Теперь те дни прочитанными мнятся,
Просмотренными немо, как во сне,
А ведь когда-то им пришлось промчаться
Через меня, во мне оставив след.
Из затхлых и громоздких комнатенок,
Из мусором заваленных углов
Я вылез в сад, как лезут из потемок
Глаза локомотива на уклон.
В растерянности приминая зелень,
Пьянея от звенящей новизны,
Я пошатнулся и упал на землю.
Как падают к ручью, в жаре изныв.
И захлебнулся терпкими слезами,
И, выбиваясь из себя, кричал.
Был приступ тот запальчив и внезапен
И жажда жить несносно-горяча...
Бродили дружно и нарядно толпы,
Листы блистали свежей чистотой,
Вдали оркестр остервенело топал,
Садилось солнышко на частокол.
У всех есть цель. И потому все шумны
И веселы, наверно, потому.
А мне весь век над строчками угрюмо
Корпеть неизменимо одному,
Таращиться над бедами своими,
Соваться к окнам, тужась разглядеть;
Слагать стихи самих стихов во имя,
По вечерам с созвездьями лететь;
Выдумывать, чтоб научиться мыслить,
Вникать, предсказывать и понимать;
Искать десятки смыслов в каждом смысле,
Ни с кем не драться, чтить отца и мать,
Замалчивать, что видишь, если это
Способно выгоду тебе принесть;
Таить от всех, что хочешь стать поэтом;
Глушить, душить все, что стремится цвесть.
Быть скрытным, незнакомых сторониться
И открываться лишь затем, чтоб скрыть;
Перебирать пожухлые страницы,
Запечатлевшие чужую прыть;
Быть с виду жалобней и кротче,
Желать в удел спокойствие стяжать,
Кичиться непохожестью на прочих
И утешаться ею и тишать.
Тишать и не утихнуть, не угаснуть,
Острастками себя не запугав;
Беречь и холить ненависть к богатству,
К бесчувствью и к солдатским сапогам;
Украдкою завидовать на лица
И на чужую милоту и стать;
Не мочь ни с кем душою поделиться,
Кому-то что-то безвозмездно сдать,
К кому-нибудь приблизиться напрасно,
Прильнуть, слюбиться и не отходить.
Любить воистину, а не нарочно,
Стараться угадать и угодить;
Когда неловко или нелегко мне —
Склониться к пальцам, хрупким как стекло,
Родным, как даль, которой не припомнить
Затем, что там до резкости светло.
И это безыскусное свеченье
Рассеивает даже злую ночь
И превращает в утро мрак вечерний.
И все это не видеть и не мочь!
Лицом вымучиваться, как тоскою,
О каждой думать: "Я люблю тебя
И ненавижу. Я Вас недостоин",
И порываться, руки теребя,
И надрываться в ужасе, и жаться,
Закрыв глаза, страшась взглянуть вперед,
И ночи целые по кочкам шастать
И вкось и навкось, вдоль и поперек.
Пропитываться мутно-сладким ядом
Надежд и враз выплескивать их прочь,
Знать, что желанное таится рядом,
И — не мочь!
Кому довериться без опасенья,
Чтоб был он мне всей жизнью, всей судьбой,
Вернейшим другом — первым и последним, —
Чтоб с ним мне было легче, чем с собой?
Пусть он меня зовет, голубит, учит,
Черпает из меня ковшами сны
Бродячие и смутные, как тучи.
Пусть он обличием не расписным,
Но духом ясным и неукротимым
Окажется — пред ним согну мой рост,
Как перед самой родственной картиной,
Боготворимой через тыщу верст...
Ни с кем не наступило б пониманья
Из всех, кого я повстречал и знал.
Что в дружбе, если дружба та немая
Как камень и скупая как казна?
Догадкой ведал я, что самый нежный
Живет, высказываться не спеша,
И что за пламенностью мягкой — внешне
Холодная плюгавится душа,
Лежит обманчивей сугробов вешних,
Кривляется, коварностью дыша.
От этих дуновений льдисто-ровных
Все опадает, морщась и багрясь.
Так на лету бушующую
                                        крону
Осенний ветер втаптывает в грязь.
Так наступает сумрачная осень,
Туманы слили разное в одно.
Рассыпался, заколотившись оземь,
Брюзгливо призывающий звонок:
"Дети! Тише! Сегодня на урок..."
Цедились скучноватые уроки,
Ребячьи головы клонились ниц.
А я от окон синих и широких
Не в силах был отвесть своих глазниц.
Там стлался воздух — ласков и просторен, —
И на окне — спокойна и нова —
С прическою невиданно-простою
Ее покачивалась голова.
Я обитал на самой задней парте,
От синевы и скуки угорев,
Едва ловя обрывки рек и партий,
Законов, терминов и теорем.
Она сидела впереди, и в классе
Одной из первых шла из года в год.
А я предпочитал по полкам лазить
И наблюдать времен причудный ход,
Писать на дневнике, чудесить
И, всяческую норму утеряв,
Насвистывать среди уроков песни.
Дерзить семейству и учителям...
И грустность как-то уживаться смела
С пытающимся прихвастнуть умом,
С презрением ко всем и всяким мерам,
С путляньем мелочным в себе самом,
Со сменою сомненья и довольства,
С подслушиваньем слухов городских,
С мгновенным роспуском и сбором войска
Словес, одетых в лохмоты тоски;
С вывертыванием из подозрений,
С охаиваньем мира огулом,
С разгульем то горячности, то лени
Подсиживающихся за углом.
И все это венчала убежденность
В предназначенье для великих дел
И вера в неизбывную бездонность,
Мне данную природою в удел.
Мне жадно ожидалось опроститься
Прикосновеньем к первопростоте,
С приевшимся кокетством распроститься,
Жить строгой жизнью строек и статей,
Вломиться в будничное окруженье,
Дорогой растеряв и ободрав
Одежды, панцири и украшенья
И скорбь по поводу изрытых трав.
Быть равноправным на хвалу и ругань,
Быть радостным, коль день победно-рад.
Всегда иметь у локтя локоть друга
И вместе рваться через сеть преград,
Любуясь между делом сводом чистым,
Минутному дающим вечный толк.
К естественным повадкам приобщиться
И мочь в конце концов подвесть итог
Перемелькавшимся разнообразьям,
Сбить все в одно, сказав при смерти вслух:
"Мой дух ни миг не оставался празден
И не прислуживал бездельем злу"...
...Ведя с наследственностью перебранку,
Похожести на предков избегу.
Они влюблялись в день скрепленья брака
И целовались смачно наспеху,
Они друг друга ревностями грызли
И, не окутываясь в страстный чад,
Воображали назначенье жизни
В копленье грошей и пложенье чад,
Не баловали ближнего доверьем
И мудрствовали: "Друг — по черный день",
Тишком блудили за соседской дверью,
Тишком — чтоб на себя не кинуть тень.
Для них деньга — любых святынь святее,
В ином ни святости, ни проку нет.
Продастся и чудесное виденье
За энное количество монет.
К чему им дружество, чего делить им,
Коснеющим в притворной нищете,
Держащим на учете все до нитки,
Погрязшим в обыденщинной тщете.
Нет, я любовью грезил не такою,
Которая, слюнявясь и скрипя,
Не выползает за пределы коек
И производит пьяниц и ребят.
Она чадится словно хворостинный,
Для баловства разведенный огонь.
Как униженьем гордости маститой,
Как карамелькою недорогой,
Люд ею пичкается на досуге,
И героини обыденных драм
Три раза на день ищутся от скуки
И у зеркал мурлычут по утрам,
Тряпьем переполаскивают сплетни,
Беспрекословно на базар бредут,
Гитаре поднывают в вечер летний,
В томленье забываясь, как в бреду.
На тротуары выскользнут пройтиться —
Притворствуют на всякие лады,
Спиною норовят оборотиться
К самым пригоженьким и молодым.
Изяществом выкручивают ножки,
Как ангелы прекрасны и юрки.
А дома с помощью столовой ложки
Заштопывают потные чулки
И до крови исчесывают икры.
Их хитрость сшита на живую нить,
Их прелести — не более, как игры,
Удобные, чтоб дурость хоронить.
Пречистой недотронутости венчик
Изъяны заволакивает в ясь,
Рубцы пороков представляет мельче
И возвышает гнойность древних язв.
Из отдаленья липа мнится дубом
Таинственным и величавым. Есть
Чудовища, которые на убыль
Свести боятся липовую честь
И с вдохновеньем озирают липу,
Смиренно наверх возводя прищур.
Нет, где б я ни был и каким бы ни был —
Сентиментальности не допущу.
Сотру долгов искусственную нарезь,
Но и в другую крайность не паду:
В похабное разгулье не ударюсь
И к первой встреченной не подойду.
Не дам в мольбе утихомирить руки,
Не разрешу буянничать зазря...
Как проберутся к двери моей други
По неприглядности без фонаря?
Они вокруг блукают мне подобно,
Но как им различить мой крик немой
В мороке этой грозной и потопной,
Где все схлестнулось в оглашенный вой,
Где не ужить, не уцелеть без бунта,
Где собственная целость — цель и центр,
Где начинается несметно будто,
А нарождается один процент.
[...]

Второй отрывок —
о тех, кто не может быть моими друзьями

...Их не пленишь ни рыцарством, ни песнью,
К ним прямо подкатись и приценись.
Какая тошнота за этой спесью!
Какой за этой скромностью цинизм!
Сожми их глупо, в локоны вцепись им
И локти стервенеюще согни,
И это будет действеннее писем...
Им нужно развенчание. Они
вжились в игру, как в лиф, теснящий груди
И на ночь сбрасываемый долой.
Они белками глаз, как брошью, крутят,
Они торопятся бежать домой,
У них загруженность, им не до флирта,
Их стережет собака у ворот.
Неискушенности с избытком влито
В их каждый шаг и в каждый поворот.
Пускай. Меня их гримы не проманут,
Я знаю: засыпая каждый раз,
Они копаются в комках романов
И мнут смятеньем тоненький матрац,
Они подушкой душат жар бунтливый,
Взывают, простирая руки врозь.
А утром несдержимые отливы
Стыдобой замораживают кость.
И прежняя безгрешность овевает
Распудренные выпуклости щек,
И посторонних в поклоненье валит
И всем расчетам спутывает счет.
Так что ж, вертлявиться и мне в гуляньях?
Фокстротами разматываться вдрызг,
И завираться, и, на плечи глядя,
Их обдавать дождем цветистых брызг,
Пошлятину вышептывать в затишье,
Щипаться, опрокидываться в смерч;
Опустошившись, стать безумно-лишним,
Как иззубренный грубым ломом меч;
Приличья не осмелившись нарушить,
Ярмо постылое безмолвно несть,
Все вытряхнув, все вывернув наружу,
Все приспособив для того, чтоб есть...
Нет, нет, пусть этой старой страстью пышет
Тот, кто ее не в силах одолеть.
Я — как и все, но я хочу быть выше,
Взмыть над собой, как праведная плеть.
Ни шагу не ступнуть без совещанья,
Без рассуждения с собой самим.
Нет человека — задружить с вещами,
В их хоровод свою судьбу завив...
[...]

Третий отрывок —
о тех, кто может быть моими друзьями

...Они томятся в тягостном безлюбье,
Быть может, плачут сквозь соседский храп;
Так богомолки распускали нюни,
Попав в роскошный, необъятный храм.
Они вздыхают по венчальным кольцам
И не имеют дерзости уйти
От штор и мамы — в царство беспокойства,
Где перекрещиваются пути
Всех чувств, всех участей, всех видов счастья,
Где исчезает похотливый зуд,
Где любят целое во имя части
И этой части всех себя несут...
С младенчества их в робость пеленают,
Велят беречь семейственный уклад.
Но это все сжигает жизнь иная,
Корыстным наущениям не в лад
Теплящаяся невдомек домашним,
Наперекор запретам и замкам.
От ней кидаются чернички в шашни,
Изнеможенья плотского взалкав.
От ней на самых нехороших ликах
Поигрывает трогательный свет.
От ней высокий жар пылает в книгах.
От ней и к книгам этим с юных лет
Пристрастие и вера. Только скверно,
Что неприязнь к законам вековым
Влечет не в мятежи, а в грусть и в скверы —
Шататься по аллеям боковым,
Куда не забрести мужам военным
И не проникнуть в тихоту скамей.
Весь этот вечер ложен, как арена,
И ты коверным корчишься на ней.
Беги без сожаленья, без оглядки,
Не по-обычному, а напрямик.
Топчи газоны (это ведь не грядки!),
Насмешки, как документы, прими.
Встучись, ворвись под отческую кровлю,
Разденься и продумай над столом,
Пока окно не обольется кровью,
Пока не крикнет двор о дне втором.
И если не расплачешься, не скиснешь
Ты в эту ночь — твой ум вполне готов
К приятию природных яств и истин,
Его освободящих из оков.
А сгорбишься в припадочном рыданье —
Двоиться и стесняться перестань.
С платочком беленьким за воротами,
Подсолнухи полускивая, стань...
[...]

Четвертый отрывок —
книга-мечта

...О, сколько их! Мне не узнать фамилий,
А то бы я сказал всю правду им.
Они во мне всегда, всегда в помине,
Я к ним стремлюсь всем существом своим,
Я вызнаю у жизни все секреты
И лучшие слова пособеру,
Чтоб, кровью неуемной разогреты,
Они придали пламенность перу.
И выйдет книга, шелестом сверкая,
И разлетится в разные края,
И пролепечет разными веками
То, что у лампы перемыслил я.
Внушительнее золотых тиснений,
Весомей испещренных кистью кож,
В той книге будет истина, и с нею
Мой малый дух вовсюду будет вхож.
Завороженные не красным видом,
А живизною неподвижных букв,
Ее на полку пыльную не вдвинут,
Ее, как толкователь бед и мук,
В карман засунут, чтобы не расстаться,
Чтоб выверять ей внутренний режим.
Она, как лексикон для иностранца,
Ключом послужит к качествам чужим.
И собственных привычек наслоенья
Представит вновь, усердно разобрав,
И вспыхнет спор, остер и надоедлив,
О правильности правил, правд и прав.
Понятья сдвинутся. Кромешный скрежет
Опустошающе проверещит.
Юнец бородача, быть может, срежет,
Уроненный загромыхает щит.
Из битвы дух возникнет возмужалым,
Стесняющимся всех и вся лягать,
Остерегающимся клятв и жалоб,
Отвыкнувшим перед собою лгать,
Уразумевшим не приличья ради,
А по велению из-подо дна,
Что даже подчиняемая правде
Ложь — это ложь. И правде — враг она.

1939