтики государственной машины); 3) число два — относится только к моногамии, которая (по Бебелю) "вытекает из буржуазного порядка наживы и собственности"; 4) всякий союз — это временное объединение, исходящая из рыночной конъюнктуры; 5) заключение сделок (например, брачного контракта) преследует лишь (прямую или косвенную) выгоду, и любовь тут вообще ни при чем; 6) состоящие в браке — лишь стороны договорных отношений и значит, (в этом контексте) они не люди, не личности, а обезличенные "лица"; наконец, 7) у человека нет "естественного назначения" — его назначение как раз в том, чтобы истреблять всяческую естественность, заменять стихию разумным устройством бытия, менять любые законы (в том числе природные), если они человека не устраивают. Этим критический анализ не исчерпывается — но остановимся на круглом числе...

Понятно, что если считать "естественной" и "нормальной" только буржуазную моногамию, тогда

Так чтобы мужчину спаривать с группой женщин, из которых каждая спаривается с разными мужчинами — это безусловно исключено, хотя количественное равенство при таком раскладе соблюдается ничуть не хуже. А чтобы спариваться вообще было необязательно — это вредная ересь, печать вырождения... По бебельской логике следовало бы всех без исключения заставить заниматься сельским хозяйством — поскольку едят и пьют таки все. Разумеется, индустриальное производство продовольствия — это не комильфо! и нынешние бебелианцы буйно рекламируют (и навязывают) товары с лейблом "био" (хотя написать можно что угодно — этикетка стерпит).

Но не будем о грустном. В том же переплете есть и другой Бебель, от которого тянет не болотной гнилью, а свежим ветерком (пусть даже с не самыми благовонными примесями). Бебель-социалист критикует буржуазные порядки, не взирая на пол. В частности, моногамный брак вовсе не для возвышенных чувств:

Картина ясная: это не люди, а стая зверей, занятых лишь выживанием, и урывающих все возможное "для себя" — и для "своих" детей — за счет всех остальных. Семья по свой экономической сути враждебна другим семьям — и человечеству в целом. Если к браку все же припутаются любовь и удовлетворенность — это вовсе не от брака как такового, а от способности разума воплощаться в самых неразумных формах, вопреки их ограниченности и уродству (природности). Бебель показывает, что общественный характер производства при капитализме все уводит человека из семьи, ставит его в такие условия, когда он просто не в состоянии отдавать достаточно времени семейным делам — и зачастую недостаточно квалифицирован, чтобы налаживать семейный быт.

Для зажиточных слоев препятствия другие — но результат все тот же. Отсюда логичный вывод:

Зачем изо всех сил держать на плаву то, что исторически обречено? Давайте позволим семье умереть — и будем процветать по отдельности, каждый сам по себе. А не как половинки целого, женщины и мужчины. И вот здесь как раз и срабатывает экономическая необходимость: чтобы освободить людей от семейной экономики, придется изменить общественный строй целиком, похоронить семью и классовое общество в одном гробу:

Сказано гениально. Именно так: всех людей — а не женщин или мужчин! Этот процесс идет по нарастающей. Потому что

Более того,

Таким образом понятие родства теряет экономическую основу — и полностью размывается, становится излишним, уступая место прямым контактам человека с человеком, вне зависимости от биологических и социальных случайностей.

Словами буржуазного спеца глаголет истина. Но что останется семье, когда все ее функции (или то, что таковыми принято считать на данный момент) станут общественными? Экономическая поддержка каждого члена общества — целиком в ведении общества. Про образование — уже сказано. Но и производство биологических тел в конце концов отделят от биологических тел — освободят женщин от (пред)менструального синдрома, кошмаров беременности и родов, от пытки менопаузой... Уже сегодня зачатие фактически отделено от секса, а многие дети рождены суррогатными матерями; один шаг от полного вывода эмбрионального развития за пределы организмов — что обрывает и пуповину, традиционно связывающую личность с органическим телом, а не с куда более значительным неорганическим. Это и будет рождением настоящей человеческой личности, свободной от любых воплощений — и свободно принимающей любые материальные формы.

Неизбежность исчезновения брака и семьи становится совершенно очевидной. В отличие от Шефле, Бебель предрекает и конец всяческих "учреждений" в подлинно свободном, бесклассовом обществе:

Конечно, тут ошибка на ошибке. Общественная собственность — тоже собственность, и она точно так же ведет к эксплуатации человека человеком (хотя, возможно, в несколько иных формах). Даже если "государственная организация потеряет почву" — она не исчезнет сама собой: это не природное образование, а продукт деятельности, и надо прекратить производство государства, поставить на его место нечто совсем иное — производство разума. Однако важен сам принцип: государства быть не должно — во всех его частных проявлениях, включая (наряду с правом, религией, моралью) брак и семью.

Но Бебель пугается собственной смелости, обрывает себя — и быстренько меняет тему, переводит разговор на широкое участие женщин во всех отраслях производства, и в частности, свободу духовного производства, творчества. Остается недоговоренность. Гнильца внутри. Которая после всего сказанного о свободе позволяет протаскивать классовые реалии через задний проход.

Но тем самым Бебель утверждает существование "назначения" брака вообще, вне политики и экономики — и допускает возможность реформ, сохраняющих все только что обруганное — в косметически улучшенном варианте: капитализм с человеческим лицом — любимая песенка наемной апологетики.

То есть, опять всех по клеткам — и совокупляться по регламенту. Хорошо "развернулись"! в смысле разворота на 180 градусов — от социализма назад в капитализм. Ребята, только не надо революций! — все и так замечательно:

И чем же? Оказывается, развитием бытовых технологий, якобы освобождающих женщину от многих домашних дел,

Об утопичности подобных воззрения мы можем судить по опыту: сотню лет спустя большинству по-прежнему приходится гонять кухонные комбайны и стиральные машины, ремонтироваться своими руками (садируя соседей); вовсю процветает как досужее рукоделие, так и домашний бизнес (тоже за счет чужого покоя и здоровья); по-прежнему окружающих достают соседские пьянки или ежедневные упражнения безумно талантливых деток. Что, конечно же, требует держать дома кучу хлама — на всякий пожарный.

Замените ручную мясорубку электрической — и женщина тут же станет свободнее... Полная чушь. Свято место пусто не бывает. Убрать одну несвободу — на ее место встанет другая. Решает не техника — решает человеческая воля, стремление к свободе. А что Бебель уготовит женщинам (опять же — строго отделенным от мужчин)?

Долой официальную регистрацию брака — но сохранили как сделку на словах. Вместо закона — жизнь по понятиям. Но самое веселое в том, что социализм, оказывается, — просто откат наследия средних веков и (как следствие) возврат к античному идеалу, к рабовладению! Когда, якобы, семейное дело держалось на "частном договоре". Последнее просто ложь: не только в античности, но и задолго до нее браки отмечали очень пышно, с обилием церемоний религиозного и светского характера; загсов не было — но уже были брачные контракты (на папирусе или в клинописных табличках). Однако никакие записи ничего не значат сами по себе — это всего лишь зарубки на память. Соблюдать договоренности по понятиям приходится и в устной форме (и даже вообще без форм, как молча подразумеваемое, обычай); отклоняющимся — чувствительно напомнят. А свобода заключения сделок — это чисто буржуазный лозунг, требование рынка:

Суть в том, чтобы вообще исключить из обихода любые союзы — любые договоренности, формальные и неформальные обязательства. Только это называется свободой и независимостью. А не просто дозволенность выбора партнера и даже не возможность заменить одного на другого — при сохранении обязательности выбора.

Вот еще кусок буржуазного пирога! Конечно, если свободного человека посадить в клетку — это становится невыносимым. Однако даже при невозможности изменить обстоятельства разум позволяет человеку не опуститься до скотских позывов и вести себя по-человечески. Это и называется нравственностью. И не надо про мораль — про подчинение толпе. Нет формальных союзов — нет и разочарований: люди общаются тогда, когда им это нужно, — и так, как считают нужным. Такое "соединение" просто не потребуется "прекращать": это часть жизни человека, часть его личности, — то, что остается с ним навсегда.

Образчик неимоверной каши в голове. Экономика, политика, секс — все в куче. Брак всегда был (и остается) способом дележки собственности; однако именно при капитализме отношения родства теряют всякую связь с механизмами наследования: буржуа вправе оставить капитал сторонним партнерам — и лишить наследства "законных детей"; ограничения этого произвола в развитых капиталистических странах — итог продолжительной борьбы за "демократию" и "социализм" (хотя рыночная регуляция, на контрактной основе, все же преобладает). Таким образом, выяснять, кто с кем "соединяется" уже не обязательно, и "супружеская верность" не имеет ни малейшего отношения к бизнесу. Пролетарский брак в этом отношении ничем не отличается от любых других. Это все равно контракт, экономическое принуждение, которое Бебель скромно называет "давлением общественных условий". Вполне аналогично тому, как слесарю выдают на работе инструмент — но взыскивают за повреждения или применение не по назначению. У вас есть товар — рабочая сила; но продать вы его сможете только нужному покупателю, потому что рынок под контролем капитала. Не будь у капиталиста таких рычагов — хрен бы он заставил народ плодить рабов! В любом случае ни о каком "соединении полов" речь не идет. То есть, вообще. Современное законодательство разрешает однополые браки — и это ни на что в экономике не влияет.

Сухой остаток: всякий брак бесчеловечен; его можно терпеть и вписывать себя в неразумные обстоятельства — однако тянуть это дурное наследие в будущее было бы кощунственно, противно главному предназначению человека — свободному творчеству, строительству окультуренного мира, в котором не останется никаких барьеров, и все в единстве со всем.

Половое существо

Итак, есть товар — есть рынок. Разделение труда — фундамент классового общества, на любой его стадии, — но при капитализме оно становится всеобщим, затрагивает все сферы материального и духовного производства. В том числе воспроизводство органического материала и его социализацию. Человечья органика до сих пор устроена по животной схеме, с разделением на мужские и женские особи. Во времена Бебеля это казалось незыблемым и подразумевалось само собой; сегодня мы знаем, что сменить пол — дело нехитрое, и переразвитый Запад на полном серьезе причисляет к правам человека право выбора пола, допуская также принципиальный нейтралитет. Тем самым практически доказано, что пол у человека — вовсе не биологическое качество, а такая же общественная функция, как хлебороб, поэт или педагог. Всеобщность капиталистического разделения труда означает отчуждаемость любых человеческих качеств, их обезличивание и превращение в элемент технологии. Прежде всего это касается материальной оболочки духа, органических и неорганических тел. Но вместе с телами можно продавать и души. И то, и другое в ходе культурного строительства видоизменяется, производится не само по себе, а под определенные общественные функции — что существенно меняет характер протекания телесных и психических процессов. В частности, все это сознательно адаптируется к запросам рынка: подгонка функционала под текущий спрос, рекламная упаковка, сервис и логистика. Половые функции в этом плане ничем не замечательны — и торгуются по той же схеме. Считать их чем-то априорным и вечным — непростительная наивность.

Но верный ученик Платона и Канта предпочитает сохранять идейную девственность — и смело подписывается под цитатой из Шопенгауэра:

Ничего кроме мистической мути Шопенгауэр изрекать не умеет — но претензий хоть отбавляй! Бебель чувствует, что приклеился не туда:

Филистер обзывает других филистерами! — это в духе Шопенгауэра. Фраза про "волю к жизни" у него означает только волю мужчины — а женщина лишь орудие, аксессуар полового акта — и своей воли у нее нет и быть не может. Разумеется, ни о каком общественном призвании у этих низших существ речь не идет... Их дело — ублажать и рожать. Эдакая смесь секс-игрушки с инкубатором. Никакой логики Шопенгауэр принципиально не признает — и потому не догадывается, что и мужика он тем самым делает придатком члена, самцом, а вовсе не "настоящим человеком". Нет у модного недофилософа людей — а есть только отношения полов. А в этом пункте Бебель ничем не лучше. С одной стороны:

Но в той же книге, совсем рядом, — глава 7: Женщина как половое существо. Вот как так можно??? Чем г. Бебель отличается от прочих господ, "антропологов и медиков"? Будто насадили его на что-то каким-то местом (с хорошим лубрикантом) — и крутится он как флюгер: то в социализм, то в убожество, — к вящему удовольствию хозяев. Сначала он осуждает предпродажную подготовку женщин (сексуальность):

Хорошо сказано! Нет у свободного человека никакого пола — это не биологическое, а рыночное деление, исчезающее вместе с рынком, с системой товарного обмена. Но на той же странице:

То есть, жизненное предназначение женщины (и единственно доступное ей счастье) — половая жизнь и материнство, причем не просто так, а в законном браке! Должна же у автора быть, если не убежденность и последовательность, то хотя бы элементарная порядочность?

Тут же про моногамию европейцев, которая, как выясняется ничем не отличается от турецкого гарема:

При том, что и у турок полигамия

Вроде бы ясно: вопрос только в экономике, и припутывать сюда мораль вовсе незачем. Но следует флюгерное продолжение:

Почему унижением? Что в этом предосудительного? Мещанские нравы человеку не указ. Кому-то нравится парный секс, кому-то групповой, — некоторые вообще предпочитают обходиться подручными средствами... Унижение — секс по указке сверху, по разнарядке, по традиции. Сведение личности к репродуктивной технологии, крепостничество брака. Как одно из проявлений всеобщей системы отчуждения, превращающей разумное существо, разностороннее и свободное, в орган производственной машины, в специалиста, абстракцию рабочей силы.

Буржуазная ограниченность Бебеля сводит на нет его благие намерения: одной фразой он зовет в социализм, другой — в дикую первобытность:

На поверхности — просто замечательно, великий прогресс... Но почему вдруг все опять сведено к "естественным" потребностям — и свойства личности опять объявлены "естественными"? Почему человек не может оставаться творцом своих вкусов и желаний, своих привязанностей и убеждений? Оставьте человеку только естественное — и это уже не человек, а зверь, уступающий в разумности даже домашней кошке.

Рыночная экономика неразумна: она выступает по отношению к человеку как природная стихия, и приходится противопоставлять этой (хотя и второй, но все-таки) природе другие природные силы, чтобы все вместе хоть как-то соответствовало идее сознательной деятельности. Полезные свойства продуктов труда (ради которых они и производятся) для рынка совершенно несущественны — это опять-таки природные свойства, а единственная культурная черта (заведомо неприродного свойства) — чистое количество, стоимость. Соответственно, отношения людей (поскольку это все-таки не отношения вещей) сводятся к отношению стоимостей, к товарному обмену.

Все это напрямую относится и к половой жизни. Для рынка пол — природное свойство, совершенно несущественное — и потому легко поддающееся формальному учету: нечто вроде наименования и артикула товара на этикетке — параметры, которые предполагаются постоянными на протяжении многих циклов товарного обращения (единственное, что интересно капиталисту). Правила проставления таких кодов — это и есть буржуазное право. У кого имеется правильно составленный паспорт — тот дееспособный; остальные не имеют гражданских прав (места на рынке) и вступают в оборот чисто вещным образом, как собственность правообладателей.

Теоретически, если оставить наедине зверушку мужского пола со зверушкой женского пола, между ними возможны какие-то нерыночные взаимодействия, приводящие иногда к появлению других зверушек; сам по себе этот процесс капиталу безразличен — однако он готов купить производителей по сходной цене, если их продукцию в перспективе можно монетизировать. Борцы за "женский вопрос" делают акцент на купле-продаже женщин: как и всякий товар (продукт, предназначенный для обмена), женщина имеет цену; поскольку же продукт в классовом обществе отчужден от производителя, женщина не принадлежит себе, так что не она продает себя — а ее продают. В этом отношении бордель никак не отличается от семьи — у них лишь разная структура денежных потоков. Феминисток базар возмущает — и они устраивают громкие публичные акции под лозунгом "мое тело — моя собственность", полагая (или искусно имитируя убежденность), что тем самым борются против сексуального насилия и домогательств, за свободу секса, контрацепции и абортов. Глупо. Ну хорошо, давайте раздадим всем тела в собственность. А дальше что? Содержать тело в тонусе — финансов требует; пользоваться им в одиночку — не тот кайф. Поневоле придется выходить на рынок: либо дикий бартер, либо цивилизованная торговля с использованием (принадлежащих кому-то другому) торговых площадок. А чем за услуги платить, если копеечек кот наплакал? Только услугами, отработкой на коммерческие структуры. С чего начали — к тому и придем. То же самое происходило в свое время с раздачей земельных наделов крестьянам в наполеоновской Франции (или, чуть раньше, у англичан): очень скоро участки оказываются в залоге, а потом и в собственности банков (или земельных магнатов).

Но распиливая людей на половые существа — классовое общество всецело предано принципу равенства полов: мужчин приватизируют точно так же, как и женщин, — и выставляют на рынок без оглядки на личные предпочтения. Точно так же отчужденных от себя мужчин продают капиталу за гроши — включая как органическое тело, так и благоприобретенные качества. Жить-то надо! — хотя и непонятно, зачем. В частности многих мужчин вынуждают (или очень убедительно просят) вешать на шею семейный хомут и потом изображать из себя семьянина (вместе с положенными по брачному уставу ханжеством, скандалами и изменами). Опять-таки, полное равенство: и женщин, и мужчин заманивают в капкан потенциальными выгодами — каждого на свой крючок; отсюда иллюзия добровольности брака, или даже брака по любви. Понятно, что реклама всегда врет, ожидания не сбываются — и в конце концов, выражаясь словами Бебеля (в корявом переводе), "они оба сознают, что они тянут одну лямку"...

Ладно, книжка про женщин — остаемся пока в этой однобокости и разговор о мужской продажности оставим до другого раза. Возьмем навскидку несколько примеров того, как борец за дамские права дает понять, что никаких перспектив по этой части приписанным к букве Ж ожидать не приходится. Потому что филистеры обоих полов, вступая в ряды феминистов, вовсе не отказываются от предрассудков — и сразу оговаривают зависимость женщин (а стало быть, и их общественного положения) от половых качеств — точнее, от того, что тупой обыватель считает природой женщины, изменить которую никто не властен.

Объявляя женщину "половым существом", Бебель автоматически делает таковыми же мужчин — и вообще всех, по отношению к кому возможен "половой вопрос". Это заведомо не люди, а животные — дело которых жрать, испражняться, совокупляться и размножаться во славу капиталистического бога:

Дурно пахнущий букет во всем непотребстве. У человека — потребности человеческие; "естественные" потребности — у зверей. Но даже и здесь стоило бы поднапрячь извилины, прежде чем изрекать! По своему определению, жизнь есть главным образом метаболизм, органически необходимое преобразование одних вещей в другие. Называть это потребностями можно лишь метафорически — поскольку от зверя тут ничего не зависит, и действует он не потому, что ему чего-то хочется, — а потому что не умеет иначе. У человека потребности есть — и каждая деятельность предполагает соответствующую потребность; в частности, воспроизводство органики (используемой как орудие преобразования мира) создает потребность есть и пить — но оно же создает и другую потребность, вытекающую из природы природных тел: это потребность опорожнения — вывода продуктов метаболизма, восстановления готовности к следующему циклу обмена веществ. И эта потребность ничуть не уступает в силе потребности есть и пить — и даже иногда более критична для физиологии. Поэтому даже очень культурный человек иной раз вынужден сделать кое-то в не предназначенных для этого местах — хотя, как правило, стараются выбрать относительно укромный уголок. Животные, если приспичит, особо не церемонятся; аналогично, вконец оскотинившиеся люди могут справлять нужду где попало, ходить под себя. Про эту потребность Бебель молчит — а зря!

С физиологической точки зрения, любая секреция — лишь вывод метаболитов; извержение семени в этом отношении ничем не отличается от мочеиспускания и дефекации — а также откладывания яиц или родов. Поэтому человек как "половое существо" — всего лишь продолжение того "орально-анального" существа, каковыми какое-то время остаются новорожденные младенцы, — и сексологические интерполяции Фрейда зиждутся на вполне солидном основании (при всей неуместности преувеличения роли либидозных движений у человека разумного). Культура вырабатывает привычку к умеренности и чистоплотности — воспитанный человек не будет грубо жрать и срать, и его половые дела также принимают общественно приемлемые формы. Придавать половой потребности особый общественный статус — все равно что агитировать за строительство ресторанов и общественных туалетов как первую задачу прогрессивного человечества. Да, все это важно — и проблема утилизации отходов всегда будет оборотной стороной промышленности; но почему-то Бебель интересуется лишь половыми органами женщин, а не их способностью питаться и дышать (что сразу выводит на задачи классовой борьбы).

Человеческие потребности (в отличие от животных позывов) — продукт деятельности, и потому они всегда поддаются сознательному регулированию — как индивидуально, так и в масштабах человечества. Сам же Бебель в предыдущей главе живописал манипуляции властей, призванные стимулировать или ограничивать рождаемость. Лишь в самых отсталых сообществах люди размножаются стихийно, как скоты; в большинстве стран (и даже в первобытных племенах!) — это общественное производство, способы участия в котором оговорены заранее, так что рождение ребенка оказывается либо гражданским долгом — либо уголовным преступлением. Заметим, что и все остальные потребности подлежат общественному регулированию: в классовом обществе власти заботятся, чтобы раб не зажрался — и не портил кайф барину, чтобы потребитель покупал что ему впаривают на рынке, чтобы освоение мира не разрушало властную иерархию, и бедняки не лезли в хозяева. Один из таких регуляторных механизмов — брак и семья.

Цитата из Шопенгауэра — совершенно к делу не относится. Но глупость не случайна! Навесить на размножение ничего не означающий (и потому совершенно мистический) ярлык "воли к жизни" — попытка пресечь любые поползновения самостоятельно жизнью управлять. Нет у раба своей воли — а есть лишь абстракция воли, за которой прячется воля господ. Кто не подчиняется господам — тот, по Шопенгауэру-Бебелю, недоразвитый, физически и душевно больной.

Лютер — у Бебеля любимчик, о котором говорится много и охотно. Что заставляет подозревать тайную приверженность религии, которая призывает не "сопротивляться естественной потребности" и делать все, "чего желает и должна делать природа". Но только не вести себя по-человечески, не подвергать сомнению "мудрость" природы — и не пытаться ее изменить. Что еще нужно власть предержащим? Они охотно спонсируют религиозность, пока их привилегии — дело святое. Кто покушается — тот еретик, или еще хуже — безбожник! Лютер не пытался плевать против ветра — и благословил двоеженство ландграфа Филиппа I, а также право супругов обоего пола спариваться на стороне (при условии, что дражайшая половина будет в курсе: бизнес превыше всего). Феминист Бебель — бальзам и для мужиков:

Как там, у Высоцкого: Тут мы согласны! Но почему мы должны блюсти природное предназначение, а не сами разумно предназначать?

Вроде бы, замечательная идея: бытие определяет сознание... В здоровом теле — в здравом уме. Замечательно, что мужчины и женщины здесь — на одной доске, и можно говорить просто о людях. А у людей, помимо духа, имеется и бренное тело, без которого дух моментально испарится. Еще замечательнее — о единстве телесного и духовного: это стороны одного и того же. Материальная и духовная стороны деятельности теснейшим образом взаимосвязано — и влияют друг на друга. То есть, не только в одну сторону — от материи к духу, — но и обратно: дух направляет движение материи, преобразует природу. Ура! Ложку меда можно-таки засечь и в бочке дегтя. Добывать алмазы из навозных куч. Но концовка — не изменять же традиции! — за упокой. Оказывается, человеческие потребности — всего лишь "следствия организма", так что животное вовсе не отличается от культурного! Конечно, если все сводить к телу (или выводить из него) — то все едино. Но нам куда важнее заняться поисками человеческого в себе — того, что отличает нас от животных и облагораживает животное там, где оно вплетается в человеческую деятельность. Наша "любовная потребность" — лишь изредка, в каких-то отношениях, может использовать голый секс (чаще в облагороженных формах, когда интересна эротика, а не копуляция); однако основное в любви — это любовь, духовное единство личностей, вовлекающее в себя всю совокупность вещей, всю вселенную, в которой размножение зверушек одного вида — почти незаметная мелочь.

Но для Бебеля — людей нет, а есть половые существа. Вождь и учитель Лютер сказал на все века:

Бебель называет это "здоровой чувственностью"! — вздор, это просто дикость; по сравнению с такой "естественностью" — искусственность христианской любви есть великое достижение, громадный шаг вперед. Можно понять лютеровский натурализм — для XVI века его воззрения революционны и прогрессивны, и вообразить себе иные воплощения духа, помимо человеческих тел, было почти невозможно. Начало XX века принесло много нового, и есть над чем задуматься. Всяческие примеры отношений полов, свободных от репродуктивных или брачных целей, были и раньше — но капитализм принес (столь презираемую Бебелем) свободу полового бизнеса: можно все, если это соответствует условиям контракта. Оказалось, что мужчинам вовсе не обязательно искать женщин — а женщинам мужчин: свои рыночные интересы они могут соблюсти и поодиночке, и в самых экзотических комбинациях. Большинство современных людей настолько лишены "потребности производить детей", что приходится соблазнять их всевозможными подачками — либо напрямую принуждать к "исполнению гражданского долга". Необходимости перехода от кустарного производства детей к высокотехнологичной индустрии назрела давно; однако буржуям не выгодно ее замечать (низам нужен кнут!) — а социалисты зовут массы в прошлое, а не в будущее, и мыслят категориями времен Реформации!

Товарищи фыркают по поводу расплодившихся и дико популярных в народе любовных романов — не отдавая себе отчета в важности этого сдвига в общественном сознании, переноса фокуса с публичных деяний на личные отношения. А речь о том, что человек принципиально отличен о животных — и как только экономика позволяет хотя бы отчасти освободиться от телесных потребностей, на первый план выдвигается духовность, способность творчества, — включая сотворение себя как свободной личности, разумного существа. Человек начинает сознавать себя человеком — и требовать человеческого к себе отношения. Пахать на тугую мошну — это несвобода. Предоставлять свою телесность неизвестно кому для производства других тел — чего ради? — телу можно найти и другие, более творческие применения, искать не животных удовольствий, а возвышенных чувств, на много порядков мощнее и привлекательнее сексуальных радостей. Поэтическая удача, восторг научного открытия, отблеск мудрости, блаженство труда и удовлетворение от собственной разумности...  — да в гробу мы видали эти ваши оргазмы! Ну, разве что изредка, в качестве вспомогательных средств. И уж никак не по общественной или природной разнарядке.

Общественное неравенство при капитализме — другая сторона формального равенства. Все имеют право иметь деньги — но не у всех они есть. Точно так же, существа любого пола (равно как бесполые или многополые) вправе строить свои отношения с другими на контрактной основе — и никакого притеснения одних другими! Да, конечно:

В частности, от Лютера и Бебеля:

Как обычно, здравица кончается упокоем. Великая идея полной отмены наследования слегка омрачена просочившимися через задний проход исключениями — и для ловкого дельца не составит ни малейшего труда объявить "предметами обихода" все что угодно (включая свечной заводик и домашнюю прислугу); невозможно устранить одну лишь "частную собственность": любая другая собственность тут же займет нишу, превратится в средство эксплуатации. Отмена наследования — первый шаг революции, фактическое уничтожение собственности; никакие революционеры до сих пор этого не сделали, и потому и революций, по сути, не было — только государственные перевороты...

Но посмотрите на эту свободную фемину à la Bebel! Чисто по- буржуйски, ее привязывают к "ее" детям (которые чудесным образом перестают ее стеснять — и только радуют)! Женщина по-прежнему тянет выращивание "своего" потомства собственным хребтом — хотя прочие особи женского (!) пола по мановению волшебной палочки из злобных конкурентов превращаются в сочувственную помощь — в тех случаях, когда уж совсем невмоготу... Это хуже, чем в первобытной общине, где ребенок считался достоянием общины в целом, а не его биологической матери, — и разрушение этой общности происходило в долгой и упорной борьбе классовых хищников с тысячелетними традициями (о чем упоминает Бебель в той же книге — да еще упрекает Энгельса, который, якобы, не придал достаточного значения этому обстоятельству).

В условиях господства рынка — все намного проще. Кто мешает женщине выгодно продать свое "естество" и расписать по пунктам, что именно дозволено покупателю? Чтобы не лазили не туда в неурочное время. Такой контракт можно по традиции называть браком — не предполагая за словом ровно ничего помимо явно прописанных взаимных обязательств; в частности, можно включить пункт о деторождении — наряду с правом заниматься тем же самым с кем-то еще, без вывода из бизнеса совместно нажитых средств. Точно так же, правила расторжения договора и раздела имущества фиксированы изначально — и никаких проблем с разводом!

Это не про светлое бесклассовое будущее — там таких понятий вообще нет; речь о все том же буржуинстве — но "с человеческим лицом". Бебель муссирует якобы "преобладание" мужчин:

Некорректность постановки "женского вопроса" становится очевидной на фоне современной действительности, когда поменять пол — дело обыкновенное, и бывшие мужчины вполне фертильны, а у бывших женщин все в порядке с потенцией. Изменило это ситуацию, хоть на капельку? Нет, все как было. И феминисты по-прежнему маршируют по улицам, бомбят прессу и соцсети. Это их бизнес — и даже если бы не существовало реальных условий для полового неравенства, его бы выдумали, и назначили кого-нибудь на роль врага.

Суть в том, что никакого различия в положении женщин и мужчин (как "половых существ") реально и нет! Есть всеобщее разделение труда, когда каждому достается то же самое — но в других формах, — так сказать, в иной валюте. Мужчины тоже на каждом шагу нарываются на "многочисленные преграды и препятствия, неизвестные женщине" — поскольку женщина не участвует в "мужских" делах. Именно это часто становится аргументом мужей в семейных разборках. Полнейшая симметрия. Правильный разговор — не об угнетении одного пола другим, а об их общей несвободе, об эксплуатации их телесности совершенно бесполым капиталом, точно так же играющим и на других различиях: разделяй и властвуй! Единственно возможное решение "женского вопроса" состоит в том, чтобы устранить господство капитала вместе с навязанными им общественными (а вовсе не природными!) различиями — сделать неуместными любые вопросы.

Но до такой ориентации Бебелю очень далеко. Он бьет себя в грудь и клянется в верности феминизму:

И дальше следует глупая антрометрическая цифирь, якобы достоверно подтверждающая факт телесного различия... Выглядит такая "защита" довольно странно: дескать женщины, конечно, устроены не так — но, ладно уж, и они на что-то сгодятся. Как только упираемся в биологию — отсюда вечность "особенностей", и якобы "естественное" неравенство, вырастить из которого экономику и политику — дело нехитрое. Сказавший "А" да скажет "Б"! Допустите хотя бы одно "природное" неравенство — и за ним потянутся тысячи культурных перекосов.

Человечество не состоит из "полов" — человечество состоит из людей! У которых нет никаких природных качеств — а есть только одно, изначально неприродное, — разум. Говорить о "равноправности" — значит, подразумевать различие, по отношению к которому людей приходится уравнивать. Но если так, почему останавливаться на различии женщин и мужчин? Если у женщины удалены яичники, а у мужчины семенники — они что, оказываются неполноценными "по природе"? Почему не поднять вопрос и об этом равноправии? Вспомним вышеупомянутый эпизод из Фрейда: мужчина-импотент все равно остается главой семьи — это его природное право? Аналогично, почему не запустить кампанию против дискриминации левшей, одноруких, лысых, — или вообще безголовых? Анекдоты про блондинок и сексизм по отношению к ним в кино — чем не повод для создания очередной партии? В каком отношении это к борьбе за социализм? Наконец, почему виртуальных персонажей, вроде Гомера, Козьмы Пруткова или Николя Бурбаки никто не считает за людей — и за ними все время выискивают исторические прототипы, биологические тела коллектива авторов? Чапаев как литературный персонаж (или герой анекдотов) — вовсе не то же самое, что биографический факт; они и жили в разные эпохи!

Мужчина вовсе не рожден матерью! Рождается зверушка — иногда с определенными половыми признаками, иногда сразу не скажешь. Но в любом случае связывает это существо с полом лишь регистрация в официальных органах и запись в документе (который, впрочем, может существовать виртуально, как общественное мнение). Соответственно, воспитание подстраивают под таксономию — а не выводят из природы. Наконец, даже факт рождения — это (как и любой факт) сугубо социальное явление; например, в некоторых культурах настоящим родителем считают мужчину, отца, — а женщина лишь его орудие. Бебелевская аргументация трещит по всем швам и рассыпается в прах.

И так буквально во всем, где Бебель пытается отыскать хоть какие-то физиологические обоснования разделению полов. Диапазон телесных вариаций внутри одного пола значительно шире предполагаемых половых индикаторов. Якобы ученые плодят заявления от фонаря, на которые легко ведется наивный обыватель и чересчур ангажированный политик. Вот, некто Гроссер:

Кое-кто у нас, между прочим, коня на скаку останавливает! А у хилого "ботаника" мозги иной раз покруче соответствующей принадлежности мускулистого землекопа или грузчика. Сравнивать людей по телесным признакам было бы возможно, если бы ничего кроме этих признаков в деятельности человека не участвовало; по счастью, даже в диком классовом обществе это далеко не так.

Бебель много рассуждает, что якобы низкий интеллект женщин связан с тем, что "в течение тысячелетий по отношению к женщине поступали и продолжают поступать несправедливо":

Но тем самым он признает, что самый тупой мужчина заведомо превосходит разумом умнейшую из женщин! Дескать, они все-таки хуже мужчин — но они в этом не виноваты... Вот куда ведет вульгарное отождествление человеческой истории с животной эволюцией:

Дурная френология. Заметим, что намеренное уродование тел хорошо известно исторически и наблюдалось практически во всех культурах (включая высокоразвитых европейцев, которые раньше доводили себя до анорексии, а сегодня приветствуют боди-позитив). Где-то ценят маленькую ступню и рост; в других местах — низкий череп и длинную шею, выбитые зубы и все такое; тысячелетиями народ "украшал" себя татуировками и пирсингом — сегодня эта мода свирепствует по всему "цивилизованному" миру. Однако такие видоизменения не имеют ничего общего с биологией — и законы этой науки тут совершенно неуместны. Скорее, наоборот: в извращенной форме проявляет себя сознание власти человека над биологическим телом, о возможности изменить данное природой ради соответствия иным, неприродным стандартам; в конечном итоге это придет к направленной перестройке человеческих тел как на уровне генома, так и путем добавления искусственных органов — вплоть до полной замены органики.

Понятно, что всякое неравенство работает в обе стороны, — и Бебелю приходится бороться и с теми, "которые даже доказывают, что женщина в морфологическом отношении стоит выше мужчины. Это, конечно, — преувеличение" (потому что мужчина все-таки лучше!). Забавная цитата из Хавелок-Эллиса:

Представления о привлекательности "брутального" альфа-самца и о значительности кое-каких размеров широко распространены и в наши дни — даже если к ним относятся с долей юмора.

Ну, хорошо. Допустим, Бебель убедил нас, что все равны, и надо выстраивать общественную жизнь вне зависимости от половой и прочей атрибутики. Но тот же автор на полном серьезе рассуждает о печальных последствиях полового воздержания у женщин — и считает вступление в брак безусловной необходимостью. Он смело цитирует буржуйскую науку, как от себя:

Поскольку мужики жениться не хотят,

и поэтому на борьбу за женскую эмансипацию следует смотреть

Открытым текстом: у женщин есть природное предназначение — и никакой силой от этого клейма им не избавиться. Про брак, правда, существенная оговорка: "только он дает ей обеспечение". Причем не сексом — а условиями для сколько-нибудь сносного существования, возможностью стать хотя бы подобием человека. Перекройте холостым и незамужним все пути — что им останется? Переселиться в иной мир, в бред или на кладбище. А тут еще пугают, что "неудовлетворенность в браке является одной из причин бесплодия"... Спрашивается: почему женщин положено держать за животных для размножения? Кому-то, быть может, бесплодие — великая радость; в технологиях контрацепции есть на то искусственный эквивалент. Нет, Бебель за репродуктивный энтузиазм — и против аборта, который "часто сопровождается очень тяжелыми последствиями". Еще бы оно было иначе! — когда вместо разработки щадящих технологий стремятся, наоборот, отпугнуть робких варварством процедуры — заставить переменить решение.

Не обуздывать надо — а использовать по назначению, разумно, — как и любую другую вещь, орудие труда. Классовое общество призывает ограничивать потребности — когда денег нет. Разумные люди считают важным добиваться снятия всяческих ограничений, чтобы человек мог действовать разумно, а не под давлением обстоятельств. Вместо этого Бебель подсовывает нам абсолютную половую предрешенность, когда человеку без этого дела шагу не ступить:

Оказывается, разум на земле достиг завершения в разделении полов — и никакая физиология больше не развивается, и вообще, пора людишек на историческую свалку: дальше им двигаться некуда... На фига тогда строить социализм? Высшим завершением бебелевской теории половых существ становится героизация физиологического подвига:

Снова и снова: женщина рожает и воспитывает (в том числе мужчин) — прямо-таки эталон жертвенности и гражданского сознания. Мужикам противоположная "честь" — убивать (в том числе женщин). Что в окопе, что в роддоме; на войне как на войне. Но скажите на милость: кому нужно, чтобы одни рисковали жизнью для того, чтобы дать другим жизнь или отнять ее? Какое такое отечество защищают ваши самцы? Почему вы не можете избавить ваших самок от антисанитарии деторождения — от убийственного акта, и вообще, от репродуктивной повинности? Не надо возвышать грязь — надо отмываться от нее. Включая грязь противоположности полов, из-за которой

Конечно,

Так все и съехало к полному комплекту буржуазных (мещанских) предрассудков.

И на том спасибо! Они, конечно, есть сами по себе — а "социальное положение" лишь "влияет", подкрашивает неприглядность; но что же делать, если классовый мир испокон веков вращается в заколдованном кругу абстрактных противоположностей: господа и рабы, мужчины и женщины, добро и зло.

Чтобы не париться

К одному и тому же можно приходить разными путями. Пусть логика Бебеля нас по-прежнему смущает — но главный вывод мы таки можем сделать вместе: с буржуинством надо кончать. И не просто так — а чтобы оно больше не могло восстановиться, ни под каким соусом. Не возврат назад, — не восстановление кусочков былой приятности, — но честно признать, что бесклассовое общество будущего не может тащить за собой горы отработанного шлака, и нужны новые, доселе невиданные формы общественной организации. Революции прошлого — передел собственности; чтобы не повторяться, надо сделать так, чтобы нечего было делить.

Вот этого акцента не хватало большевикам: они слишком увлекались дележкой экспроприированного и вместо одних привилегий вводили другие. Но партийная программа — такой же рудимент буржуазности, как и сами партии; политические формулы всегда с классовым душком. Бесклассовый человек вообще не знает ничего ни о правах, ни об обязанностях — нет у него таких понятий, а есть разум и человеческое отношение к людям. Право предполагает бесправие; равные права — равное бесправие. Точно так же, равные обязанности — равный гнет. Наша задача — чтобы ничего ни от кого не отгораживать: все, что человек считает разумным, — допустимо и общественно приемлемо; человека разумного никто не может принуждать — даже он сам. Возможно, в начале XX века такое видение было преждевременно и сложиться не могло. Разум пришлось заменить партийной дисциплиной, а предполагаемые перемены ограничить рамками буржуазных свобод. Бебель не решается шагнуть дальше старых утопистов — и полностью изгнать из социалистического рая всякую принудиловку. Работает все та же классовая логика: достижения цивилизации, уровень благосостояния, надо снова и снова воспроизводить (а по возможности продвигаться вперед); это требует вполне определенных трудовых затрат; поскольку же мы провозгласили всеобщее равенство, затраты будем поровну делить на всех — и существует минимальный порог участия каждого в общественном производстве, обязанность отработать положенное, а после этого гуляй — не хочу!

Какой-то христианский социализм. То есть, самое что ни на есть буржуинство. Сюда же еще одна библейская заповедь, категорически-рыночный императив (ты мне — я тебе):

И это, между прочим, у Бебеля называется атеизмом... Вместе, две христианнейших заповеди — основа основ общества уравнительной справедливости, за которое ратует Бебель — как до него Маркс, а после Ленин.

Но давайте задумаемся: кого мы кормим? Людей? Нет! — всего лишь тела. А человек (поскольку он разумен) — остается человеком даже голодным (и даже после физиологической смерти). Телесные процессы могут служить человеку лишь поскольку они существенны для деятельности, обеспечивают ее соответствующим объектом, становятся орудиями труда — которые человек (вос)производит, совершенствует и заменяет на другие, более отвечающие текущим задачам. Человек трудится не потому, что так положено — а потому что он не может иначе: именно участие в деятельности делает его человеком. Чтобы тело могло выполнять свою природную или орудийную функцию — его надо должным образом содержать и обслуживать; к этому и сводится библейский лозунг. Никакой социальной подоплеки в нем вообще нет!

Заставить все тела двигаться одинаково — это разумно? Глупость. Разум находит свое применение каждой вещи — и дорабатывает ее до требуемого функционала; одна вещь для одного — другая для другого, и содержать их надо по-разному. Универсален — только субъект деятельности, то, что приводит вещи в движение. И вот здесь как раз важно убрать все преграды универсальности, обеспечить возможность разнообразия, а не соблюсти равенство. Как при этом будут (или не будут) задействованы органические тела — дело десятое. Что не занято в производстве прямо сейчас — пусть хранится на складе, с должной смазкой и кондиционированием. Что приведено в движение — пусть потребляет столько, сколько для этого движения требуется. Здесь нет и не может быть никаких норм. В бесклассовом обществе вообще никто не работает! — там все трудятся, творят, меняют мир. Каким образом каждый будет трудиться — его личное дело, и никакая инстанция не может это решить за него. Социалистическую утопию (по Марксу, Бебелю и прочим) придется вывернуть наизнанку: там нет ни планового производства, ни нормированного потребления, — там вообще одно от другого не отличается. Буржуазное потребительство — от нужды, от страха, от неразумности. Бесклассовый человек потребляет лишь в процессе производства — и продукт его деятельности непосредственно доступен для потребления теми, кому он нужен, — а что никому не нужно, то может без сожаления быть утилизировано — и произведено заново при возникновении общественной потребности; более того, основное в деятельности людей будущего — это именно "бесполезное", игра физических и духовных сил, обнаружение возможностей разума, его способности творить. Маркс подчеркивает высвобождение человека из производственной рутины с ростом механизации и автоматизации производства, когда все меньше приходится отвлекаться на содержание органических тел, — все оставшееся время он называет "свободным". Название в какой-то мере оправданное — поскольку именно там, где человек не связан природными (или классовыми) законами, он занимается собственно деятельностью, сознательным преобразованием, окультуриванием мира (и себя как одной из его сторон), — именно в этом человеческая свобода. Но даже то, что участвует в деятельности природным образом, — уровень свободы, поскольку это не навязано извне, а принято сознательно, как способ деятельности. Чтобы тело могло обеспечивать взаимодействие вещей — его надо кормить; чтобы нож мог резать — его надо наточить; чтобы компьютер мог управлять конвейером — его надо правильно запрограммировать. Все это вещные компоненты деятельности, одно из возможных воплощений духа; его свобода в том, чтобы задействовать все при необходимости — и снять необходимость как таковую, сделать ее выражением свободы. Ошибка Бебеля в том, что такие компоненты человеческой деятельности он объявляет чисто природными — и тем самым противопоставляет свободу необходимости абстрактно, внешним образом, как вечных врагов. А следовательно, увековечивает и классовую экономику. Такова идеологическая подоплека эмпирионатурализма — и поэтому борьба за уничтожение цивилизации (классовой культуры) означает преодоление всяческой природности, разумное отношение к разуму (как отношение человека к человеку).

Прежде всего это касается свободы воплощений духа: мы хотим воплощаться сознательно, а не во что попало, — и отказываемся видеть разумность в (биологических или общественных) организмах. Тем более недопустима канонизация одного из возможных способов построения тел (например, полового размножения) — и ограничение его какими-либо формальными рамками (брак и семья). А это как раз то, чем грешат почти все социалисты и коммунисты — и Бебель не исключение.

Тем не менее, сотни страниц посвящены догадкам о будущем — где вопросы пола почти незаметны, и главное — как оно должно выглядеть и переживаться. Так сказать, метод погружения, фантастика. Подход диаметрально противоположный классике марксизма, где требования момента вытекают из фундаментальной теории — и люди исполняют свою вселенскую миссию, проникаясь грандиозной идеей; у Бебеля иначе: необходимость переворота обоснована характером пожеланий, плохо совместимых с классовой действительностью; это не объективная направленность — а дело принципа; не то, что предстоит, — а то, что следовало бы додумать и совершить. В этом отношении бебелевский социализм мягче, человечнее, — и разумнее, поскольку не стесняет никого неумолимой предрешенностью.

Но чрезмерная пластичность тоже не добродетель. Если одни желания ничем не почтеннее других — их общим источником придется считать нечто к человеку безразличное, природу. Голый эмпиризм превращается в эмпирионатурализм. Противоположности сходятся: что абстрактная идея, что безыдейная природа, — но люди уже не сами строят не свое будущее, а будущее возникает на фоне общественных сдвигов, как бы само собой. Вместе с Марксом, Энгельсом и Лениным, Бебель говорит, например, об отмирании государства:

Где видано, чтобы капитал уступил хоть капельку власти по доброй воле? Нет, даже если все бессмысленно — эту бессмыслицу можно передавать из поколения в поколение сотни лет. И само ее сохранение станет мотивом, почвой государственности. Пока не стряхнут железной рукой. А у Бебеля — естественноисторический процесс:

Тот же рефрен у Маркса и прочих марксистов. Но вера — не явление природы, это общественный продукт; его будут производить, впаривать потребителю — пока религию не лишат ее экономической базы, средств производства (и в частности государственной поддержки — даже в форме свободы совести). Точно так же классовое общество будет воспроизводить этнические, профессиональные, половые и прочие различия — даже если экономической необходимости в них никакой. Что такое экономическая необходимость? В классовом обществе у каждого класса своя. И господствующий класс всегда сумеет навязать обществу свое видение — объявить свои идеи общечеловеческими. Его не заботит благосостояние масс — и его экономика нацелена на массовое производство общественного неравенства. Это не искоренить никаким равенством — ибо равенство уже предполагает различие. Бебель и ему подобные вместо решения проблемы увековечивают ее, разводя стороны конфликта по разным уровням: равенство — общественное, различия — от природы. Но сопоставлять качественно разные вещи — логическая ошибка: нельзя сравнивать несравнимое — компенсировать недосып перееданием, или наоборот. Нужно так устроить жизнь, чтобы отпала сама необходимость сравнивать — и уравнивать.

Возможно это в полной мере на имеющейся материальной базе? Вряд ли. Более того, ни одно материальное воплощение идеи не может выразить ее во всей полноте. Классовые мыслители подают это как вечное стремление к недостижимому идеалу, и социализм видится им лишь асимптотическим пределом, а не практически реализуемым проектом; но тогда, вроде бы, и незачем грезить о революции: она все равно ничего не решит — а каждое из ее завоеваний так или иначе достижимо путем постепенных реформ. Снова логическая ошибка — или намеренная софистика: разумный человек вовсе не стремится к абстрактному, самосущему идеалу! — он вырабатывает идеалы, и меняет их, исходя из революционной практики. Совершенствование существующего — отличается от дерзкого эксперимента, попытки идти от противного. Не попробуешь — не узнаешь. Собранный на коленке прототип — сплошное уродство; однако будущее таки за ним, а не за вылизанными до эффектного блеска стереотипами. Красота отличается от красивости, истина — от истинности. Что, конечно, не отменяет ни красивости, ни истинности, — которые хороши на своих местах; пока есть классы — останется актуальной и борьба за "демократизацию" общественного бытия, как другая сторона и предпосылка борьбы за бесклассовое будущее.

Эмпирионатурализм Бебеля (и Маркса) принимает форму веры в безусловную первичность материального базиса в производственной сфере (Маркс) и в быту (Бебель): бытие определяет сознание. Допуская сознательное переустройство мира, социалисты и коммунисты не делают из этого решительного вывода: сознание тоже умеет определять бытие, и движение духа не сводится целиком к движению материальных тел, к природе. Тем более не дотягиваются мечтатели до идеи полного снятия самого различия бытия и сознания — когда одно становится другим. В итоге — технологический фетишизм, наивная убежденность, что достаточно выдать публике очередной гаджет, чтобы возвысить и облагородить ее стремления. Конец XX века наглядно показал: какие угодно чудеса техники не превратят обезьяну в человека. Дикость не исчезает с ростом технической оснащенности — она лишь укрепляется.

Восторги Бебеля по поводу новинок науки и техники — грешат дилетантизмом, иногда превозносят явное жульничество, попытки сшибить деньгу под мифический проект (типа "электрокультуры", прямого воздействия электричеством на рост растений). Нечто похожее сотней лет позже — в истерии вокруг нанотехнологий и квантовых компьютеров: массовыми тиражами выходят книги о том, как здорово будет жить в пронизанном новшествами мире. Сами по себе таки фантазии безобидны — и даже полезны, пока способствуют массовому просвещению, пробуждая здоровый (то есть пытливый, критически настроенный) интерес. Бебелевские тезисы прямо повторены в плане ГОЭЛРО; мысли об индустриализации сельского хозяйства, о логистике, об экологии, об альтернативных источниках электроэнергии, о разумном распределении производств и утилизации отходов — до сих пор актуальны, хотя "зеленые" буржуи (очевидно, в цвет самой буржуйской валюты) сделали все, чтобы их опошлить и сделать опорой классового неравенства.

Как выясняется, к общественным преобразованиям индустрия не имеет ни малейшего отношения. Техника открывает перспективы — но она же вооружает душителей перспектив. Когда всего больше — запросы шире; но без духовного роста — они мельчают, и в сумме все остается как было. Конечно, мысль здоровая:

Но понимать это как всего лишь имущественную уравниловку — верх пошлости. Вольтер (следуя античным образцам) говорил о том, как роскошь верхов становится двигателем всеобщего прогресса, стимулом развития производительных сил, из-за чего и низы тянутся к высшим образцам — и понемногу приобщаются к культуре. Французский чернорабочий живет в роскоши по сравнению с советским инженером; от этого Франция (как и Германия, и США) не перестает быть обществом беспощадной эксплуатации трудящихся масс паразитирующим на их плоти меньшинством. Американский миллиардер может быть сколь угодно просвещенным и способствовать прогрессу человечества — это никоим образом не делает его другом американского (или китайского) пролетария. Идеал мещанского социализма: у всех всего много. Но даже если все станут жирными — кто-то окажется жирнее. И потому никто не дотягивает до идеала человека — духовного, разумного существа.

Книга Бебеля — яркая иллюстрация. После вышепровозглашенного исчезновения пролетариата — тут же коммерческое уточнение:

Свободным людям вообще не надо измерять свои запросы — они просто их удовлетворяют, и трудятся не для того, чтобы запрашивать, а потому что это их нормальное состояние, способ бытия. Никто никому ничего не "предоставляет" — все есть для всех. Сразу. А чего нет — то делают. Иначе придется завести профессиональных счетоводов:

А разумные существа управляют собой сами — им незачем устанавливать (ни себе, ни другим) какие-то меры и пределы, и уж тем более делать эту нумерологию преимущественным родом занятий:

Шутить изволите? Хороша первобытность, в которой уже есть все элементы выборной демократии (сугубо классовый инструмент)! При том что управление мыслится как особая деятельность — и "общину" тут же делят на управляющих и управляемых, а заодно и на имеющих право ("совершеннолетних") и бесправных. Хорошо еще, что хоть по полу не различаем, — но на фоне всего прочего это слабое утешение. Зачем какие-то "доверенные лица"? То есть, одним доверяют больше, чем другим? Почему нельзя каждому по мере сил управлять всем? Тогда и выбирать не надо — не заморачиваться буржуазными играми. Но Бебелю мало прямой демократии — ему надо еще и воспроизвести мухобойный бюрократический аппарат:

Как можно дойти до такого цинизма? Буржуи вопят о "разделении властей" — когда решает все власть представительная, а правительство назначается в качестве "исполнительного коллегиального органа" (плюс якобы ни от кого не зависимая судебная власть для разрешения споров). Инквизиторы никого не истязали — они лишь передавали грешников светским властям для проведения (независимого и объективного!) дознания... И костры финансировали из местного бюджета.

В обществе разумных людей, кому понадобится это "центральное отопление" (пардон, управление)? Хочется кому-то вникнуть во что-нибудь? На здоровье! — вы сами себя выбрали. Есть соображения как подправить процесс? — милости просим, и общество прислушается к каждому мнению: все доступно для (само)проверки и внедрения силам энтузиастов. А не как у Бебеля:

Когда все время подчеркивают несущественность половых различий — это прямо-таки подталкивает к мысли: в каких-то других отношениях мужчины и женщины таки не равны? Иначе зачем про пол упоминать? Давайте говорить только про людей.

Далее, с чего бы вдруг одному свободному человеку оценивать способности другого? Да потом еще и не доверять не прошедшим по цензу. Все мы просто люди — и все на все способны. У кого не хватает материальных ресурсов — тут же обеспечить, произвести необходимое. Какие должности? — и слова такого в словаре нет! А тут невинная мордашка, буржуазный наив:

При иерархию властей только что было: "местные органы" (воняет биологией!) таки не равны "центральным". А где есть должности — будет и драка за места, и (конечно же, "самая-самая") номенклатура. Один к одному, современное общественное устройство: классовые барьеры просто закатали в красный цвет — ничего не меняя по существу. Вот и весь социализм.

И так — буквально во всем. На каждой странице. Полный разбор полетов распухнет в книгу намного толще бебелевской. Большого смысла в этом мы не видим — и здесь лишь частично воспроизводим заметки на полях, в надежде, что этого достаточно для самостоятельного критического чтения. Спросите: стоит ли читать? Ответ: стоит. Потому что даже в этой, по-буржуйски уродливой форме выражают себя гениальные прозрения и великие истины. Которые каждый вылавливает на свой вкус.

Например, в нашей писанине мы используем в качестве логики (то есть, как вспомогательное средство) иерархический подход, согласно которому любая целостность может быть развернута в иерархическую структуру по отношению к любой из ее частей (играющей роль вершины иерархии). Поскольку одна часть ничем не лучше другой — то, что в одной структуре располагалось на низших уровнях, в другой окажется на вершине; это называет обращением иерархий, а исходная целостность как единство всех своих обращений — это и есть иерархия как таковая. Отсюда следует, что между любыми двумя уровнями иерархии всегда можно вставить промежуточный — и наоборот, возможно объединить любое количество соседних уровней в один уровень (с соответствующей перестройкой межуровневых связей). Но у Бебеля читаем в контексте вышеприведенных рассуждений о социалистическом бюрократизме:

Да, разговоры про "учреждение" — это страшно, это буржуазно. Однако вот он, принцип иерархичности: для целого совершенно неважно, как именно оно развернется в каждом конкретном случае — любые такие структуры возникают динамически, по ходу деятельности — и плавно перетекают в другие обращения иерархии, следуя логике дела.

И так — буквально во всем. В заупокойной белиберде — яркие искры. После чего думаешь, что не зря жил, — и можно продолжать.

Понятно, что загадывать слишком далеко в будущее — тыкать пальцем в небо. Как раз потому, что будущее не существует само по себе, морковкой перед носом, — его делают люди, и они же в любой момент могут пересмотреть и подкорректировать идеалы на основании накопленного опыта. Мы заглядываем в будущее ровно настолько, насколько мы способны углубиться в прошлое, — и когда настоящее становится прошлым, им же прирастает наше будущее.

Отсюда вывод: угадывать и фантазировать никому не вредно — однако есть и задачи ближнего порядка (что в советской психологии называли зоной ближайшего развития). Бебель тут как тут:

Однако тактика бессмысленна сама по себе: она обретает смысл лишь по отношению к революционной стратегии — которая, конечно же будет меняться по мере строительства нового мира. Обычная ошибка — полагаться на природу (русский авось), которая сама устроит все ко всеобщему удовольствию:

Как же! — охватит... Держи карман шире! В классовом мире бедствия одних — бизнес других, и ни о каких "всеобщих" стремлениях речь заведомо не идет. Всякое бедствие буржуазная пропаганда умеет представить райским блаженством по сравнению с чем-то бесконечно ужасным (вроде прихода к власти коммунистов). Но и социализм можно укротить, внедрить в мозги революционеров, что

То есть, одна собственность просто заменяется другой: это знакомо и привычно — и уже не революция, а переворот, передел имущества. Классовое чутье любого буржуа подсказывает ему вывод исторического материализма: возврат к общине означает неизбежность расслоения — а следовательно, и новый капитализм не за горами... И пошло-поехало, по хорошо накатанной дорожке: предъявите права!

Росчерком пера переход к обществу без классов поставили на одну доску с изменениями классового устройства — буржуи довольно потирают руки! Они же всегда твердили, что грабят народ для его же блага. Любой чиновник убежден, что блюдет общественный интерес; а если и сам поживится — тоже ради общего блага, чтобы эффективнее "управлять и регулировать". Короче, собственность, государство и право — это навсегда, и про отмирание чуть выше автор сболтнул по недомыслию. Точно так же, вместо семьи — нам впаривают другую семью, вместо религии — другую религию, вместо половой жизни — отношения полов. Шило на мыло — и то осмысленнее.

Почему Бебель ведется на эту дичь? Потому что нет у него привязки революционной тактики к главной стратегической задаче — построению общества, где ни о каких различиях говорить неуместно, и где каждый непосредственно причастен ко всему. Когда свобода — нет нужды одним управлять другим: каждый управляет собой и регулирует сам себя; и это в интересах всех. Значит, никаких властей, никакого права, никаких управленцев — нет государства. Общество — это и есть все мы. А у Бебеля (и буржуйской пропаганды) общество противостоит человеку как абстрактная идея; вот классический пример мешанины в мозгах:

Действует не общество — действуют люди. И создают люди не собственность, а продукты деятельности, полезные всем вещи. Если кто-то объявит себя обществом (у Бебеля в книге есть примеры) и присвоит общественный продукт — это "великое историческое дело" называется классовым расслоением; если самозваные хозяева считают обеспечение людям условий жизни своей прерогативой — это классовое насилие; если люди ждут, что их кто-то чем-то обеспечит, а не обеспечивают себя сами на каждом шагу — это не "достойное человека существование", а подлое рабство. А где рабы — там и мораль, средство навязать толпе воззрения господ под видом общественных свершений. После этого уже не удивляешься, что общество объявляют "организмом, развивающимся по определенным имманентным законам" и "демократией, познавшей тайны своего существования". Тупик.

Поскольку все свелось к распределению отнятого (включая рабочую силу), на место качественной экономики встает количественный учет и контроль:

Эта нумерология нужна лишь там, где люди не могут непосредственно участвовать в производстве — и самостоятельно определять, что и как следует употребить. В разумно устроенной экономике плановость и нормирование — не самоцель, они возможны лишь как рамочные принципы в узкой области, локально, в процессе производства одного продукта; попытки выяснить сколь чего потребуется вообще — глупая фантазия, потому что и ресурсы, и потребности все время меняются, так что важнее (в согласии с единой стратегической линией) научиться быстро перестраивать производство по мере изменения нужд. Но если это делать по-буржуйски — получится обычное бюджетирование:

Такое хозяйство — не от хорошей жизни! Разумный подход — не подгонять потребление под бюджет, немедленно изыскивать средства под возникающие запросы, качественно менять структуру производства. Не создавать устойчивые и регулярные производства, а перенести акцент на изменчивость и творчество. Абсурдный прогноз:

Вот где кошмар! Только такого мерила нам не хватало. Наше мерило — наш разум, и никакая цифирь ему не указ! Тем более по-буржуйски:

Кто-то врал про отмирание государства... А тут снова лестница управленцев, да еще и капиталистическое разделение труда, разделение по отраслям. Нет этого разделения — и не нужны статистические исследования. Люди просто знают, что у них есть в данный момент, — и разумно это используют. Почему мы должны загонять себя в какие-то сроки, гнать план? Мы знаем, что мы хотим получить на выходе — и для этого изыскиваем возможности, прямо сейчас, без оглядки на прочие планы. Чтобы заменить качественное планирование количественным, нужно отделить производство от потребления — то есть одно производство от другого, — и неизбежен обмен, и возврат к рынку. Стоит что-то поделить — тут вам и трения, и кризисы. А Бебель демонстрирует полное непонимание существа дела:

Вздор! Кризисы не порождаются игрой стихий — они намеренно создаются капиталистами; это один из методов классового насилия. Если думать не о деньгах, а об удовлетворении потребностей, — откуда кризис? Удовлетворили одну потребность — удовлетворяем другую. Если какие-то потребности удовлетворить не удается — перестроить иерархию потребностей, заняться тем, что возможно, — включая поиск снятия оставшихся неудовлетворенностей. Это вовсе не слепое, и не анархическое производство: у каждого всегда перед глазами текущие цели и расстановка сил. Без статистики и формальных отчетов.

По большому счету, Бебель эту стратегию смутно чувствует — но сказать толком не может:

Привычка все мерить на деньги не дает осознать, что удовлетворение потребностей людей невыразимо ни в каких количествах, и не сводится к статическим структурам, где каждому отведено его место:

В том-то и суть, чтобы не было единых для всех предписаний — чтобы люди могли свободно намечать что-то для себя — и менять в любой момент, не быть рабами собственных (а тем более спущенных сверху) планов. И тогда "определение средней продолжительности ежедневного общественного необходимого труда" окажется не "возможным" — а ненужным! Труд как важнейшая жизненная потребность не может быть необходимым — иначе все сводится к работе, к принуждению, рабству. Поэтому не может быть и разделения труда — профессий и отраслевой специализации. Даже если допустить якобы свободу выбора:

Нет отраслей — и равновесие вообще не требуется! И невозможно говорить об избытке и недостатке. И не нужны абстрактные "органы управления" — мы просто трудимся все вместе, и каждый делает то, считает разумным. А у Бебеля опять "демократический централизм":

Не нужно нам, чтобы нас организовывали и вместо свободного доступа к любому производству предоставляли "возможность быть правильно использованными" — какова формулировочка! Свободных людей никто не использует; их деятельность разумна — и потому не подпадает под дихотомию правильности и неправильности. Никто за нас ничего не решит — и нам нужно лишь, чтобы нам не мешали решать за самих себя. Даже с оговорками:

На разумного человека никто не может ничего возложить. И управление от производства ничем не отличается: кто что умеет — то и делает! Почему нужно кого-то этой свободы лишать назначением на должность? Тут Бебель заговаривается до последней стадии:

Вся его половая агитация — коту под хвост. Оказывается, что прямо сейчас в начальство принимать без различия пола нельзя — что это отодвигается в неопределенное будущее, когда кто-то решит, что и дамы дозрели до некоторых номенклатурных постов. Хорош гусь!

Ладно. Давайте посмотрим, как товарищи-трудящиеся (которые заняты "производительной деятельностью") и товарищи-начальники (которые под гнетом возложенной на них "функции" ничего произвести уже не в состоянии) собираются совместно что-то строить.

Как начали мешать розы с навозом — так и продолжаем... Когда труд свободен, полон радостного созидания и творческого наслаждения — это замечательно! Этим труд и отличается от работы и прочего служения. Но пардоньте! — на кой леший тут про равенство (тем более демократическое — то есть, буржуазное)? Кого с чем мы собираемся ровнять? Для чего? Чтобы опять драить друг другу морды (как слово "соревнование" переводится на человеческий язык)? Когда человек делает что-то радостно и с наслаждением, когда ему важно творить, а не сравнивать себя с другими (и тем более никого не побеждать!), — появится у него хоть молекула мысли о производительности? Никогда и ни капли! Все равно как если бы поэт думал не о поэзии, а о количестве страниц... Тогда это уже не поэт вовсе, а ушлый коммерсант и пошлый мещанин! А нам (бе)блеют:

Да не работают свободные люди друг для друга! Они вообще не работают — они трудятся, творят, — в свое удовольствие. Нет у них гонки за абстрактным совершенством (которое рухнет при малейшем дуновении времени) — и производят они не "лучше" (чего и для кого?), а как надо, разумно, — сообразуя затраты с разумом, а не с арифметикой.

В этом контексте меняется и отношение к тому, что в классовом мире называют изобретениями и открытиями. Мы можем смело подписаться под гневными словами Бебеля:

Но в бесклассовом будущем, когда нет разделения на теоретиков и практиков, на мыслителей и исполнителей, — творчество становится обычным явлением, одной из сторон всякой деятельности — другим названием труда. Каждая догадка — такой же общественный продукт, как и все остальное, и она непосредственно доступна всем членам общества без исключения. Никто не навесит на человеческие свершения ярлыки с фамилиями "авторов" — потому что автором оказывается человечество в целом, его совокупный разум. Нас вообще не интересует, откуда что взялось, — нам важно, насколько это разумно, и где уместно.

Браво, товарищ Милль! Здесь Вы на голову выше всех марксистов и Бебеля, для которых предел мечтаний — когда "удовлетворение личного эгоизма и содействие общему благу гармонично сливаются одно с другим". А у Милля — нет больше противоположности, общественное тождественно личному — и не требуется ничего "гармонично сливать". Поэтому нет и никаких "эгоистических интересов", и что бы человек ни делал — будет к общему благу.

Вот еще одна замечательность Бебеля — до которой большевики так и не доросли. Но что значит — культурно жить? Всего лишь подражать буржуям — чтобы как у них, но для всех? Очевидно, нет. Изменяется не только доступность культурных достижений — изменяется и характер потребностей. И тут выясняется, что и Бебель не дорос до самого себя. Его утопическое общество

О каком отдыхе можно говорить там, где люди трудятся с "духом радостного созидания"? Почему надо противопоставлять материальное производство и рефлексию? Есть возможность чем-то заняться — и люди это делают, без надуманной надобности, по велению сердца и разума. А Бебель живописует тот самый казарменный коммунизм, которым буржуи всегда пугали буржуйского обывателя:

То есть, руководящие товарищи определят, что следует производить, а что не следует, — как всем отовариваться (заметьте: производство все равно товарное!), как одеваться и как обустраивать жилье... Ну и, конечно, никакого разброда в мыслях! — нечего мозги лишний раз утруждать.

Допустим, что во времена Бебеля моральное устаревание вещей было не столь стремительным, как в наши дни. Делали по старинке — на века. Но о какой "высокоразвитой культуре" может идти речь, если велением свыше обрубить доступные для творчества направления — оставив лишь доступное начальственному пониманию? Творчество как раз и предполагает бесконечность вариантов, разнообразие вкусов и мнений, возможность попробовать, определиться со своими желаниями. Мы не "приспосабливаемся" к чему-то одному — мы приспосабливаем мир к себе. Какая разница, сколько чего для этого потребуется! Это не "затраты", а приобретение, освоение новых областей культуры. Буржуи наших дней вопят про общество потребления — и принуждают население все время менять привычки, выводя из оборота якобы устаревшее и заполняя пустоты очередной дрянью (как правило, дороже). Но это другое: у разумных людей перемены не самоцель — это выражение их свободы, когда никто никого не может заставить хавать что дают. А Бебель не видит различия и мечтает о блаженстве покоя:

Вздор! Нервы — не от разнообразия, а от страха, от угрозы в любой момент все потерять и невозможности этому противодействовать; вовсе не нужно возрождать патриархальную медлительность и тугодумство; счастье — не всегда покой, и блаженства свершений никто не отменял.

Не диктат, не единообразие — а свобода. Когда хочется — бежим, когда захочется — стоим как вкопанные. По какому поводу париться? Исчезнут сами понятия покоя и наслаждения: если одно дело столь же прекрасно и радостно, как другое, — перемены лишь продолжают уже изведанное, а одно удовольствие неотличимо от другого. Включая рост круга доступных удовольствий, возможность трудиться по-разному:

Закрывая пока глаза на очередную уступку буржуям (про "человеческую природу") — замечаем, что здесь автор опять противоречит себе (см. выше про специализацию и должности). Мы вполне согласны с Бебелем разумным:

Именно так! Дайте людям возможность пробуждаться и развиваться во всех направлениях — и фейерверк талантов гарантирован.

Это не Бебель. Это пересказ речи Марселена Бертло. Который верил в могущество науки — и возможность через науку плавно менять мир к лучшему. Революционер Бебель насчет представлений о труде для себя хиловат — и принимает выводы лишь с оговорками:

За бортом рассуждения о покое, об унификации и производственном регламенте... Теперь в фаворе разнообразие. Ладно, путь будет.

Казалось бы, вывод: специализация — бич классового общества, гнет разделения труда, и надо прикрыть базар, чтобы уйти от этой дикости, от все еще пропитывающей человека животности. Но у Бебеля другие ориентиры, с точностью до наоборот:

Человека опять изображают собакой, которую достаточно правильно кормить, выгуливать и дрессировать, чтобы обеспечить ей ее собачье счастье... Кто у нас главный авторитет по части такого счастья? Граф Лев Толстой:

Последний пункт — изящное напоминание, что есть и необразованные, что вся эта наука писана барином для бар, от скуки готовых поиграть и по этим правилам.

Но снова, предел мечтаний — "гармоничное сочетание" (à la Tolstoï), а не уничтожение самого этого различия (и всех прочих различий) — для чего требуются другие технологии, другой способ производства, не предполагающий разрыва между производством и потреблением.

К этому Бебель вполне логично и перетекает. Деньги Бебель предлагает отменить. Для этого он готов отказаться от выложенного несколькими страницами раньше тезиса о товарном производстве при социализме:

Вроде бы, все по уму. Хотя не мешало бы добавить, что и средства производства, и потребности людей — тоже общественный продукт, который можно и нужно производить разумно, а не под рыночную гребенку. Но дальше возвращаемся в рынок:

Конец фразы — совершенно верно; но тогда,, скажите на милость, в какое место прикручивать заявленный здесь же обмен? Причем обмен количественный — поскольку предстоит уравнивать качество и пользу. Такое количество в политической экономии называют меновой стоимостью; вещь, произведенная не для удовлетворения потребности, а на обмен — называется товаром; выраженная в единицах какого-либо товара меновая стоимость — это ее денежный эквивалент. Поэтому совершенно правы оппоненты Бебеля, которые никак не могут понять, о каком "уничтожении товарного характера продуктов труда" идет речь, если вовсю процветает купля-продажа:

Их бесполезно убеждать,

Потому что Бебель сам перед этим призывает к демократическому формированию органов управления, отличных от управляемого — вплоть до "центрального управления", отличие которого от государства ни в какой мелкоскоп не рассмотреть. Бебель зря издевается над якобы абсурдными замечаниями буржуев, что любые дензнаки в основанной на обмене экономике возможно использовать для эксплуатации человека человеком, для восстановления общественного расслоения и классового неравенства. Сегодня мы по опыту знаем, как самые невинные, казалось бы, игры с "сертификатами" превращаются в средство первоначального накопления, ограбления масс; изобретательность торгашей не знает предела. Только решительное уничтожая отчуждение общественного продукта, предоставляя доступ к плодам общего труда всем без изъятия без каких-либо оговорок и опосредований, можно искоренить рынок, удавить капитал в зародыше. Тем более нельзя превращать в товар главное достояние разумного человечества — способность трудиться, без оглядки на какие угодно утилитарные соображения. Чтобы не продавать труд за "кусок золота или жести" — а просто общаться с людьми, вместе жить и вместе делать общее дело. Превращать труд в отработку по невесть кем придуманной разнарядке — преступление перед разумом.

Уступки капитализму у лютеранца Бебеля закономерно перерастают в религиозную проповедь. Дескать,

Но библия — дурной ориентир! Задача разума — сделать так, чтобы вообще никому не нужно было бы выгрызать что-либо "в поте лица". Однако мы здесь обращаем внимание на мерзкую оговорку по Фрейду: оказывается, "герои биржи" и прочие "трутни" никуда не исчезнут — их существование лишь подмочено обязательными отработками.

Равноправные трутни — это очень пикантно! По советскому опыту мы знаем, как умеют господа откосить от любой обязаловки, заменить ее показухой. И это, конечно же, их вовсе не подавляет, и физически они в норме (если не сопьются от безделья). Поскольку же Бебель обещает еще и сохранить нажитое правдой и неправдой для законных наследников — переживать буржуям вообще не зачем!

Далее про "четыре ступени общественного развития" (видимо, считая с первобытности, плюс три классовых формации), и "четыре разных понятия о нравственности", ни одно из которых не дотягивает до "высшего нравственного понятие". Даже не зная, что имеется в виду, можно заподозрить неладное: развитие разума идет от одних идей к другим — и никакой высшей точки в нем не предусмотрено; нам всегда есть, куда расти. Как только поставили границу — жди очередной поповщины: "не делай другому того, чего не желаешь себе"... В этом плане у буржуев полнейшая идиллия: они грабят массы руками наемных рабов, которые очень даже желают такого рабства, — а по отношению к ним буржуй не тиран, а благодетель.

Всякую абстракцию легко превратить в бич божий. Тем более, если заимствовать абстракции из классового (и религиозного) опыта:

Что значит: "как человек"? Для христианских попов, например, один человек отнюдь не родовитее другого — все под богом... Точно так же, абстракция равенства неизбежно оказывается равенством рыночных эквивалентов:

С одной стороны, слова о совпадении личного интереса с общественным греют душу, — но как чертик из табакерки выскакивают невесть откуда взятые критерии хорошести и целесообразности — а сказки о всеобщей выгоде напрямую списаны у буржуазных экономистов. Когда личное совпадает с общественным — никому дела нет до целесообразности или выгоды: мы просто делаем, что считаем нужным, разумным, — и не нуждаемся в оценках и мнениях.

Бебелевская утопия разделяет печальную участь прочих утопий: когда нет целостного (или хотя бы цельного) мировоззрения, когда господствует эмпирия и натуралистические иллюзии, когда идеалы воздвигают на песке благих пожеланий, — никакая убежденность в пагубности наличных порядков и необходимости перемен не спасет от пережитков прошлого, от трещин и гнилостей, перенесенных в якобы социалистические фантазии из глубин филистерского сознания, для которого самое страшное — столкнуться с недоступным пониманию, не имеющим аналогов в окружающей обыденности. Новые направления в искусстве — шокировали обывателя; смелые идеи в науке — с боем утверждали себя в качестве академического стандарта; гениальные находки в философии до сих пор за горизонтом философской эрудиции. Обуржуенный "социализм" сразу же становится частью истеблишмента, дозволенная игра в революционность не перерастает в революцию. Бебель оправдывает благонравие социал-реформизма:

Нельзя. Если мы не собираемся ничего коренным образом менять. Если мы приняли все как есть — и не замышляем ничего противозаконного (то есть, разрушающего зависимость человека от природы и недалеко ушедших от нее классовых общественных установлений). Революция начинается там, где человек осмеливается (хотя бы в душе) отбросить все, чем мир "образуется и развивается" сегодня — и предложить реальные альтернативы, совершить скачок в немыслимое. Когда-то от такой "произвольной" замены пятого постулата Евклида родилась неэвклидова геометрия. Началось с игры абстракциями — пришло к единству пространства и времени, без которого невозможна современная физика, и современные технологии — современный быт. Точно так же, решительный отказ от классовой экономики и классовых общественных форм — по логике потянет за собой невиданные доселе формы бесклассовой жизни и деятельности, которые никогда не свалятся на нас природным благодеянием — которые надо делать руками и разумом, по образу и подобию нашего духа. Разумеется, с точки зрения начальства это произвол, криминал и аморалка. Господа постараются не допустить подобных теорий; если недоглядели — ограничить к ним доступ, не публиковать; если же все-таки прорвалось в массы — тогда устроить образцово-показательную порку, уничтожить убежденных и опошлить убеждения.

Свобода — ключ ко всему! Пусть нам пока не дают пересоздавать этот мир (и создавать новые) — но мы уже можем понемногу воспитывать себя и окружающих в духе возможности такого пересоздания, мечтать о несбыточном и выяснять, почему оно несбыточно, и можно ли поменять условия, хотя бы локально, — чтобы попробовать, и подправить мечты.

Воспитание утопленников

Люди производят самих себя — как и тот мир, в котором они живут и собираются жить. Но это вовсе не означает, что самостроительство следует схеме капиталистического разделения труда: кто-то нарисует чертеж — кто-то чертыхается... Однако Бебель (как потом и Ленин) мыслит партийно (то есть буржуазно):

То есть, есть "мы" (хорошие, правильные) — и всяческие "люди", которые "нам" нужны для чего-то — и мы собираемся их "сделать", подвести под стандарты "ума" и "сознательности". Пока "мы" не у власти — остается только словесно воздействовать (ну, или кулаком в подворотне); когда социалисты возьмут власть — воспитывать будут другими средствами, по государственному. Теперь, как говорится, найдите десять отличий — от разумности. Долго перечислять не будем — достаточно указать, что сделать можно лишь вещь, а человек всем становится сам — хотя и не без помощи со стороны других людей, для чего люди по-человечески общаются (а вовсе не наставляют друг друга на "истинный" путь). В частности, общаться можно и через книги — из которых каждый возьмет разумное лично для него. Более того, общение — другая сторона всякой деятельности, так что и на производстве люди общаются, и в быту; не следует путать это с производственными отношениями (включая бытовые, семейные и т. д.): в процессе производства люди взаимодействуют через объект (продукт деятельности) и потому ограничены производственной задачей — и воспринимают друг друга инструментально (утилитарно), как способ воздействия на природу; собственно человеческое, духовное общение начинается там, где объект вынесен за скобки — и люди интересны друг другу сами по себе, безотносительно к характеру деятельности. Движение духа невозможно без материи — но при этом оно остается относительно независимым от конкретных воплощений, которые, скорее, подсказывают направления роста, а не железно определяют "сознание", как у вульгарных материалистов.

Бебель процитировал удачную формулу фон Тюнена (1826) — но не усмотрел в нем ничего, кроме все той же однобокой вульгарности: чтобы качать дух — надо обеспечить материальные условия; как только у всех всего много — сами собой станут "умными и сознательными". Этим же грешили и Маркс, и особенно Энгельс, — но их хотя бы можно понять: первым делом предстояло бороться с идеалистическими воззрениями на историю, и всячески упирать на роль экономики. В конце XIX века обстановка другая — и на первый план выходит созидательная роль идей, направленность истории — ее существенная неприродность. Социалисты же по инерции выводят духовность из материи, якобы развивающейся по каким-то нечеловеческим законам, которые люди могут только познавать, чтобы лишь приспособиться к ним. Роль законодателя (или толкователя законов), конечно же, берут на себя власть предержащие, для которых духовность не только недопустимая роскошь, но и прямое посягательство на устои. Обитателей бебелевской утопии предполагается осчастливливать чисто количественно: привести достижения культуры к единому (то есть, денежному) эквиваленту, собрать до кучи и распределить по возможности равномерно:

Начало замечательное: суть бесклассового образования не в том, чтобы впихнуть в каждого положенный минимум, а в создании условий (как экономических, так и духовных) для самостоятельного развития в каких угодно направлениях, без каких-либо заранее заданных ниш. Но пафос скисает на второй половине: предполагается, что знания и способности возможно оценить количественно — причем по буржуазным критериям (иначе сопоставить уровни было бы невозможно); соответственно, оказывается возможным и количественное сопоставление одних людей с другими — а значит и противопоставление одних другим. То есть, если у нас накопилось скрипичного исполнительства или теоретической физики на миллиард фишек — раздать десяти миллиардам население по десятой части фишки, чтобы обеспечить "равномерность". И так по каждому артикулу складского учета (требование "многообразия"). Остается только согласиться с Бебелем, что (в этой постановке) "вопрос об образовании является по преимуществу вопросом денежным". Пока деньги поровну не делятся — "одинаковый уровень образования для всех невозможен".

Помешательство на количествах — тяжелое наследие рыночной экономики. Бебель на все лады повторяет заклинание: одинаково, одинаково, одинаково...

То есть все разнообразие — от природы, а социализм нужен, чтобы всех сделать одинаковыми. Хотя на самом деле как раз наоборот: природа (включая классовую) всех уравнивает, ставит на одну доску — а назначение разума в том, чтобы выявить разнообразие мира, связать воедино все возможные в нем различия. Не подводить условия жизни под общий для всех стандарт (эдакий вселенский глобализм) — а дать каждому возможность создавать обстоятельства по своему усмотрению, и не жить "сообразно" им — а свободно заменять одни другими. Бебель может сколько угодно заявлять:

В его утопии люди беззащитны перед стихией:

Как минимум, уже эта всеобщая покорность судьбе — делает всех исторически неразличимыми, топит в безразличии абстрактной идеи.

Им и не нужно это утверждать! За них это утвердил социалист Бебель, который в той же книге объявляет крестовый поход против разнообразия вкусов, против моды, "неестественности" архитектуры, предметов быта, интерьеров, — против "извращений" в искусстве. А заодно и против разнообразия человеческих отношений — включая формы любви. Чуть позже униформенный причесон пытались осуществить не практике социалисты разных стран, и кое-где оно удержалось до сих пор. Стоит ли говорить, что подобные отрыжки эмпирионатурализма — всецело буржуазны? Как только людей делят на противопоставленные друг другу (по любому признаку) группы — возникает и дресс-код, и жаргон, и клубная этика... Так что удивляться, если пресса и беллетристика насквозь проникнуты тем же духом и несут в массы именно его?

А решать будет господин-начальник, а в помощь ему автоматчики на вышках... Это называется: высшая справедливость.

Билет в один конец (из природы в общество) автоматически губит всякую инициативу снизу:

Кого куда поместили — тот там и помещается... Что внедрили — то и в обязанность. Разумный человек никому ничем не обязан. Он сам себя строит. И этим интересен всем остальным. Но Бебель и прочие — не могут допустить, чтобы ученик учил, а воспитуемый воспитывал. Для эмпирионатуралиста культура — готовый продукт, который следует усваивать как есть, приспосабливаться к среде обитания. В обществе разума — культура как раз и возникает в процессе приобщения к ней самых разных людей, которые никого не повторяют, а наоборот, вносят в общую копилку свою неповторимость.

Заметим, что у бебелевского пафоса — вполне разумная мотивация: в противовес собственническим лозунгам, было важно подчеркнуть, что любое производство есть совместный труд всего человечества, и любой продукт всегда будет общественным продуктом:

Это очень круто! Это означает и независимость духа от единичных воплощений, независимость идей от способов их (общественного) бытования, — и следовательно, возможность сознательного подбора подходящего воплощения. Нет никакого "авторства" — и тем более "авторского права". Все непосредственно доступно всем — и каждый вправе придать этому форму своей индивидуальности. Идеи возникают лишь в общении — когда человек видит в другом человека, а не сырье или орудие. В частности, в общении мы воспринимаем не телесную оболочку — а дух, и потому люди способны общаться через время и пространство, и жить в веках.

Но продолжить мысль — не получается. Все опять сводится к торгу, к обмену: ты мне — я тебе, вы нашим — мы вашим...

Общество оторвано от единичных людей — и противостоит им как коллективный собственник (глобальный капиталист). Самый мелкий хозяйчик считает себя производителем товарной массы — и потому он, якобы, вправе присвоить продукт целиком, по своему усмотрению (по своей милости) выделяя крохи исполнителям барской воли. Точно так же и бебелевское "общество" присваивает общественный продукт, делает его своей собственностью, — и тем самым отчуждает от каждого конкретного производителя, который, якобы, целиком является его порождением, и чего ему еще? — какие могут быть "вознаграждения"? Капиталист милостиво разрешает работать на своем предприятии — ему работник должен быть за это благодарен, а не наоборот! Нечего строить из себя личность! — делайте что велят, без лишних вопросов:

Так что лучше по доброй воле ковыряйтесь в говне — и не мечтайте о том, чтобы избавиться от принудиловки. Прогресс, конечно, может совершенствовать какие-то производства — но лишь тогда, когда на место прежней грязи готова пристроиться другая; а хозяин вовсе не обязан ублажать рабов — которые в полной зависимости от него, и улучшать условия труда следует лишь по приказу.

Легко догадаться, что потребительское отношение утопического "общества" к людям отнюдь не облагораживает процесс производства будущих утопленников:

Кошмар! Видеть в ребенке всего лишь "прирост" и "залог" — это ужасно, это всецело рыночное отношение. Соответственно, и называют его не человеком, а "ребенком" — существом (по классовым меркам) неполноценным. И держат в таком состоянии долгие годы — вплоть до абстрактно установленного совершеннолетия (определяется которое не способностью вести себя по человечески, а всего лишь возрастом — подобно тому, как сыр и вино оценивают по сроку выдержки). То есть, в человека с малолетства вбивают сознание собственной ущербности — необходимости подчиняться давно дозревшим; в этом хитрая подлость буржуазного воспитания: даже если человеку выдать аттестат зрелости, он все равно будет чувствовать себя недоразвитым по отношению к тем, у кого есть другие сертификаты, — и полагаться на их "компетентное" мнение, в лучшем случае лишь обменивая свой профессионализм на чей-то еще. Универсальные сертификаты (деньги) позволяют их счастливым обладателям вмешиваться в любые производства, требовать внимания и диктовать свои условия. Чем больше таких знаков "общественного" признания — тем ближе к буржуазному идеалу свободы, разгульному произволу.

В чем субъективные корни этого повсеместно распространенного в классовом мире умопомрачения? В отходе от выше цитированной формулы фон Тюнена о единстве материи и духа. Если отождествить дух с его единичными воплощениями, социализация биологических тел кажется ростом индивидуальности, постепенным "вхождением" в тело духа культуры в целом, навязыванием личности массовых стереотипов. Но допустите на мгновение, что производство людей — не стихийный процесс (как это во многом происходит до сих пор), а реализация заранее продуманного проекта, когда мы знаем, что должно получиться в итоге. Тогда получается, что единичный дух, личность, существует задолго до рождения подходящего тела — и не произрастает в нем подобно условным рефлексам животных, а наоборот, приспосабливает косную материю под заведомо наличный дух. Разумеется, если "общество" (в лице господствующего класса) намерено производить лишь вещи, говорящие орудия, рабов, — оно сделает все, чтобы не допустить "морального разложения" биоматериала, вытравить из общественного образования всяческую духовность. Отношение к ребенку как к вещи, собственности, — при этом совершенно закономерно.

Но бесклассовый человек рождается не в биологическом теле (даже с неорганическими расширениями) — он не плоть от плоти, а дух от духа! И другие люди сразу принимают его во всей полноте, как человека, а не полуфабрикат. Отношение к телу в этому случае — лишь проекция отношения к человеку: мы все понимаем, куда телесные движения предполагается направить, — и все вместе ищем возможность помочь человеку овладеть куском природы, неразумность которого приходится преодолевать. Соответственно, общество не для того, чтобы учить и воспитывать — а чтобы создавать условия для самообучения и самовоспитания. Не подгонять под стандарты, а наоборот, искать новое, до чего пока никто не дорос — и что станет частью будущей культуры. Мы общаемся с человеком, а не с "ребенком" (или "женщиной").

В частности, если наличные биологические тела не отвечают требованиям духа, человек может какое-то время существовать и без органических воплощений (как архитектурный проект ждет удобного случая для полномасштабной реализации — но может так и остаться лишь возможностью, что нисколько не умаляет его исторической и культурной значимости). С другой стороны, гибель биологического тела никоим образом не отменяет человеческого отношения к человеку — дух продолжает жить, но уже в иной материализации. Преувеличенное внимание к случайностями природы — наследие экономики вещей.

Пока органические тела кому-то нужны — их надо производить, и делать это по возможности культурно. Если до каких-то пор остается первобытная физиология размножения — придется потрудиться тем, у кого есть соответствующие органы.

В какой-то мере это проблеск индустриального подхода к производству тел — хотя, конечно, бесконечно узко и буржуазно ограниченно. Предполагается, что делать детей допускается только в семье, лишь временно переводя женщин в родильные дома — а потом вместе с ребенком обратно, в семейное логово. Почему ребенку нужна именно материнская грудь — разумных оснований нет; с тем же успехом годится любая другая (что на практике часто и происходит), — а развитие технологий искусственного вскармливания сдерживается из политико-экономических соображений (ставших укоренившимся предрассудком). Не говоря уже о том, чтобы индустриально применять искусственное оплодотворение — или вообще освободить женщин от репродуктивной повинности, чтобы не было больше ни отцов, ни матерей, — и тела могли бы настраиваться по-настоящему индивидуально. Тем не менее, даже такое, частичное преодоление кустарщины казалось тогда великим общественным прогрессом:

Народ, понятное дело, не возражал бы.

Замечательное теоретическое обобщение:

К сожалению, там, где эти зародыши относятся к бесклассовому будущему, они сохраняются лишь вопреки противодействию системы, а где речь лишь о технологической косметике — сколь угодно великую идею рынок умеет извратить и опошлить. История весьма поучительна: в XX веке роддом становится не только общедоступным посредником, но и вменяется в обязанность (так властям удобнее контролировать процесс). Однако оказалось, что родильные дома, вместо общественного равенства, насаждают идею классового расслоения: условия для богатых совсем не те, что у простонародья; но и в типовых заведениях — все по понятиям, и "подарки" персоналу стали столь же неотъемлемой частью медицинской культуры, как и передачи родственников, и доплаты за "спецрежим". Маятник качнулся в обратную сторону — и роддом стали считать уделом черни, а престижно — рожать дома (с персональным уходом), или в эксклюзивной обстановке (с полным штатом прислуги). То же самое в системе образования или условиях труда.

Первое, с чем должно покончить бесклассовое общество, — вещное отношение к детям, превращение их в собственность родителей (или даже общественную собственность). Если рабочий производит гайки — ему незачем знать какие из миллионов таких же гаек изготовил именно он. Точно так же, телам совершенно неважно, какие тела задействованы в их порождении — и были ли таковые вообще. Тела в бесклассовом обществе не собственность, они никому не принадлежат. Использование тела несколькими личностями столь же разумно, как и "размещение" одной личности в нескольких телах. При таком раскладе половое общение никак не связано с репродуктивными действиями — и люди будут достаточно грамотны, чтобы не допустить непредвиденного развития событий (хотя и такие повороты ровным счетом ничего не меняют). А Бебель про страх, который

Умение управлять физиологическими отправлениями — элемент общей культуры, составная часть всякого воспитания. Если все идет как задумано — откуда страх? Если телами занимается массовая индустрия, даже традиционное рождение никак не связывает дитя с родителями. Война с контрацептивами — все равно что запрещать производство унитазов во славу грязной дырки над вонючим неудобством. Может, еще и туалетную бумагу отменить?

В чем прогресс роддома, если ребенка все равно взвалят на семью? Нет, конечно, любители поковыряться в земле могут выращивать огурцы или розы на персональных делянках; но это не конкуренция передовой агротехнике. Розы на улицах — приятнее роз на даче; публичный ландшафтный дизайн открывает больше возможностей для творчества. Если же людям не запрещено во всем непосредственно участвовать — на кой ляд им отгороженная от мира собственность?

Но бебелевская утопия свободы не признает: все обязаны рожать, выставляя на публику свои произведения с нотариально заверенной подписью. Каждый ребенок — биологическое существо, и у него должны быть столь же биологические отец и мать. Поэтому Бебель гневно обрушивается на гражданский кодекс Франции, запрещающий устанавливать отцовство, — и на немецкие законы, которые "все более и более склоняются на тот же путь". По-французски было (как позже в советском кобсе):

Бебеля это не устраивает — ему надо достучаться до истины! Для чего? Чтобы прорезать биологического отца на алименты! И эта коммерция называется социализмом? Пусть все без исключения будут членами общества — независимо от способа рождения тел! Это разумно. Тела — общественный продукт, и ни у кого нет исключительных полномочий. Решительно изымать детей из семей — чтобы даже не знали, кто от кого произошел. А Бебель опять поперек французов, которые (о ужас!) "новорожденного отнимают не только от отца, но и от матери". Речь об интернатах, где всех содержат за государственный счет — и всем дают равное образование и воспитание (разумеется, насколько позволит скудный бюджет). Вместо полицейского преследования "истинных" отцов и матерей — и навешивания отпрысков им на шею.

Вот где поистине буржуазный мир "заключает в своих недрах зародыши будущих порядков"! Нет чьих-то детей — все просто люди, и этого достаточно, чтобы обеспечить им доступ к достижениям культуры, и ни у кого нет никаких преимуществ перед другими. Вместо всемерного содействия и расширения этой практики на общество в целом — филистерское отношение к не знающим (или потерявшим) родителей как существам второго сорта; это ханжество процветало и при советах, и после них, — когда происхождение выше личных качеств. Старое (феодальное) германское право Бебель называет "более гуманным" — и сожалеет, что новые законы утверждают равенство "законных" и внебрачных детей, назначают пособия внебрачным детям и сиротам — и предпринимает иные прогрессивные шаги, разрушающие, по мнению Бебеля, "природную" связь родителей с детьми. Нет уж, лучше здесь утопиться — чем в бебелевской утопии!

Заметим снова: флюгер крутится по воле ветра — а когда ветра нет, то и просто так, чтобы не подумали, что не умеет...

Вот и сравните эту немецкую фантазию с критикой французских реалий, когда обитатели воспитательных домов (пусть худо и бедно, но все-таки) обеспечены средствами существования и образования... Прототип. Однако мы можем пойти дальше — и заметить, что бесплатное жилье, бесплатную одежду и полноценное питание следовало бы предоставить всем людям — только потому, что они люди; пусть это будет пока по минимуму — но освободит человека от необходимости выживать, даст шанс творчеству. Сегодня в очень благополучных капстранах приходят к этому под давлением обстоятельств: дешевле сделать проезд на городском транспорте бесплатным, чем оплачивать систему контроля; проще платить ежемесячно пособие каждому жителю — чем разгребать последствия нищеты и народного недовольства. Но к образованию это не относится — это "общедемократическая" реформа. В системе народного образования (в отличие от антинародного) важнее не быт, а свобода — доступ к любым знаниям и технологиям (включая учебные), отмена корпоративных тайн и авторского права, чтобы все реально принадлежало всем. Сегодня этим занимаются компьютерные пираты. При советах — свирепствовал книжный дефицит. Капитализм режет образовательные программы высокими ценами.

Вот, вполне адекватное (пред)видение компьютерной революции! Бебель с разгону даже повторяет вслед за Миллем:

Теоретически, Бебель за равенство возможностей (формула буржуазной пропаганды). Он цитирует Кондорсе ("воспитание должно иметь своей целью действительное, фактическое равенство") и Руссо ("воспитание должно быть общественным, равным и общим"). Но никак не может удержаться, чтобы не припутать сюда половой вопрос:

И тут же попадает впросак. Потому что это разделение среди разумных людей вообще никогда не оправдывается — для них физиология не имеет ни малейшего отношения к образованности. Не говоря уже о том, что люди разные, и одинаковое воспитание = насилие. Революционность быстренько выдыхается — и вместо "общих и личных" интересов остаются только интересы семьи (предполагается, что биологических родителей мы всем разыскали и всех обязали платить):

Буржуазно-демократический вздор! Выборные технологии запросто заставляют людей голосовать против себя — особенно, когда реального выбора вообще нет; в разумно устроенном мире нет нужды выбирать, и никакие комиссии не нужны. Вместо игр в демократию (или в мужчин и женщин), люди будут просто действовать, согласно своим чувствами интересам. И общаться с другими людьми — независимо от возраста и происхождения телесных оболочек.

Это не по-бебелевски. Как же можно допустить, чтобы родители были "лишены всякого влияния на своих детей"?

Вопросы все те же: почему общаться надо не с людьми, а только со "своими" детьми — а с чужими не надо? Зачем кому-то на кого-то "влиять"? Почему нужно только "уделять время" — а не любить как люди, не наблюдая часов?

Бебель сам себе противник! Талдычить про семейное "счастье" — чтобы признать, что и условия в семье не ахти, и педагогические таланты произрастают не в каждом, да и особого желания возиться с отпрысками у занятых своими делами родичей нет. Нормально — сдать детишек куда положено и забыть об их существовании. Чтобы не делить снова и снова на "своих" и "врагов". У кого душа лежит — милости просим, идите, участвуйте! Вероятно, будет всем иногда полезно — чтобы иметь представление о разных сторонах действительности (на то мы и разумные существа). Есть же сегодня "экотуризм": ради развлечения поработать на ферме, или подсобить в уборке урожая, или на фабрике поработать... Но в будущей реальности разделение возрастов окажется чисто условным, виртуальным: каждый может участвовать во всем — тогда кому какое дело до возраста? С самого младенчества детишки включены во вполне взрослые производственные процессы — потому что, как учит нас товарищ Бебель, "развитие техники не знает никаких границ". Например, можно пользоваться программой, написанной юным программером, или наслаждаться музыкой в исполнении какого-нибудь вундеркинда, — не имея ни малейшего понятия, откуда эти великие блага на нас низошли. Это просто факты культуры. Которые вовсе не надо "контролировать" и "регулировать" — а просто дать всходам свободно расти. Бебель на дыбы:

В чьем лице общество будет кого-то признавать? Если один считает другого дураком, а тот отвечает взаимностью, — кто из них общество? Когда люди просто уважают друг друга — они про года не думают, потому что человеческий дух бессмертен — а тела пусть себе проходят. Вечность духа означает и вечность развития; говорить о "законченном" образовании, о "готовом" человеке, — верх абсурда. А у Бебеля (как и прочих мещан-потребителей) совершеннолетие определяется возрастом (сыр дозрел — можно есть):

А почему сразу нельзя по способностям и задаткам? Классовые корни очевидны: возрастной ценз установлен, чтобы убить в человеке слишком человеческое — вырастить под социальный заказ. Это вполне подобно тому, как формуют тела, помещая их в клетки нужной формы, отсекая "неправильные" направления. Так органы в организме ограничивают друг друга — и перестают быть самостоятельными организмами. Так человеческую психику уродуют в коллективе, вынуждая подстраиваться под якобы товарищей.

Общество будущего — это разум и свобода. Каждый сам строит себя как личность — и подбирает себе подходящие тела. Это возможно всем и всегда, поскольку большая часть воздействий человека на природу так или иначе опосредована общением; общение позволяет привести новорожденное тело в пригодную для личности форму, выработать в нем необходимые качества: это не другие делают за него, а он сам, при помощи других. Думаете, так не бывает? Посмотрите на современные технологии обучения искусственного интеллекта: люди далеко не всегда могут предсказать, что получится в результате, — и некоторые выводы сформировавшейся таким образом логики вообще непостижимы нашему уму! Классовое решение — власть или подчинение; по разумному — надо общаться, искать точки соприкосновения в практике, в совместном творчестве.

Самое интересное у Бебеля — замечания мимоходом, в которых мы усматриваем проблески и намеки. Например, язвительность по поводу буржуазной пропаганды, которая "поучает воздержанию там, где по необходимости приходится воздерживаться". Сегодняшние бесноватые экологи призывают отказываться от достижений прогресса, лишать себя самого необходимого, экономить на всем... Однако касается это только бедных — которым и так не до роскоши: свести бы концы с концами... Богач может позволить себе чуточку приструнить аппетиты — и требует от бедняка, чтобы тот ужался ровно на столько же! Но капля богача — больше всего, что приходится на нищую долю, и экология равносильна геноциду.

Точно так же, зародыш будущего в логове "демократии" — мысль об исчезновении разделения труда, специальностей и профессий:

Не хватает здесь ясного указания, что это касается не только рефлексии, духовного производства — но и всякого производства вообще. Люди будущего будут вполне способны перемежать обработку материалов с игрой на скрипке и размышлениями о единстве мира; более того, не будет (рыночного) понятия "талант" — поскольку деяния людей никто не приводит к голому количеству, и каждое из них по-своему интересно, важно своей уникальностью, личностной окраской. Глупо считать одного поэта гением, а другого посредственностью: они просто разные, и каждый говорит о том, что у него на душе, и никто другой не смог бы сказать так же. Поскольку же поэт — не профессия, у разных людей поэзия будет занимать разное место в деятельности, так что на первый план в какие-то периоды вылезает что-нибудь другое; только классовый человек может додуматься сопоставлять людей по одному случайно выдранному критерию — а разум не высчитывает, какой в ком процент поэта, а какой зоотехника.

Но тут влезает другой Бебель — и предлагает таки не забывать о коммерции и развивать дарования не просто так, а напоказ:

То есть просто так программировать, чинить сантехнику или сочинять симфонии — не положено. А то и попользоваться вами некому. Чтобы для души, а не для пользы, — ни-ни! Всех обязать толкаться в толпе, да еще и свою органику тащить за собой, чтобы и ее предъявить публике:

Это уже не общество, а первобытное стадо. Или орда (по Дарвину и Фрейду). Почему не пойти другим путем: свести к минимуму телесные контакты ради духовных — чтобы общественная жизнь утратила, наконец, публичный характер — и приобрела личный? Если кому-то неприятно мыться в общественной бане или слушать оперу с галерки — найти им полнозначную замену, не предполагающую физических контактов. А то получается как если бы живопись разрешить только натуралистическую — никаких абстракций! И в философии оставить одних ораторов, чтобы все схватывать на лету: кто пишет в расчете на пару тысяч лет — неподходящий для Бебеля утопленник.

Точно так же, формулы любви люди как-нибудь подыщут без начальственных указаний. С кем захотят — с тем и будут дружить, и сами решат стоит ли припутывать к этому телеса. Не нужны им никакие формальные союзы — семьи и прочие коллективы. Тем более, когда производство тел (как и духовное производство) станет полностью индустриальным — и любить можно будет не по поводу чего бы то ни было — а просто любить. Вырастающему духу тесно в сколь угодно обширных "помещениях" — ему мала планета, звезда, галактика... Человек от человека за два мегапарсека — это нормально, это реалии завтрашнего дня. Давайте отвыкать от обмена тел — и делиться идеями. Это как-то более по-человечески.

В самую точку! Бебель точно выразил дух его собственных писаний, на каждой странице прогибающихся под классовые нормы и филистерскую мораль:

Зачем человеку эта мышиная возня? На кой ляд ему "проявлять себя", если он может поступать разумно, ни с кем не советуясь? Начхать ему на любые "оценки" любых "лиц" — и незачем ему собирать консилиум по поводу его духовного здоровья. Человек обращается не к якобы беспристрастным "знатокам" — если на то пошло, он вообще ни к кому не обращается: плоды его труда непосредственно доступны всему человечеству; их не требуется публиковать! — они часть культуры даже если о них вообще никто не знает. О какой "справедливости" тогда речь? Подавать апелляции нужно только коммерсантам, желающим урвать кусок общего пирога в исключительное пользование (собственность). Продолжение столь же глупое:

Базар-вокзал. Нужна не свобода мнений — а свобода творчества; мнения вообще никого не интересуют: это валюта классовых обществ.

Эмпирионатурализм приковывает человека к органическому телу, считает его вышколенной зверушкой. Отсюда дыры в логике Бебеля. Публике бросают эффектный лозунг:

Кто против? Все за. Но тут же ушат холодной воды:

Если у меня есть возможность в деталях ознакомиться с чем-то по описаниям и картинкам (а сегодня — еще и кино, и веб-камеры, и виртуальная реальность!), вовсе не обязательно перевозить с места на место мое неудобное тело, которому полезнее не покидать зоны физиологического и душевного комфорта. Для духа нет границ — тела ему в большинстве случаев только в обузу. Точно так же, общаться личности могут через любые пространства и времена, в любых материальных формах. А послушать Бебеля — невозможность лично погрузиться в атмосферу Солнца или в кварк-глюонную смесь кладет предел познанию! Не то чтобы мы были против туризма — иногда и это забавно; однако нельзя же переводить духовную мощь на одни забавы. Практика — она и удаленно практика. Пусть между нами и природой встанут роботы — а мы культурно пообщаемся и с ними.

Но у Бебеля так не бывает: его утопические существа — совершенно естественны, и порхают по ветру аки вирусы гриппа:

Вот вам мистическая теория о встроенном в органику "стремлении к совершенству"! Напрямую приписать сознание растениям — пока еще стеснительно; но обречь население воображаемого социализма на растительное существование — всегда пожалуйста. Коммерсанты всех стран должны скинуться на памятник: совершенствование сводится к "разнообразию" — а рыночные экономисты как раз и зовут народ потреблять много и разнообразно, а у кого не хватает фантазии — несите ваши денежки в банк (тот самый, на Поле чудес в Стране дураков), и тамошние брокеры заставят их разнообразно работать!

Но человек не органическое существо! — и нет у него никакой природы. Не надо всех под одну гребенку. Одних в туристы — другим помечтать на диване в самый кайф. Эдак, сижу я у окна — и рисую каждый день один и тот же руанский собор, а то и по несколько раз на дню... Или запечатлеваю цветочки у себя на даче. А потом оказывается, что я великий художник... Жюль Верн особо не путешествовал — но где только мы с ним вместе не побывали! А писатели-фантасты переселяют нас в такие миры, которых не было, не может быть, и никогда не будет; надеемся, что бебелевская антиутопия столь же фантастична.

Человеку нужна свобода. Чтобы в чем-то разнообразно — а где-то и наоборот. Чтобы не послушно плестись за органикой, а делать ее своим инструментом, материалом для шедевров духовности. По Бебелю:

Только так: разумное! Именно к разуму мы Бебеля и призываем. Замените в его книжке всюду слово "природа" словом "разум" — будет очень недурно, и есть смысл прислушаться.

Та же биологизаторская дичь — про "культурную программу" для будущих покойников:

Это не "старики"! — это люди. По какому календарю считать года? Нашим идеям тысячи (а то и миллионы) лет. И жить после нас они будут не меньше. Какой, к дьяволу, закат? Почему ваше "общество" не хочет дать полноценное существование всем его членам на все времена? Чтобы никуда не закатываться, а просто жить и творить. Не взирая на возраст, пол и прочие природные случайности. Это в буржуинстве привыкли ублажать богатых стариков в расчете на наследство — и бедняков заманивают в рынок сказочками о злорадстве на смертном одре: вот, пусть все вокруг попрыгают! — хочу заесть цикуту трюфелями! Уж лучше, украшать жизнь каждый день, каждую микросекунду, — для всех без исключения. И снова: какое отношение биография имеет к личности? Почти ноль. Было у кого-то органическое тело, или все ограничилось виртуальным существованием, — какая кому разница? Разыскивать "исторические" прототипы Гомера, Лао Цзы или Панини кому-то интересно — но к содержанию известных трудов эти сведения не добавляют ровным счетом ничего. Когда биографы Патанджали вспоминают, как он упал с неба в виде змейки, — такой миф о рождении ничем не пикантнее записи в церковных книгах или госреестре. Мало ли что в мире происходит... Когда бывший военный летчик Ги Лёврие вдруг оказывается одноименным художником — ни самолетам, ни картинам от этого ни капельки не прибавится. А про некоторых мы вообще не можем ничего с уверенностью утверждать.

Тело для человека — а не человек для тела. Сколько нам нужно — столько мы и будем его использовать. Потребуется несколько — пусть будет. Это расходный материал, вроде одноразового пакетика с чаем. Люди должны получить, наконец, возможность произвольно подбирать себе тела — и избавляться от них по мере надобности, разумно органику утилизировать. Сегодня в передовых буржуинствах это стало почти реальностью. Разрешена эвтаназия, есть альтернативные технологии захоронения... Дело за малым: пустить в массы, превратить в пункт распорядка вечности. Человек покидает тело, чтобы жить в других, чтобы возрождаться там, где уместнее. В мире без собственности — тела ничьи, и все человечество живет в одном большом теле, и умеет разумно его менять (в отличие от стихийного обновления клеток организма). Вероятно, на каком-то уровне развития технологий, в космических масштабах, земные зверушки разумным существам будут вообще не нужны.

Но пока вернемся к тому, с чего начинали — к вопросам пола. Половое воспитание — любимый конек педагогики всех времен. Как и ожидалось, ничего нового по сравнению с еще далекими от социализма предшественниками и уже далекими от него изобретателями XX века Бебель предложить не может. Древняя (как минимум, от античных киников) максима: что естественно — то не стыдно.

Основа здоровая: если человек с самого начала воспринимает организм не как себя, а как свое орудие, — он будет содержать его в разумном (достаточном для практических нужд) тонусе, — чистить, смазывать и подкручивать, где разболталось. Половое воспитание как таковое оказывается вообще не нужным. Разумеется, если четко осознавать, что люди разные — тела тоже. У кого-то шесть пальцев на ноге; другому вообще ногу ампутировали, и почку вырезали; искусственные суставы отличаются от органических; присутствие кардиостимулятора следует учитывать в деятельности — равно как и отличие левшей от правшей, или самок от самцов. Использовать молоток в качестве зубочистки — не всегда разумно. Чтобы это понять, не обязательно быть семи пядей во лбу и вникать в тонкости молоткообразования и зубочистительности. Мы не изучаем анатомию дефекации, чтобы научиться цивилизованно ходить в туалет. Разговаривать и петь — можно без малейшего понятия об анатомии голоса (которую сегодня легко заменить компьютерными штучками). Нам важен культурный, а не природный результат; нет у человека никакой природы — и никто в нас потребности не вселял, мы их сознательно в себе культивируем, а любые знания нужны лишь для того, чтобы вести себя разумно и не подчиняться природе ни в какие "периоды жизни"!

Преувеличенное внимание к вопросам пола — бич классового человечества. Формула общественного расслоения: есть "природная" противоположность — и надо с этим смириться, и приспосабливать быт под "естественные" условия товарообмена. Господа по природе лучше рабов; но мы можем объявить формальное равенство — и эксплуатацию заменить классовым партнерством. Женщины, конечно, какие-то не такие — но в наших интересах допустить и в них толику духовности:

Заметьте: женщина должна-таки быть при муже — но просвещенный барин не побрезгует изобразить либерализм и обходиться ласково.

Духовно обогатился с корешами в пивной — неси плоды просвещения в семью, любимой супруге! Если почерпнул что от профессионалок в борделе — грех не поделиться с дражайшей половиной. Такое, вот, половинное воспитание. А иначе:

Бебель как апологет мужского шовинизма. Махровым цветом. Учить, дескать, надо баб — чтобы не только тянула домашнее рабство, но и оставалась бодрой и здоровой — и ублажала благодетеля по полной программе.

По поводу повышенной чувствительности (особенно среди дам) — Бебель предельно суров.

Казалось бы, какое ему дело? Хочется человеку попереживать — пусть переживает. А для Бебеля — это "физическое вырождение". Вероятно, тут личный опыт — и это могло бы заинтересовать биографов. Но нас интересует другое — и мы вовсе не обязаны продолжать чей-то род (погибнет — туда ему и дорога!), соглашаться с мнениями неуказанных авторитетов о нашей нормальности, — и не надо грубо эксплуатировать наши тела, подвергая из всяческим рискам. По-человечески устроенное общество избавит тела женского пола (если таковые останутся) от менструаций, от беременности и родов, от кормления грудью — и прочих физиологических неудобств. Что естественно — то не стыдно. Оно просто дико. А стыдно когда дикари лелеют собственную дикость, ни за что не соглашаются от нее избавиться и стать людьми:

Кто не желает — честь тому и хвала! Гораздо чаще видим наоборот: человека оскотинивают, делают придатком организма. Ставят человека в нечеловеческие условия — чтобы потом с невинным личиком заявлять, что люди звери, что такова человеческая природа... Разум — не приспосабливается; он изменяет природу, приспосабливает мир к себе.

Лично Бебелю не нравится дамская романтичность — это же никаких финансов не напасешься на шляпки и кружева! Проклятие природы, "унаследованные женские свойства характера".

Наш поборник разнообразия воспитан в казарме — и казарменная жизнь так и осталась высшим идеалом общественного устройства. Природа подчинила себе (и подавила) разум.

Но главное обвинение — эти фифы не хотят заниматься детьми и пытаются сбагрить чад на общественное довольствие или (кто богатый) передать на воспитание наемным "специалистам". Работа женщины — рожать и растить; все остальное — от барских щедрот, по возможности. Соответственно и воспитывать: с малолетства приучать к предстоящим супружеским обязанностям — и нехорошие дамские побуждения делать "источником счастья как для нее самой, так и для других".

Оказывается, педагогика — ветвь медицины! Не социализм, а дурдом. Воздействовать не только кнутом — но и шприцем.

Какие к черту обязанности? Человеком быть надо! А не бабой в постели, женой или матерью. Учиться общаться с людьми — а не с членами или спонсорами. И думать не о половых различиях, а о месте человека во вселенной.

Не будет в будущем ни мужчин, ни женщин — будут люди. Если на то пошло, уже сегодня мужчина и женщина — чисто общественные роли, а вовсе не самец или самка. К органическим телам это может вообще никак не относиться. Например, в эпоху искусственного интеллекта роботы для удобства зверушек могут приписывать себе пол — и, например, выглядеть соблазнительной самочкой или говорить женским голосом. Мужские тела нередко ведут себя по-женски, и наоборот; более того, пол в паспорте можно прописать независимо от присутствия первичных половых признаков (или вообще не указывать). Так что "знание собственное существа" плавно перетекает в свободу творчества, способность меняться и менять.

А зачем вообще тогда о них говорить? Достаточно общаться всеми доступными средствами — в том числе физиологическими. Когда кому-то с кем-то приятно — это сугубо личностное, духовное отношение, которое не зависит о способа реализации.

Ладно, танцевать и любоваться красотами Бебель не желает. Мы его и не заставляем. Но не надо заставлять танцора сидеть смирно — а игру в новогоднюю елку (или сексуальный подарок) пресекать на корню. Автор в том же переплете ратовал за разнообразие — но выясняется, что такая роскошь только для людей, у которых "образование направлено на развитие функций разума", — а с женщинами надо строже. Пресечь образование, которое

Не нужно это мужикам. На фига им тонкости женского менталитета? Давайте устроим баб по мужицкому образу и подобию — и обращаться с ними будет намного проще! Чтобы у всех кнопки одинаковые.

Долой мечтателей и артистов! В клинической утопии Бебеля — надо со скальпелем и кувалдой. И людей знать исключительно в перекрестье прицела (или из биржевых сводок).

Почему всех опять под одну гребенку? Чем, скажите на милость, "нервность" хуже тупого обывательского рассудка (дальше которого филистерская "острота" не идет)? Точность мышления? За ней надо к поэтам! — а наука вся в грубых упрощениях, голая схема, скелет бытия. Наконец, почему знания — "вместо эстетического развития"? А вместе нельзя? Так было бы по-людски, а не по-буржуйски.

Опять же, все женщины на одно лицо. А они, ведь, очень разные! Так оно и будет, пока видят в женщине не личность, а женщину; узколобый эмпирик обречен на узость суждений. Здесь очень заметно, что Бебель и ему подобные

Все, что выходит за рамки их мещанского понимания объявляют болезнью — и призывают работников шприца и скальпеля, которые "принуждены говорить, что самым основательным лечением является брак". Принуждены кем? Очевидно, работодателем. Которому нужно "авторитетное" свидетельство, что

А тогда в порядке вещей, если

Есть, правда, одна заковыка:

Но кто привыкши — тем можно... Не разрушатся.

"Естественность" и "противоестественность" — в отношении человека понятия неуместные. Человек делает природу — и сам решает, что будет естественным. Человек лепит свои потребности — и удовлетворяет их не "естественно", а культурно. Филистеры возмущаются — это их проблема. Дикари. Препятствия в классовом обществе — отнюдь не от физиологии; это обычный инструмент порабощения и закрепощения. Один из них — брак, в который "врачи" так и не сумели поголовно загнать народ.

Так устроено классовое общество: разделить и создать противоречия. Всего-то нужно: чтобы не было никаких "половых существ", равно как и существ "общественных"; ни женщин, ни мужчин — только люди!

Расплывчато и робко — но в целом верно. Менять надо и общественный строй — и систему воспитания. Физически — чтобы не загонять людей в идиотизм узкой специализации и природных дарований, чтобы любое действия стало одинаково доступно всем; для этого потребуется дать человеку достаточный арсенал неорганических тел, способных на то, чего не может сделать ни один организм. Духовно — освободить разум от биологических тел и физиологических отправлений, чтобы человек общался с человеком, а не тело с телом. При желании, они могут совместно использовать какие-то тела — и никакие указания со стороны им для этого не нужны.

К сожалению, последовательно провести эту мысль Бебель не умеет. Снова и снова от общественных проблем — к глупой клубничке, на потребу обывателям обоих полов. И снова поиск виноватых, война полов, а не единство людей:

Гнусная ложь! Природе все равно, она ничего ни на кого не "возлагает"; это классовое общество порабощает как женщин, так и мужчин — заставляет их вести себя по-скотски. Любые "последствия" — не от полового акта, а от бескультурья и насилия; если же кто-то считает удовольствием секс сам по себе — это вообще не человек. Женские "измены" — вовсе не от желания иметь секс; они вызваны социальными причинами: это попытка освободиться любой ценой, стать личностью, а не рабом (вещью, собственностью). В классовом обществе стремление к свободе может принимать и такие, извращенные формы; в этом тоже проявляется всеобщая "извращающая сила денег" (Маркс, [42, 150]). Беспомощность эмпирика и биологизатора — источник идейных шатаний и логических неувязок. Мы согласны:

Вот оно! — все люди, а не женщины или мужчины как "естественные" противоположности. Это не "женский вопрос" — это о революции. Делают ее не "половые существа", а люди — и лишь поскольку они осознают себя людьми и не желают, чтобы их приравнивали к скоту или неодушевленным вещам.

И все. Нет больше людей — а есть стороны конфликта. Отчуждение и вражда. Дело спасения женщин — чисто женское дело. И тут с небес спускается добрый дядя, проникнутый искренним сочувствием к страждущим подругам — и выводит их на путь утопической истины:

Наблюдение верное: угнетенный класс никогда не освобождает себя сам. Но если глянуть чуть дальше эмпирии — выясняется, что никакого освобождения вовсе нет — а речь идет о полной перестройке классовой иерархии; рабов лишь соблазняют на борьбу, дразнят конфеткой про возможность пролезть в господа. Власть переходит к тем, кто сидел в тени, только зарождался как класс в недрах прошлого. Мужчины опять соблазняют женщин — чтобы поживиться за их счет. Людям подсовывают ложную цель:

Настоящая цель — устранить различия как таковые: и общественные, и половые. Ибо любое различие — ставит в зависимость и подчинение; любое равенство — источник неравенства. Что мы и видим у Бебеля:

Оказывается, неравенство вполне оправданно — за исключением, разве что, отдельных злоупотреблений. Над человеком довлеет высшая сила; назовем мы ее богом, природой или капиталом — не имеет значения. Человек уже не может сам ставить себе цели и менять мир для их достижения; цель предписана извне обезличенным абсолютом. Кто покушается на "естественные границы" — преступник. Со всеми вытекающими последствиями. Воистину:

Афоризм могуч! Но будем ли мы ждать доброго барина, когда речь о том, чтобы не было никакой власти и никаких общественных различий? Похоже, надо самим вытягивать себя из классового болота.

Бебелю такой расклад не по нутру. Не надо ничего разрушать — и тем более созидать, — будьте довольны жизнью, платите партвзносы — а царство утопленников придет само собой, ибо это "природная цель":

Остается только сообразить, как мы догадаемся, что мы уже в раю. Всеобъемлющий ум Бебеля и здесь не сплоховал: оказывается, для этого в природе существуют особые существа, наделенные "естественным" чутьем (божественным предвидением), — интеллигенция. Вообще-то,

Но в кризисную эпоху

Интеллигенция как безработный пролетариат духовного производства как раз и призвана тормошить сонные массы — и смущать расстроенное сверхубытками начальство. Так и появились на небосклоне Маркс, Энгельс, Лассаль... И Бебель. Ура! Мы теперь знаем, куда нас гонят, — и можем бузить в пределах дозволенного (не переступая "естественных" границ). По этому случаю сказочник Бебель заканчивает дозволенные речи цитатой (вот так, в кавычках) из неизвестно кого:

Квинтэссенция маразма. Но мы пойдем другим путем.