|
Достоевский с Досидянским собрались в гости к Доходягину. Позвонили Долежанскому — не желает ли присоединиться? Но тот в упор не соглашался без Довисякера — пришлось пригласить и его. По дороге встретили Долетицкого с Допарилкиным — они всегда ходят парочкой. В общем, компания собралась наизнатнейшая.
Достоевский как раз дописывал очередной роман, про Раскольникова, и согласился озвучить избранные главы. Впрочем, публика слушала рассеянно, и Достоевский читал без особого энтузиазма — ему хотелось закончить до того, как со стола исчезнут его любимые клюквенные пряники. Когда он, наконец, отложил тетрадь в сторону и смог налить себе свежего чайку с жасмином, еще продолжалось общение по поводу маленьких шоколадок, накануне завезенных из самой Швейцарии. Поэтому Достоевскому хватило времени, чтобы отведать великолепной ванильной пахлавы, которую хозяин дома специально выписывал из Турции под заказ.
Первым прорезался Досидянский:
— Слышь, Федя... Какой-то странный он у тебя — этот... Раздолбаев.
— Раскольников, — машинально поправил Достоевский, соображая, не заесть ли это дело французской вишней в арманьяке.
— Не суть важно. — отозвался Досидянский. — Речь о странностях персоны, а не фамилии.
— Да, и в самом деле... — подхватил Долежанский и выразительно поглядел на Довисякера. — Все люди как люди, по-интеллигентному... А этот твой... Разбитной — с топором. Глупо же, согласись! Мог бы запросто пригласить бабульку в гости, напоить крепким цейлонским чаем с цианистым калием...
Достоевский на всякий случай отодвинул недопитую чашку подальше. Довисякер молчал — и слово предоставили Долетицкому:
— Мы с Допарилкиным, конечно, далеки от рациональной приземленности и могли бы понять топор в высоком метафизическом смысле. Фамилия ключевого персонажа — Расчленятин — очень тогда к месту. Но надо же в таком случае идти до логического конца — показать, как герой в порыве экзистенциального ужаса душит свою пассию — как ее... — Маньку Пастилкину. Потом пытается застрелить следователя — а поскольку тот предусмотрительно надел бронежилет, ничего не остается кроме как пойти в кабак и зарезать первого попавшегося посидельца осколком бутылки из-под "Вдовы Клико". Тогда уже можно лезть на крышу — и прыгать в пламя заходящего солнца с криком "Банзай!".
Долетицкий взметнул вверх обе руки, будто сам собрался прыгать... — но передумал и взял со стола конфету в зеленом фантике. Допарилкин прослезился — и последовал его примеру. Достоевский не любил конфеты — но тоже взял.
В этот момент подал голос Довисякер, уютно расположившийся с бокалом чего-то эльзасского в замшевом кресле, под торшером в стиле модерн, в кремовых сандалиях на босу ногу поверх розовой банкетки.
— Господа, не надо спорить! Автору таки обидно, что вы его критикуете. Да, конечно, этот Разбойман не подарок... Но объясните мне, чего мы таки не видели в замшелой эстетике российского романтизма? Возможно, сюжетная неполноценность и грубовато-религиозное глубокомыслие — это как раз те черты истинно славянского юмора, которые откроют новую страницу в истории мировой литературы и поставят нашего писателя в ряд величайших литераторов всех времен и народов.
Достоевский вдруг почувствовал себя памятником. С другой стороны, лучшие чувства требовали реабилитации:
— Но я вовсе не имел в виду ничего смешного...
— Конечно, — кивнул Довисякер. — Настоящий юморист всегда пишет на полном серьезе. Но мы-то знаем про "Село Степанчиково", и нас привлекает это великолепное умение нести легковесный вздор под видом трагических метаний истерзанной души.
Достоевский расстроился и пить за свое здоровье и процветание новой русской литературы не стал. Когда гости плавно отбывали, Доходягин подошел к Достоевскому в коридоре, похлопал по плечу и тихо сказал своим низким бархатным голосом:
— Не надо, Федь... Не бери в голову. Эти трепачи такого наговорят... А мне понравилось. Нет, честно. Я в словесах не силен, но на мой обывательский взгляд — очень недурно. Так что давай, пиши дальше. А там посмотрим, куда кривая вывезет. Только ты с названием не перемудри — что-нибудь простенькое, без обиняков... Вот, например: "Преступление и наказание". Пусть критики бранят за пошлость — а тираж точно будет. Это я тебе говорю.
~ 2011?
| 
